Выставка «Детская книга Дании» начала свою работу в книжном клубе «Во всех смыслах»

С 1 июля до 31 августа на втором этаже «Буквоеда», Владимирском пр., 23 открыта выставка работ датских художников «Детская книга Дании». Юные и взрослые любители книг с картинками увидят лучшие образцы иллюстраций к детским книга, изданным в Дании за последние 70 лет.

На выставке, охватывающей период времени с сороковых годов ХХ века до наших дней, показаны иллюстрации к тридцати произведениям. Представлены как классические иллюстрации, так и современные новаторские рисунки. Выставка демонстрирует многообразие художественных форм, характерное для детской литературы Дании, знакомит российскую публику с традициями датской иллюстрированной книги, историей развития и расцвета этого культурного явления.

В Дании ежегодно издается около 2000 детских книг, и большинство из них отражает отношение к ребенку как сознательной личности, способной мыслить самостоятельно и нуждающейся в качественных произведениях искусства и культуры, созданных с учетом особенностей детского восприятия.

Современная датская книга для детей раздвигает привычные границы как в том, что касается языка, композиции и иллюстраций, так и в плане содержания и тематики, а герои произведений — многоплановые личности, сложные в психологическом отношении и совсем не идеальные.

На выставке преимущественно представлены книги, изданные в последние годы. Основными критериями отбора книг служили художественные и эстетические качества произведений, а не их ценность с точки зрения воспитания.

Выставка подготовлена Датским институтом культуры, Литературным Центром Датского Государственного совета по Искусству и Королевским посольством Дании в Москве

Херберт Збигниев «Натюрморт с удилами»

  • Издательство Ивана Лимбаха, 2013
  • Збигнев Херберт (29.10.1924 — 28.07.1998) — польски поэт, драматург, эссеист.

    Родился во Львове, во время Второй мировой войны участвовал в движении Сопротивления на стороне Армии Крайовой, что в дальнейшем не было забыто властями ПНР, и привело Херберта к многим годам изгания из Польши, куда он вернулся лишь за 6 лет до своей смерти. После войны Херберт получил дипломы юриста и экономиста, прослушал курс философии, кроме того, учился в Краковской академии художеств и всю жизнь продолжал рисовать. Его стихи и эссе — это тексты художника, историка искусства.

    Главным образом, Збигнев Херберт жил в Париже и Берлине, откуда и совершал многочисленные путешествия в Италию, Грецию, Голландию, Австрию и Англию, описание этих мест мы находим в тонкой, каллиграфичной, по словам Чеслава Милоша, поэтике Збигнева Херберта.

    Автор девяти книг стихов (самые известные: «Исследование предмета», «Господин Когито», «Рапорт из осажденного города»). Его эссе и очерки, вошедшие в сборники «Варвар в саду», «Натюрморт с удилами» и «Лабиринт над морем», рассказывают о «золотых веках» европейского искусства и цивилизации.

    Збигнев Херберт лауреат многочисленных европейских премий:
    Internationaler Nikolaus Lenau Preis (Вена, 1965), Johann Gottfried von Herdйr Preis (Вена, 1973), Petrarca-Preis (Верона, 1979); Jerusalem Prize for the Freedom of the Individual in Society (Иерусалим, 1991), Preis der SWR-Bestenliste (Баден-Баден, 1994), T.S.Eliot Award for Creative Writing (США, 1995), Preis der Stadt Munster fur Europaische Poesie (Мюнстер, 1997).

  • ТЮЛЬПАНОВ ГОРЬКИЙ ЗАПАХ

    2

    Вовсе не кажется правдоподобным, что у болезней есть своя история, то есть что у каждой эпохи бывают свои определенные болезни, которые в данной форме раньше не встречались и которые больше не вернутся.

    Троэльс-Лунд

    Тюльпан — это дар Востока, подобный многим другим дарам, благодатным и злокозненным, — религиям, предрассудкам, лечебным травам и травам дурманящим, священным книгам и вторжениям армий, эпидемиям и фруктам. Его название происходит из персидского языка и означает тюрбан. В течение столетий он был излюбленным и высоко чтимым цветком в садах Армении, Турции и Персии. При дворе султана устраивался ежегодный посвещенный ему праздник. Его воспевали поэты Омар Хайям и Хафиз, упоминается он и в книге сказок «Тысячи и одной ночи» — так что, прежде чем добраться до Европы, он уже имел многовековую историю.

    Появление тюльпана на Западе — заслуга одного дипломата. Его звали Огер Гислен де Бюбек, и он числился при дворе Сулеймана Великолепного в Константинополе в качестве посла австрийских Габсбургов. Человек образованный и интересующийся многими вещами (сохранились интересные описания его путешествий), он составлял по долгу службы исчерпывающие дипломатические рапорты, но, пожалуй, с еще большей увлеченностью собирал греческие рукописи, античные надписи, а также образцы живой природы. В 1554 году он отправил венскому двору транспорт с луковицами тюльпанов. Таково было невинное начало последующей напасти.

    С этого момента тюльпан удивительно быстро распространяется по Европе. Конрад Геснер, называемый немецким Плинием, дал первое научное описание этого растения в своем труде «De hortis Germaniae»1 (1561). В том же году гости банкирской семьи Фуггеров имели возможность полюбоваться в своих аугсбургских садах грядками с этим редким еще цветком. Несколько позже тюльпан появляется во Франции, Нидерландах и Англии, где Джон Трандесцент, садовник Карла I, гордился тем, что вырастил пятьдесят его сортов. Некоторое (непродолжительное) время гастрономы пытались готовить из тюльпанов блюда для изысканных столов: в Гер​мании его ели с сахаром, а в Англии, напротив, с острой приправой из оливкового масла и уксуса. Но эта затея, так же как и гнусный заговор аптекарей, пытавшихся получить из этого растения средство от вздутия живота, закончилась ничем. Тюльпан остался самим собой — поэзией Природы, которой чужд вульгарный утилитаризм.

    Итак, вначале это был цветок монархов и эстетов из богатых семейств — очень редкий и ценный, хранимый в садах, недоступных для простых смертных. Современники приписывали ему некие душевные свойства: считалось, что он воплощает элегантность и изысканную задумчивость. Даже его недостаток — отсутствие запаха — почитался достоинством как олицетворение сдержанности. В сущности, холодная красота его носила, так сказать, интровертный характер. Тюльпан позволяет собой любоваться, но не вызывает бурных чувств — страсти, ревности, любовного горения. Это павлин среди цветов. По крайней мере, так писали придворные «философы садов». История, однако, показала, что они ошибались.

    Как известно, придворные вкусы бывают зараз​ными, люди, причем в более низких общественных слоях, часто им подражают, за что и сталкиваются с заслуженной божьей карой. Хроники начала XVII ве​ка фиксируют первые случаи — назовем это так — острой тюльпанной лихорадки во Франции. Так, в 1608 году некий художник за одну-единственную луковицу тюльпана редкого сорта «Mиre brune»2 расстался со своей мельницей; некий молодой женишок пришел, вероятно, в восторг, когда в качестве приданого получил от тестя ценную луковицу тюльпана с подходящим к случаю названием «Mariage de ma fille»3; другой фанатик тюльпанов не поколе​бался променять свою процветающую пивоварню на луковицу нового сорта, который с той поры носил не слишком изысканное название «Tulipe bras​serie»4.

    Таких примеров множество, и нетрудно показать, что всюду, где появлялся тюльпан, отмечалось большее или меньшее количество случаев тюльпаномании. Однако лишь в Голландии она приобрела силу и размах эпидемии.

    Ее начала неясны, а границы с трудом можно умес​тить как во времени, так и в пространстве. С чумой гораздо проще: однажды в порту появляется корабль, пришедший с Востока, у части экипажа сильная горячка, некоторые бредят, на их теле видны нарывы. Они сходят на берег, их размещают в больницах, в домах и на постоялых дворах. Отмечаются первые смертельные случаи, после чего количество заболеваний, заканчивающихся обычно смертью, стремительно растет. Весь город, вся округа, вся страна охвачены заразой. Умирают принцы и нищие, святые и вольнодумцы, преступники и невинные дети. Этот пандемониум смерти многократно случался со времен Фукидида и описан во всех подробностях.

    А вот тюльпаномания — и тут начинаются проб​лемы — это явление ментальное, иначе говоря, это общественный психоз. Как и для других психозов — религиозных, военных, революционных или экономических, таких, например, как золотая лихорадка или крах на американских биржах в 1929 го​ду, — несмотря на многочисленные и даже поразительные аналогии, не удается (а жаль!) выразить их суть в категориях заразных болезней. У нас нет инструментов, позволяющих количественно определить масштаб эпидемии, степень ее «заразности», долю «заболеваний» с острым или легким течением, «кривую температуры» отдельных особей, охваченных манией. Нам остается лишь метод сопереживания, вхождения в атмосферу событий, внимательное описание, регистрация некоторых ярких и характерных случаев.

    Трудно точно определить, когда тюльпан впервые появился в Нидерландах, но наверняка это было очень рано. Например, известно, что в 1562 году в антверпенском порту был принят груз из луковиц тюльпанов. Однако усиленный интерес к этому цветку возник несколько десятков лет спустя и навер​няка сделался отражением моды, господствовавшей в королевских дворах, в особенности — во французском.

    На переломе XVI и XVII веков произошло нечто, что на первый взгляд может показаться малозна​чительным эпизодом из уголовной хроники, но по существу стало одним из первых проявлений тюль​паномании на голландской земле. Так вот, Каролюс Клузиус, о котором уже упоминалось, профессор ботаники в знаменитом Лейденском университете, занимавший до этого почетную должность директора императорских садов в Вене, был ученым весьма известным, но при этом человеком болтливым и, возможно, даже слегка легкомысленным. При каждом удобном случае он рассказывал не только университетским коллегам, но и случайным слушателям о растениях, которые он выращивает. Чаще всего с энтузиазмом и нескрываемой гордостью он говорил о тюльпанах, которые, по его утверждению, не променял бы ни на какие богатства мира. Это была явная провокация, в чем ученый, вероятно, не отдавал себе отчета. И вот одной, скажем так, безлунной ночью неизвестные лица вторглись в университетский сад и выкрали тюльпаны Клузиуса. Злоумышленники должны были обладать немалой научной квалификацией, поскольку их добычей стали исключительно редкие и ценные сорта тюльпанов. Огорченный ботаник не занимался больше этим растением до конца своей жизни.

    Вся эта история напоминает балладу об ученике чародея. Произошла внезапная трансмутация: предмет терпеливых научных, а стало быть, бескорыстных трудов превратился вдруг в объект безумных финансовых махинаций. И тут возникает существенный вопрос: почему именно тюльпан, а не какой-ли​бо другой цветок развязал это безумие?

    Причин было несколько. Мы уже говорили, что тюльпан был цветком аристократическим и горячо любимым. Какое же это наслаждение — обладать тем, что составляет гордость монархов! Помимо соображений снобистского толка, существовали также причины, можно сказать, чисто натуралистичес​кие… Дело в том, что выращивание тюльпанов не вызывает проблем и не составляет больших трудностей. Это цветок благодарный, легкий в освоении. Поэтому всякий, у кого имелся хотя бы клочок земли, мог предаться этой страсти.

    В голландских садах свирепствовал тогда некий вирус, благодаря которому лепестки тюльпана часто приобретали фантастические формы с изрезанными и волнистыми краями. Из этой патологии вскоре научились извлекать прибыль.

    И наконец, — что является особенно важным для наших рассуждений о природных основах тюльпаномании — ни один цветок не имел такого количества сортов, как тюльпан. Существовало убеждение, что это растение обладает характерным свойством: раньше или позже оно внезапно, то есть без участия человека, создает новые мутации, новые многоцвет​ные формы. Говорили, что природа полюбила этот цветок и играет с ним без конца. Выражаясь менее высокопарно, это означало: владелец луковицы тюльпана находился в ситуации человека, принимающего участие в розыгрыше лотереи. Слепая судьба могла осчастливить его огромным богатством.

    В первой половине XVII века голландцы гордились тремя вещами: самым могучим и непобедимым флотом; самыми грандиозными, как нигде более в мире, плодами свободы; и — если мне будет дозволено объ​единить в одной фразе вещи более и менее важные — как минимум двумя сотнями разновиднос​-тей тюльпана. Случалось, что словарь не поспевал за этим богатством природы. В те времена имелось пять разновидностей «Чуда», четыре «Изумруда», целых тридцать «Образцов совершенства» (что представляется некоторым семантическим злоупотреблением). Обладающие фантазией владельцы тюльпанов изобретали для них названия, полные поэзии, — «Королевский агат», «Диана», «Арлекин», а лишенные воображения попросту называли свои образцы «Пестрый», «Девица», «Красно-желтый». На потребу растущего рынка в названиях стали появляться также воинские чины, да что там, была пущена в ход даже голландская история, поэтому возникли «Адмирал ван Энкхейзен», «Адмирал ван Эйк» и множество других. Со временем один ловкий выращиватель тюльпанов смело использовал это обстоятельство, решив всех переплюнуть, и назвал свой сорт «Генерал генералов». Были среди сортов, разумеется, и «Король», и «Вице-король», и «Князь», как если бы все это тюльпанное разнообразие, граничащее с хаосом, решено было привести в аристократический воинский порядок.

    Огромное количество сортов тюльпанов, выращиваемых тогда в Голландии, способно поразить воображение и вызвать восторг, но в этом таился также и зародыш катастрофы. Если карточная игра ведется с небольшим количеством карт, то она, как правило, проста, банальна и вскоре заканчивается; а когда, напротив, игроки располагают, скажем, несколькими колодами карт, то открывается поле для хитроумных комбинаций, обдуманной стратегии, взвешенного риска и изощренных методик. Так произошло и с тюльпанами; следовало только договориться, какие сорта будут считаться «тузами», а какие «шестерками».

    Это, конечно, лишь первая робкая попытка приблизиться к теме. Игровые элементы в ней занимали не последнее место, но по существу тюльпано​мания представляла собой весьма сложное явление. Наиболее важным и решающим был, пожалуй, экономический аспект проблемы. Иначе говоря, установленная природой иерархия ценностей начала подменяться биржевой иерархией, и тюльпан стал утрачивать свои свойства и привлекательность цветка, бледнеть, лишаться цветов и форм, превращаться в абстрактное понятие, наименование, символ, обмениваемый на определенную сумму денег. Возникли сложные таблицы, в которых отдельные сор​та располагались в соответствии с меняющейся рыночной стоимостью наподобие курса ценных бумаг или валют. Пробил час великой спекуляции.

    На протяжении всей тюльпаномании — то есть полутора десятков лет — на самой вершине указанных ценников постоянно, словно солнце в зените, находился сорт «Semper Augustus». Я лично никогда не встречал его. Бесполезно было бы искать этот сорт в магазинах, которые, как и наши, торгуют стандартными розами, стандартными яйцами, стандартными автомобилями. Моя вина. Если бы я посещал ботанические сады с таким же усердием, как музеи, возможно, встреча и состоялась бы. Однако этот сорт знаком мне по старинной акварели. Он действительно прекрасен благодаря своей изысканной и в то же время простой гармонии цветов. Лепестки у него безупречно белые, вдоль них пробегают пылающие рубином жилки, а на дне чаши цветка — голубизна, подобная отражению неба в хорошую погоду. Это был в самом деле исключительно кра​сивый сорт, но цена, которой достигал «Semper Augustus» — пять тысяч флоринов (это стоимость дома с большим садом), вызывает дрожь беспокойства. Границы здравого смысла здесь явно нарушены. Отныне нам предстоит перемещаться по зыбкой территории болезненных фантазий, неудержимой жажды обогащения, безумных иллюзий и горьких разочарований.

    Случалось, что сделки заключались по бартеру, что позволяет еще лучше представить размеры этого безумия. Вот пример. За одну луковицу тюльпана «Вице-король» (он стоил вполовину меньше, чем «Semper Augustus») заплатили однажды товаром согласно следующему списку:

    2 воза пшеницы;

    4 воза ржи;

    4 откормленных вола;

    8 бочек свиного жира;

    12 бочек бараньего жира;

    2 бочки вина;

    4 бареля доброго пива;

    2 тонны сливочного масла;

    1000 фунтов сыра.

    К этим напиткам, еде и домашним животным была добавлены еще кровать, костюм и серебряный кубок.

    В начальной стадии тюльпаномании цены постоянно шли в гору и, как сказали бы маклеры, тенденция на цветочной бирже была вначале благопри​ятная, затем оживленная, вплоть до весьма оживленной, ну а в конце, который наступил довольно скоро, она перешла в стадию совершенно неконтролируемой рассудком эйфории.

    Разверзалась все большая пропасть между реальной стоимостью предлагаемых луковиц и ценой, которую за них платили. Причем платили охотно, с радостью, как бы в предчувствии скорой улыбки фортуны. Большинство тех, кого затронула тюльпаномания, играли на повышение, то есть действовали в убеждении, что конъюнктура роста цен будет продолжаться вечно (не напоминает ли это прогрессистов?) и что луковица, купленная сегодня, удвоит свою стоимость завтра, ну, самое позднее, послезавтра. В этих фантастических спекуляциях, если относиться к ним серьезно, без иронии (ибо «давность» истории вовсе к этому не располагает), можно усмот​реть и нечто более глубокое — например, древний человеческий миф о чуде размножения.

    А если оставаться в земных категориях, то дело выглядело так: продавцы совершенно не считались с возможностями покупателей, a покупатели, что еще хуже, как будто полностью утратили инстинкт самосохранения и не считались с собственными возможностями. Всем хорошо известно лихорадочное настроение, сопутствующее крупным биржевым опе​рациям, однако в случае тюльпаномании это было нечто более серьезное, более патологическое, нежели просто «настроение».

    Психические отклонения, носящие название «мания», обладают одной общей чертой: лица, ею затронутые, склонны создавать автономные воображаемые миры, управляемые собственными законами. В нашем случае это напоминало гигантскую цветочную лотерею, в которой все участники надеялись выиграть главный приз. Игра эта происходила, однако, не на специально выделенном для этой цели острове, а в стране, где фундаментальными достоин​ствами были благоразумие, умеренность, ну и — платежеспособность. Система, основанная на мещанской расчетливости, не смогла ужиться с системой финансовых фантасмагорий. Столкновение мира желаний с реальной действительностью стало неизбежным и, как обычно в таких случаях, очень болезненным.

    Теперь стоит задаться вопросом, каким образом, в каких местах и общественных рамках происходила спекуляция луковицами тюльпана. Наиболее близкий к правде ответ звучит так: на обочине нормальной хозяйственной жизни, если не сказать — в ее темных закоулках. Мы несколько раз упоминали биржу, но это не следует понимать буквально. Никогда не существовало и не могло существовать никакой официальной тюльпанной биржи, поскольку это учреждение предполагает открытость, оно допускает к сделкам лишь ограниченное число уполномоченных на это участников, а результаты торгов доводятся до сведения всех заинтересованных лиц.

    Зато известно, что возникшая дикая торговля тюльпанами вызывала серьезную обеспокоенность у органов власти. Были изданы распоряжения, целью которых было если не полностью исключить, то хотя бы ограничить и смягчить это грозное общественное явление. Однако действия власти не очень помогали, а, точнее, давали прямо противоположный результат. Стихию нельзя усмирить мягкими уговорами.

    Страна жила как в лихорадке. Те, кто сохранил в памяти войну, хорошо знают, что самая фантастическая и непроверенная информация способна вырывать людей со дна отчаяния и поднимать на голо​вокружительные высоты оптимизма и обманчивых надежд. Нечто подобное было и в нашем случае. Известия о внезапно обретенных с помощью тюльпанов богатствах распространялись с молниеносной скоростью. То какой-то гражданин Амстердама, имевший маленький садик, якобы заработал в течение четырех месяцев шестьдесят тысяч флоринов — состояние, которое и во сне не снилось среднему купцу в конце его трудолюбивой жизни. То якобы некоему англичанину, не имевшему понятия о цветах, удалось собрать пять тысяч фунтов благодаря хит​роумным спекуляциям. Поистине нужно было обладать стоическим характером, чтобы устоять перед искушением.

    Поскольку вся процедура была неофициальной и, более того, носила характер запрещенной игры, то именно по этой причине она становилась все более привлекательной и завоевывала все новых и новых сторонников. Совершенно так же, как с сухим законом: даже умеренные любители спиртного после введения этого закона начинали демонстрировать свою свободу излишним употреблением алкоголя.

    Не существует, конечно, никакой статистики, говорящей о том, сколько людей было затронуто тюльпаноманией. Можно, однако, с большой долей правдоподобия утверждать: их число составляло десятки тысяч. При этом, что особенно важно, их нельзя отнести к какой-либо определенной общественной группе. Среди них были богатые и бедные, купцы и ткачи, мясники и студенты, художники и крестьяне, копатели торфа и поэты, городские чиновники и старьевщики, моряки и почтенные вдовы, особы, пользующиеся всеобщим уважением, и отъявленные головорезы. Даже представители всех двадцати с лишним голландских разновидностей вероисповедания приняли участие в этой погоне за фортуной.

    Конечно, бедняки рискуют больше других, потому что бедняки рискуют всем. Когда читаешь, как некий разбойник, втянутый в водоворот спекуляции, вынужден был оставить в заклад инструменты своего воровского промысла, то начинаешь понимать всю остроту ситуации. Проповедники с амвонов метали громы и молнии в адрес вездесущей тюльпаномании, но и сами они, как утверждают злые языки, потихоньку отправлялись в другие города, чтобы без свидетелей предаваться грешной страсти.

    Но дело не в пасторах. Они все же как-нибудь да оправдаются на Страшном суде. Гораздо хуже, попросту омерзительно было то, что эта история затронула и детей. Поскольку успех в игре основывался, между прочим, на сборе возможно большей информации (цена, место заключения сделки, колебания конъюнктуры, или, проще говоря, какие луковицы сосед вынес за пазухой и за сколько продал в та​верне «Под орущим ослом») — все это должен был разузнавать ребенок, играющий недостойную роль шпиона.

    Лихорадка, бред и бессонница. Бессонница, ибо большинство тюльпанных сделок заключалось ночью. Активное участие в спекуляциях занимало иной раз по десять и более часов в сутки, а это трудно совместить с каким-либо другим, более продуктивным занятием. Тот, кто сам выращивал тюльпаны, жил, словно скупой на мешке с золотом. В садиках устраивалась сложная система сигнальных звоночков, которые должны были поднять хозяина на ноги в случае, если бы к драгоценным грядкам приблизился непрошеный гость.

    Об эпидемическом характере мании свидетельствует ее огромное территориальное распространение. Она коснулась не только традиционно садоводческих регионов, таких как окрестности Харлема, но затронула также и Амстердам, Алкмар, Хоорн, Энкхёйзен, Утрехт, Роттердам — то есть все значительные поселения. Именно там число жертв было наибольшим. Бацилла тюльпаномании носилась всюду, грозила всем. Насколько легче было бы справиться с видимым врагом: запираются ворота города, на стены выходят отважные защитники…

    Но ведь существует нечто, называемое силой ра​зума, и именно эта сила представляет (хотя и не все​гда) действенное оружие против вырвавшихся на свободу иррациональных сил. Хорошо известно, что Голландия была страной начитанных граждан, мудрых авторов, образованных книготорговцев и просвещенных книгоиздателей. Актуальные жизненные проблемы очень быстро находили там отклик в печати, и это касалось не только серьезных поли​тических и религиозных споров, но также и тюльпаномании, размах которой возбуждал понятное беспокойство, переходящее в решительный отпор и протест трезвых граждан. Но что делать, если государство было либеральным, общественное мнение — неоднозначным, и рядом с разумными статьями на эту тему появлялись и такие изданьица, которые представляли своего рода практическое введение в методы спекуляции тюльпанами — пролегомены сума​сшествия, самоучители безумия.

    И была во всем этом своя метода и даже соответст​вующий ритуал. Вот один из авторов советует: если кому-то удастся вывести неизвестный сорт тюль​пана, то он должен поступить следующим образом: незамедлительно (ведь время не ждет, может быть, кому-то еще удался этот фокус!) отправиться к спе​циалисту-садовнику, но идти нужно не одному, а в обществе знакомых, друзей и даже случайно встреченных лиц. Цель этого понятна: следует придать данному событию возможно большее publicity5. У садовника проводится рабочее совещание, в ходе которого каждый из присутствующих высказывает свое мнение о новом ботаническом явлении. Совершенно так же, как высший церковный совет решает вопросы о подлинных и мнимых чудесах.

    Далее наступает очень существенная часть, которую можно назвать компаративистской: сравнение нового кандидата с уже имеющимися образцами. Если он проявляет сходство с каким-нибудь знаменитым «Адмиралом», но чуть менее красив, то следует назвать его скромнее, к примеру, «Генералом». Этот обряд крещения является неслыханно важным. Тюльпан приобретает имя, становится личностью или, если пользоваться менее высокопарной биржевой терминологией, «допущенной к обороту ценностью». Наконец, требуется угостить всех присутст​вующих добрым вином, ведь им предстоит разнести весть о рождении нового сорта и распространить информацию об его достоинствах.

    Торговля луковицами тюльпана происходила в пивных парах, среди запахов можжевеловки и баранины, иначе говоря, в трактирах, корчмах, тавернах. В некоторых из них были специально предназначенные для этого помещения, нечто вроде клубов или филиалов огромной, хорошо законспирированной биржи. Спор за каждую ценную луковицу, наверное, бывал очень жарким. Если за нее боролись несколько покупателей, тот, кто желал переплюнуть остальных, добавлял к уже заявленной высокой цене — карету и пару лошадей в придачу.

    Вся страна покрылась сетью более или менее известных, секретных или же почти явных, «притонов» тюльпанного азарта. Тут не было влияния какой-либо демонической силы, просто правилом каждой «большой игры», каждого серьезного порока является втягивание в свои сети как можно большего числа жертв. Поскольку безумство нельзя объяснить с помощью логики, то следует призвать на помощь статистику — так поступают все или почти все, в том числе политики. Нужно было исключить или существенно уменьшить число тех, кто стоит сбоку, смотрит критически, портит праздник. Мир тюльпанных маньяков стремился к тому, чтобы стать тотальным миром.

    Как это происходило на практике? Существует документ, хотя и литературный, но вполне достоверный, который дает ценную информацию о способах вербовки новых адептов. Диалог ведется между двумя друзьями. Один из них, Питер — прожженный спекулянт, другой, Ян — играет роль «наивной девушки, пришедшей в первый раз».

    Питер: Я тебя очень люблю, Ян. Поэтому хочу предложить тебе одно выгодное дельце. Делаю это бескорыстно, из чистой дружбы.

    Ян: Слушаю внимательно, дорогой.

    Питер: У меня есть луковица тюльпана «Арлекин». Это очень красивый сорт и вдобавок очень ходовой на рынке.

    Ян: Но я же никогда в жизни не занимался цветами. У меня и сада-то нет.

    Питер: Ты ничего не понимаешь. Прошу тебя, выслушай меня внимательно, не перебивай, пото​-му что кто знает, может, именно сегодня большое счастье постучится в твои двери. Могу ли я продолжать?

    Ян: Да, да, конечно.

    Питер: Так вот, луковица «Арлекина» стоит сто флоринов, а может, и больше. Во имя нашей ничем не запятнанной, как я уже говорил, дружбы я готов отдать тебе ее за пятьдесят флоринов. Еще сегодня без всяких усилий ты сможешь заработать кучу денег.

    Ян: Действительно, очень интересное предло​жение! Такой истории со мной еще, пожалуй, в жизни не случалось. Ты только научи меня, сделай милость, что я должен делать с этим «Арлекином»? Не буду же я стоять с ним на перекрестке.

    Питер: Я открою тебе секрет… Хорошенько запомни, что я говорю. Ты чего вертишься?

    Ян: Я слушаю, вот только в голове у меня слегка мутится…

    Питер: Сделай в точности то, что я тебе скажу. Пойди на постоялый двор «У льва». Спроси у хозяина, где собираются торговцы тюльпанами. Войдешь в указанную комнату. Кто-то скажет очень грубым голосом (но ты не робей): «Здесь кто-то чужой!» В ответ ты должен закудахтать курицей. И тогда тебя включат в число торговцев…

    Бог да хранит кальвинистскую душу Яна! Мы расстаемся с ним на пороге фарса, в одном шаге от трагедии. Дальнейшая его судьба покрыта мраком. Неизвестно даже, удалось ли ему в решающий момент достаточно убедительно закудахтать. На основе приведенного выше диалога весьма слабой выглядит надежда на то, что он превратится в акулу тюльпанного бизнеса. Похоже, ему уготована участь жертвы…

    Еще одна подробность заслуживает внимания. Введение новичка в круг тюльпанных маньяков напоминает некоторые хорошо знакомые образцы. С сохранением всех пропорций оно наводит на мысль о ритуале посвящения. Конечно, масонские ложи проводили его с большей помпой и с более глубоким знанием эзотерических наук.

    Мания — это возвышенное состояние души. Те, кто не пережил его хотя бы однажды, в каком-то смысле беднее остальных. Кроме того, при некоторых условиях мания становится выгодной. Вот никому не известный, обыкновенный, не являющийся ни поэтом, ни художником, ни государственным деятелем человек вспоминает время тюльпаномании с подлинным восхищением. Звали его Вермондт, он служил маклером в одной таверне. В перерывах между сделками он «объедался жареным мясом и рыбой, а также курятиной и зайчатиной, да что там, ел даже изысканные паштеты. К этому можно добавить вино и пиво с раннего утра до трех-четырех часов ночи. И всегда уносил больше денег в кармане, чем было в начале дня». Вот вам настоящий рай, Шлярафия6, страна сытости и лени!

    1 «О садах Германии» (лат.).

    2 «Мать-брюнетка» (фр.).

    3 «Свадьба моей дочери» (фр.).

    4 «Тюльпанная пивная» (фр.).

    5 Известность (англ.).

    6 От нем. Schlaraffenland — сказочная страна изобилия, вечного безделья.

    • Елена Алексеева: Почему-то думают, что я всё ещё люблю театр

    Один из самых влиятельных театральных критиков Ленинграда и Санкт-Петербурга Елена Алексеева в последние годы больше выступает как издатель, выпуская на базе основанного ею альманаха «Балтийские сезоны» сборники пьес, мемуары, биографии, книги по истории театра. Как и почему произошла смена профессии, для кого работает в Петербурге театральное издательство, каковы его взаимоотношения с государством, и почему сейчас она не стала бы поступать в театральный институт, Елена Алексеева рассказала в интервью «Прочтению».

    — Елена Сергеевна, как вы стали театроведом?

    — Очень просто. Поступила в театральный институт — и стала. Любила театр, но понимала, что в артистки не гожусь. В Театральную библиотеку начала ходить еще в школьные годы. Я много знала про театр, а куда-то надо было это девать, так и случилась моя встреча с театральным институтом. В то время театр очень многое людям заменял. Как говорится, когда есть жизнь, искусство не нужно, а с жизнью тогда было тяжело, поэтому театр был очень важен в жизни молодых людей. Поступила в институт я в 1971 году, а с 1956-го начала ходить в БДТ, в Александринку и т. д. Сейчас я бы в театральный поступать не стала, театр перестал играть ту роль и в обществе, и в жизни отдельного человека, какую он играл прежде. Есть много более интересных занятий на белом свете.

    — Кого вы можете назвать своим учителем?

    — Многих. Институт, как и театр, в наше время был очень хорош, чего не могу сказать про его нынешнее состояние. Был Лев Иосифович Гительман, который многому меня научил. Была Лидия Аркадиевна Левбарг, у которой я занималась зарубежным театром, Елена Варгафтик, которая меня учила немецкому языку — диплом я писала по современному немецкому театру. Был Евгений Соломонович Калмановский. Он очень многому научил нас: это и анализ спектакля, и стилистика, — и вообще как к профессии надо относиться. Среди учителей был и Анатолий Смелянский, руководивший семинаром молодых театральных журналистов при Союзе театральных деятелей.

    — Кем вы сейчас себя больше ощущаете — издателем, театральным критиком, историком театра?

    — В основном, конечно, издателем, хотя меня не перестали считать критиком, поэтому в каких-то жюри заседаю, экспертных советах, иногда пишу… Почему-то думают, что я всё ещё люблю театр, поэтому приходится много смотреть и немного писать. Критик может существовать по-настоящему, когда он постоянно работает в каком-то издании, в моё время, во всяком случае, так было. Работаешь в газете, печатаешься постоянно. Вот у меня в газете была театральная и телевизионная колонка, был постоянный читатель… Должна быть регулярность публикаций, даже блестящая однократная статья — это ещё не критика. Театральный критик — это человек, который всё время ходит в театр, видит явления в контексте…

    — За нынешней театральной критикой вы следите?

    — Слежу, хотя читаю в основном знакомые имена. Или отклики на какое-то важное событие. Я люблю Татьяну Москвину, она замечательно, хоть и очень субъективно пишет. У нас не всегда совпадают взгляды, но это не имеет значения, важно, как человек думает, как он к театру относится, а она думает широко, социально. Театр у неё — в контексте жизни, поэтому это всегда интересно.

    — Её пьесы и киносценарии вы можете оценить?

    — Её драматургия мне нравится меньше. Статьи лучше, даже не только театральные, а социально-политические тексты.

    — Как вы относитесь к нашумевшей книге Анатолия Смелянского «Уходящая натура»?

    — Хорошо, он был очень интересным критиком в своё время. К тому же он совершенно прав, когда говорит: «Я тоже застал прекрасную эпоху московской театральной жизни»… Критика не должна быть сиюминутной, хотя газета вещь по определению сиюминутная. Спустя десятилетия мы обращаемся к книге, допустим, Смелянского, чтобы и про спектакль узнать, и про то, что было вокруг, почему спектакль появился, зачем и как поставлен. Запечатлевать эпоху — вот задача критики, которую мы, к сожалению, плохо выполняем. Критика в долгу перед театром.

    — Отношения театрального критика, театрального писателя и режиссёров, актёров мешают или помогают в работе?

    — По-разному. Иногда это мешает — когда боишься кого-то обидеть, а часто и помогает, когда лучше знаешь ситуацию, человека, явление. Мне это никогда не мешало.

    — Режиссёры и актеры обижались на ваши оценки?

    — В советское время были конфликты. После статьи об Игоре Олеговиче Горбачеве не только сам народный артист на меня обиделся. В редакцию приходил работник из Смольного и устраивал мне выволочку. Я пришла в «Вечерний Ленинград» в 1984 году, на излёте Советской власти. Тогда уже можно было что-то делать, но ещё далеко не все. Я подумала, что уже можно всё, и начала бомбить и Горбачева, и Владимирова, которые мешали театру развиваться, не давали ходу молодым талантам.

    — Не жалеете?

    — Сейчас я, может быть, и не стала бы Владимирова так сильно терзать, а что касается Горбачева — не жалею ни об одном слове. Он был талантливым актёром в молодости, а потом очень много плохого сделал Пушкинскому театру и его актёрам. Он судьбы ломал, репутацию театра уничтожал. Много на его совести было трагедий. Владимиров тоже был диктатором, но в своём жанре был хорош, мне же хотелось более серьёзного и вдумчивого театра. Мы были воспитаны в то время на Фоменко, Эфросе, Любимове, нам казалось, что театр — это остров свободы. И вдруг обнаружилось, что на этом острове много диктаторов, и они давят, душат, не пускают молодежь…

    — Но вы же не будете отрицать талант Игоря Петровича Владимирова?

    — Да, но на определенном этапе, когда он уже начал ставил вещи на потребу дня, по заказу, талант выветрился. Он не выносил рядом соперников, собрав прекрасную труппу, толком ей не занимался, поэтому самые сильные актеры ушли из театра… С Корогодским я конфликтовала, хотя с ним мы потом помирились — когда он вернулся в театр в конце жизни. Он был прекрасным педагогом, до сих пор ТЮЗ жив его педагогикой, и Лев Додин, и Вениамин Фильштинский — его наследники.

    — Когда было сложнее работать, при советской власти или сейчас?

    — Думаю, что сейчас. Сейчас можно говорить что угодно, а ведь культура, согласно одному из определений — это система запретов. Когда перед тобой нет никаких запретов, тебя несёт, и ты перестаешь выстраивать шкалу ценностей. Ты не знаешь, что хорошо, что плохо. В ту эпоху бывало трудно, бывало отвратительно. Но когда ты знал, что сверху цензура, снизу цензура, было интересно: ты искал лазейки, работал над собой, над языком. Надо было стараться, а сейчас можно не стараться. Это большой минус, хотя нынешнюю свободу жизни на те творческие вызовы я не променяю.

    — Некоторое время вы преподавали в театральном институте. Сколько можно понять, занятие это вам не понравилось.

    — Я так и не поняла, зачем эти ребята поступали в театральный. За высшим образованием? Когда я поступала, у нас был конкурс сорок человек на место.

    — Что вам больше всего не нравилось в преподавании? Не было обратной связи?

    — Студентов приходилось уговаривать посмотреть спектакль, о котором они должны написать, прочесть книги, необходимые для работы. Вот это всё мне не понравилось. Я поняла, что им это не нужно, мне это не нужно, бессмысленное какое-то занятие. Видимо, педагогика не мое призвание. Как и журналистика, она требует полной отдачи.

    — Как появилось ваше издательство «Балтийские сезоны»?

    — Сначала появился альманах «Балтийские сезоны», поскольку не всё можно было напечатать в газете, где я работала. Я понимала, что в городе очень много театральных людей, которым нужно специальное издание. Уже существовал «Петербургский театральный журнал», но он не всех устраивал. Мы не претендовали на альтернативу, но считали, что чем больше театральных изданий, тем лучше. Никакой поддержки государственной не было — когда начали издавать, помогли театры. Первым помог Сергей Григорьевич Шуб, генеральный директор театра-фестиваля «Балтийский дом». Он собрал театральных директоров, сказал: «Вот новый журнал, поможем». Люди скинулись по пять-десять тысяч. Мы раскрутились, стали какие-то гранты получать и в Петербурге, и в Москве. А когда мой муж Валентин Степанович Дзяк, директор издательства «Искусство», вышел на пенсию, чтобы ему не было скучно, мы начали издавать книги. Первым, по-моему, обратился к нам Зиновий Корогодский, сделали книгу Корогодского «Возвращение», потом издали «Осколки памяти» Норы Райхштейн, которая работала в Театре Ленсовета вторым режиссером. Потом Александр Белинский, наш сосед и, можно сказать, уже друг, издал у нас несколько книг, так пошло-поехало. Когда издательство «Искусство» перестало выпускать книги по театру, никто этой сферой не заинтересовался. Оказалось, что эта ниша свободна. Были пьесы, которые нуждались в публикации, мемуары, книги по театральной педагогике. Записи репетиций стали нашим коронным жанром. Начали с книги «Репетиции пьесы без названия» Льва Абрамовича Додина, потом возникла идея его многотомника. Вышло уже пять томов серии «Путешествие без конца», конца этому действительно не видно… Вместе с Александринкой издали записи репетиций Валерия Фокина и его «Беседы о профессии».

    — Что вы считаете своей самой большой победой как издателя?

    — Думаю, это документальная проза Тамары Петкевич «Жизнь — сапожок непарный». Это безусловное событие и в литературной, и в общественной жизни, вообще в жизни страны. Книга была напечатана ещё до нас, в другом издательстве, но мы с Тамарой Владиславовной как коллеги уже дружили, я ей обещала, что издам эту воспоминания. Книга «Жизнь — сапожок непарный» посвящена детству и юности автора, её жизни в ГУЛАГе, дебютам в лагерном театре. А вторая ее книга — «На фоне звёзд и страха» — о возращении из ГУЛАГа. Эту уже первыми опубликовали мы. Естественно, возникла идея издать обе книги вместе. Вот этот двухтомник Тамары Петкевич я и считаю нашей самой большой победой. Если бы мы издали только её, издательство оправдало бы свое существование.

    — Для кого вы выпускаете свои книги? Кто ваш читатель?

    — Собирательного образа читателя нет. Отталкиваешься от автора и от героев. Я точно знаю, что читателей мало. В Петербурге 3000 членов Союза театральных деятелей, три процента петербуржцев ходят в театр. Вот эти люди и есть наша публика, и я не обольщаюсь, что кто-то ещё будет нас читать. Для других людей есть другие издательства.

    — Как складываются ваши отношения с государством?

    — Мы у государства просим гранты, то есть участвуем в конкурсах. Таких конкурсов, наверное, очень много, но мы работаем с Комитетом по печати городской администрации и Федеральным агентством по печати. Это очень трудная работа, во всех отношениях. Я знаю, что многие издатели просто махнули на это рукой. Собираешь тонны всяких справок, заполняешь кучу бумажек, отправляешь это в Москву, потом долго-долго ждёшь, когда они это всё рассмотрят. У меня вообще впечатление, что я или заявки пишу, или отчитываюсь, это основная моя работа. А редактурой занимаюсь в свободное время. Мне кажется, что чиновники в издателях заинтересованы, иначе чем оправдать наличие всех этих государственных структур? Но заинтересованность, как видно, невелика: типографии и издательства закрываются, не все выдерживают эту гонку. О чём говорить, если гибнет издательство «Искусство СПб», если закрылись крупнейшие типографии — Ивана Федорова, «Печатный двор», «Искусство России»?! В прошлом году мы узнали, что выиграли грант, буквально накануне того дня, когда надо было отчитаться об издании. Маленькому независимому издательству в этой ситуации выжить легче. Нам не надо оплачивать аренду помещения, мы работаем без зарплаты и т. д. Ну, издадим мы не пятнадцать книг, а десять, всё равно выживем, хоть и заработаем меньше.

    — Вы говорите, что воевали с представителями старой режиссуры. Новое поколение петербургских режиссеров вам нравится?

    — Режиссура это вообще дело молодое. Приятно, что сейчас в театр приходят чуть ли не со студенческой скамьи. Имён много, хотя не у всех судьба складывается благополучно. Тревожит бездомность «Этюд-театра». Но радует настойчивость, с которой театр держит марку. Обнадеживают успехи «Мастерской» Григория Козлова. Очень удачно артист Александр Баргман превратился в режиссера, который ставит один интересный спектакль за другим. Мне жаль, что город потерял Александра Галибина, его погубили тем, что отпустили в Москву, там его довольно быстро сожрали, и он теперь в основном как актёр функционирует. Он ученик Анатолия Васильева, сочетавшей традиционную школу с освоением новой драматургии. Сейчас он очень пригодился бы питерскому театру… Большая часть того, что делает Юрий Бутусов, мне нравится, но у него положение сложное, я не уверена, что театру Ленсовета с ним повезло. Он в нём поставил один хороший спектакль — «Макбет», который не делает никакой погоды. В основном режиссер работает в Москве, ставит там спектакль за спектаклем, что понятно — в Москве слава, в Москве деньги, а здесь руководство проблемным театром. Театром надо заниматься ежедневно, надо строить репертуарную политику. Если сегодня на сцене «Смешные деньги», а завтра «Макбет», неподготовленная публика через пятнадцать минут уходит.

    — Как вы восприняли назначение Андрея Могучего худруком БДТ?

    — Я к нему очень хорошо отношусь, но у Могучего нет опыта руководства репертуарным театром. На приобретение этого опыта уйдут годы и годы, а БДТ уже находится ниже, чем хотелось бы. Уже не знаю, что там можно спасать. Надо делать театр заново, как это ни печально по отношению к актерам, которые там работают. Там есть загубленное среднее поколение, там есть звёзды серьезного возраста, которым можно ничего не играть, просто выходить на сцену. Когда Басилашвили и Фрейндлих играют «Калифорнийскую сюиту» и подобные спектакли, там не нужна никакая режиссура, там достаточно их присутствия. Предшественник Могучего Темур Чхеидзе театром в последние годы тоже не занимался, жил на два государства…

    — Вы думаете о том, кому вы можете передать своё издательство?

    — Наше издательство частное, кому я могу его передать? У «Балтийских сезонов» нет штата, все держится на нас мужем, мы — два пенсионера — делаем издание, что называется «под ключ», от идеи до готового тиража. Остальные трудятся по контракту: художник, который книгу оформляет, верстальщик, корректор. Мне нечего и некому передавать. Одна московская издательница мне не так давно говорит: «Я подумываю, не купить ли мне ваше издательство». Я рассмеялась: «Что покупать?!»

    — Бренд, миссию, идею…

    — Никто не знает бренда «Балтийские сезоны», я вас уверяю, это не бренд. Как театры перестали существовать целиком, а есть отдельные спектакли, так и нет издательств, а есть отдельные книги. Хотя иногда получаем от коллег и от читателей комплименты: «Вы издаете такие хорошие книги…»

    Сергей Князев, Екатерина Пешкова

    29 июня «Буквоед» приглашает попробовать себя в роли супергероя и подарит 3 тыс. книг

    29 июня с полудня и до 18.00 в Удельном парке (рядом с входом с пр.Энгельса) в рамках празднования Дня Молодежи петербургская книжная сеть «Буквоед» проведет кастинг супергероев, будущих членов команды «Буквоед». Инструкции, как стать супергероем, участники получат на месте в ходе проекта «Книгатак», направленного на популяризацию чтения в парках и развитию книжной культуры в парковом пространстве.

    День молодежи может стать решающим днем для тех, кто ищет себя и хочет изменить мир. В этот день компания «Буквоед» приглашает всех попробовать себя в роли супергероев, открыть миру свои сверхспособности и найти своё место в дружном коллективе «Буквоеда». Интеллектуальные игры, шарады, творческие конкурсы — это далеко не всё, что ожидает участников события. Управляющие магазинов расскажут о работе в «Буквоеде», лучшие продавцы и менеджеры поделятся навыками и опытом. Каждый сможет открыть для себя мир книг, загореться идеей спасения чтения и сделать это частью своей профессии.

    Кроме того, важная часть события, ожидающая всех — акция неслыханной книжности «Книгатак». Среди 3 тыс. представленных книг: классика и современники, книжки с картинками для больших и маленьких, справочная литература для студентов, фантастика для пап и кулинарные книги для мам, а ещё многое, многое другое. Каждый сможет найти свою книгу и провести за чтением время в парке.

    Проект «Книгатак» — инициатива петербургской книжной сети «Буквоед» по продвижению и реанимации культуры чтения в парковых пространствах Санкт-Петербурга. На протяжении всего лета в рамках проекта под открытым небом состоятся книжные фестивали, сопровождающиеся раздачей книг. Старт проекта состоялся в конце мая в парке 300-летия Санкт-Петербурга. До конца лета книжное событие охватит ключевые парковые пространства, в числе которых Елагин Остров, Удельный парк и ряд других мест досуга и отдыха горожан.

    Контактное лицо для СМИ: Кушнарёва Александра, PR-менеджер книготорговой сети «Буквоед»,

    тел. +7 (921) 341-3080, e-mail: Kushnareva.A@bookvoed.ru

    Состав специального жюри конкурса «Новая детская книга», номинация «Выбор библиотек»

    В 2013 году в рамках IV ежегодного конкурса «Новая детская книга» мы продолжили расширять экспертный состав жюри и пригласили к голосованию специалистов библиотечного сообщества — ведь кто лучше библиотекаря знает и понимает интересы и потребности читателя! Специалистам-библиографам из самых разных уголков России предстоит ознакомиться с произведениями, которые войдут в короткий список конкурса, и определить победителей в специальной номинации «Выбор библиотек».

    Участие в работе специального жюри примут специалисты 21 библиотеки из разных уголков нашей страны:

    ​ Российская государственная детская библиотека (г. Москва)

    ​ Центральная городская детская библиотека им. А. П. Гайдара (г. Москва)

    ​ Московская областная государственная детская библиотека (г. Москва)

    ​ Астраханская областная детская библиотека (г. Астрахань)

    ​ Центральная городская детско-юношеская библиотека МБУК «Централизованная библиотечная система» г. Белогорска (г. Белогорск Амурской области)

    ​ Владимирская областная библиотека для детей и молодежи (г. Владимир)

    ​ Чувашская Республиканская детско-юношеская библиотека (г. Чебоксары)

    ​ Челябинская областная детская библиотека им. В. Маяковского (г. Челябинск)

    ​ Волгоградская областная детская библиотека (г. Волгоград)

    ​ Городская детская библиотека-филиал № 32 (г. Домодедово Московской области)

    ​ Свердловская областная библиотека для детей и юношества (г. Екатеринбург)

    ​ Иркутская областная детская библиотека им. Марка Сергеева (г. Иркутск)

    ​ Калининградская областная детская библиотека им. А. П. Гайдара (г. Калининград)

    ​ Кировская областная библиотека для детей и юношества им. А. С. Грина (г. Киров)

    ​ Красноярская краевая детская библиотека (г. Красноярск)

    ​ Библиотека гимназии № 1507 (г. Москва)

    ​ Самарская областная детская библиотека (г. Самара)

    ​ Центральная городская детская библиотека им. А. С. Пушкина (г. Санкт-Петербург)

    ​ Сахалинская областная детская библиотека (г. Южно-Сахалинск)

    ​ Брусовский сельский филиал МКУК «Удомельская ЦБС» (п. Брусово Удомельского района Тверской области)

    ​ Псковская областная библиотека для детей и юношества им. В. А. Каверина (г. Псков)

    Голосование в номинации «Выбор библиотек» откроется 1 июля в день публикации короткого списка конкурса «Новая детская книга» и продлится до 15 августа 2013 года. В рамках голосования специальному жюри библиотекарей предстоит определить по одному победителю в каждой из двух основных номинаций конкурса: «Истории сказочные и не только…» и «Фантастика. Фэнтези. Приключения». Победители будут определяться большинством голосов.

    Имена победителей во всех номинациях будут объявлены на торжественной церемонии награждения IV ежегодного конкурса «Новая детская книга», которая по традиции пройдет в дни Московской международной книжной выставки-ярмарки в сентябре 2013 года.

    Заявки на участие в работе специального жюри библиотекарей IV конкурса «Новая детская книга» еще можно отправить по адресу biblio@rosman.ru.

    В заявке просьба указать:

    — название библиотеки и место ее нахождения;

    — ФИО и должность сотрудника библиотеки, кто будет принимать участие в чтении и оценке рукописей;

    — контакты для связи (телефон, адрес e-mail, почтовый адрес).

    Подробнее о IV ежегодном конкурсе «Новая детская книга» http://www.rosman.ru/literary-contest/2013/

    Итоги Книжного фестиваля

    22 июня завершил свою работу Книжный фестиваль, состоявшийся в рамках фестиваля «Белые ночи в Перми». Фестиваль был построен так, чтобы заинтересовать теми или иными мероприятиями самых разных людей: от любителей серьезной поэзии до поклонников модных «пирожков», от меломанов до тех, кто интересуется современной журналистикой. В этом году книжный фестиваль стремился показать, что Пермь — это город, где встречаются поэты, писатели, критики, музыканты, художники, действующие в живом пространстве русской культуры вне зависимости от места их постоянного проживания. Отдельное внимание в этом году было уделено детской программе, которой открылся книжный фестиваль.

    В этом году в фестивале приняли участие более 30 участников из Португалии, США, России, Украины и Израиля. В 30 с лишним мероприятиях фестиваля участвовали Александр Архангельский, Вера Павлова, Артур Гиваргизов, Андрей Усачев, Павел Санаев, Сергей Кузнецов, Лев Рубинштейн, Алик Жолковский, Лея Любомирская, Андрей Курков, Евгений Попов, Максим Амелин, Александр Гаврилов и другие. Другие писатели и поэты принимали участие в мероприятиях фестиваля по интернету.

    Программа фестиваля включала в себя чтения, беседы с поэтами и писателями, концерты, мастер-классы,публичные дискуссии. На протяжении всего книжного фестиваля работала лаборатория видеопоэзии и поэтическая лаборатория «пирожков». За время книжного фестиваля Фестивальный городок посетили более 200,000 человек.

    Обратная связь:

    PR-менеджер московского офиса фестиваля Роксана Голословская: 8 (985) 780 25 09, tavaldieva@gmail.com;

    PR-менеджер пермского офиса фестиваля Вера Иванова: 8 (902) 471 30 36, vera@vd.perm.ru;

    Сайт фестиваля: http://www.permfest.com/

    Фестиваль в соцсетях:

    https://www.facebook.com/KnizhFest

    https://twitter.com/knizhfest

    knizhfest@yandex.ru

    http://vk.com/id212152925

    Елена Катишонок. Жили-были старик со старухой

    • Издательство «Время»; 2011 г.
    • Жили-были старик со старухой у самого синего моря…

      Синее море было скорее серым и находилось в часе езды: сначала на трамвае, потом на
      электричке, но они давно там не бывали. Жили они вместе уже пятьдесят лет и три года. Старик
      действительно любил ловить рыбу, но обходился без невода: просто шел поутру с удочкой на
      небольшую речку, которая текла за спичечной фабрикой, прямо за парком. Накануне привычно
      проверял бесхитростную снасть, засовывал тайком от старухи чекушку во внутренний карман
      пиджака, некогда серого, а теперь сизого от старости, и церемонно просил у правнучки-
      четырехлетки жестяное игрушечное ведерко. Рыбу он, понятно, в ведерко не клал, но девочка
      с таким благоговением наблюдала всякий раз за его сборами, поставив ведерко на видное
      место, что на рассвете он прихватывал с собой смешную жестянку. Был он среднего роста,
      коренастый, с очень прямой спиной, хоть и ходил, прихрамывая на одну ногу. Крепкий, солидный
      нос покоился на казацких усах, густых и блестящих; картуз нависал надо лбом точно так же, как
      густые брови — над черными, блестящими и глубоко посаженными глазами. Пряжу старуха не
      пряла, зато вышивала в молодости немало и с большим искусством. Ей удивительно подходило
      ее имя Матрона, которое в жизни звучало более заземленно: Матрена; сама она тоже
      соответствовала имени: статная, прямая, с округлым, но суровым лицом, на котором выделялись черные брови редкой выразительности; голос имела высокий и сильный. Впрочем,
      она могла бы зваться и Домной, настолько была домовитой и властной. Одевалась всегда
      в темные платья с вышивкой на груди, свободный покрой которых целомудренно скрывал
      мягкими складками оплывшие формы. Неизменный платок на голове, как и платье, чистоты был
      безукоризненной, отчего старуха всегда выглядела нарядно.

      Было и корыто: его роль выполняла добротная оцинкованная ванна, в которой раз
      в неделю старуха замачивала, а потом стирала белье, глубоко погружая в мыльную пену полные
      руки и безжалостно теребя тряпье по стиральной доске, рельефные волны которой имитировали
      все то же синее море. Через пару дней рядом с диваном, на котором спал старик, она клала
      аккуратно выглаженную, еще теплую косоворотку и белейшую пару нижнего. Как они жили? Кем
      они были? Не всегда же звались они стариком и старухой: были ведь когда-то детьми, женихом
      и невестой, супругами, а затем и родителями — шутка сказать! — семерых детей, из которых
      двое померли во младенчестве.

      Оба родились на Дону, в Ростове, и выросли в староверских многодетных семьях с очень
      сходным жизненным укладом и достатка весьма скромного. Староверов в Ростове было
      немного, и они жались небольшой упрямой общинкой, теснимые уверенным троеперстным
      православием. Рабы Божии Матрона и Григорий (так звали будущего старика) обвенчались
      в маленькой моленной, заключив свой союз как раз накануне смены девятнадцатого
      и двадцатого веков. После этого, недолго думая, первыми перебрались в Остзейский край,
      к гостеприимному синему-серому морю, где трезвых и работящих их единоверцев встречали
      приветливо. Довольно скоро научились понимать на слух местный язык, а поселились в так
      называемом Московском форштадте, где уже больше двух веков прочно жили русские
      староверы, отторгнутые родной землей за экономию букв в имени Господа. Здесь и начали жить
      они в своей первой ветхой землянке — маленьком, но уютном домике, который сняли на
      Калужской улице. Старику в то время было двадцать четыре года. Он знал столярное дело
      и любил его, поэтому сразу открыл мастерскую. Рекламе не доверял и считал баловством, да
      и не нуждался в ней после того, как сделал шкаф по заказу своего домовладельца. В трактире, куда иногда захаживал, свел знакомство с пожилым земляком-ростовчанином, давно уже здесь
      обитавшим и имеющим связи, так что в мастерской недолго работал в одиночку: нашел двух
      столяров подручных. В Ростов между тем отправили весточку о своем житье-бытье, чтоб
      родным было о чем подумать. Там весточка была разумно истолкована как приглашение, и пока
      шли озабоченные сборы, старика, который стариком еще, конечно, не был, стали уважительно
      именовать «Григоримаксимычем». Заказы прибывали, а с ними прибывали и приятные хлопоты:
      закупка материала, новые деловые знакомства, не говоря уж об устройстве дома. Старуха, тогда
      восемнадцатилетняя, уже была беременна первенцем.

      В первом году нового века, веселым Пасхальным апрелем, в большом светлом храме был
      «крещенъ младенецъ женскаго пола» именем Ирина. Знай родители значение имени, немало
      подивились бы собственной прозорливости, так точно нарекшей начало их мирной жизни.
      Крестным отцом новорожденной сделался старухин брат Феодор Иванович, прибывший
      недавно, но уже крепко стоящий на ногах; крестной матерью — Камита Александровна
      Великанова, достойная супруга известного благотворителя староверской общины.

      Это был первый день после Радоницы. Счастливый молодой отец запер мастерскую
      и вместе с рабочими отправился кутить: сначала в трактир, а после, как следует отпраздновав
      и разогревшись, на извозчике — к центру города, в бордель, где и «угостил» обоих мастеров
      упитанными, надушенными пачулями барышнями в честь вышеупомянутого младенца женскаго
      пола. Как об этом узнала мать младенца, установить так же трудно, как невозможно описать
      гнев, ею овладевший, когда она увидела в окно медленно подъезжавшего извозчика. Из
      пролетки, пошатываясь, вылез веселый муж и тут же полез в карман, чтобы рассчитаться
      с извозчиком и с городовым, который почтительно нес за пролеткой картуз счастливого
      и грешного отца. Дома он услышал от больной после родов жены немало таких слов, которые
      ему были знакомы, но словарным запасом молодухи из старообрядческой семьи никак
      не предусматривались. Ликующий, виновато-похмельный и изумленный, он все еще шарил
      по карманам, словно пытаясь что-то найти. И нашел: извлек на свет миниатюрную бархатную
      коробочку, открыл, подцепив ногтем крышку, и, поймав слабую, влажную руку жены, ловко надел
      на первый попавшийся палец золотое кольцо с изумрудом. После решительно грохнулся на
      колени, уткнувши горячее лицо в пикейное покрывало, чтобы высказать что-то благодарственно-извинительное и заодно избавить ее от перегарного духа, а потому не видел, как обида на лице
      жены сменилась восхищением и колечко быстро обрело свое место. Голос оставался еще сердитым, и Гришка был отослан «проспаться и вымыться», однако же к младенцу был
      допущен, и лицо его от созерцания дочери сияло таким восторгом, что куда там изумруду.
      Проспавшись от кутежа, но не от восхищения, водрузил рядом с прежними новую икону
      Нечаянныя Радости, написанную по его заказу в честь младенца. И впрямь — не чаял… Так они
      жили уже втроем; а вскоре и ростовская женина родня начала прибывать, быстро
      приноровляясь к другой полосе и пополняя ряды староверской общины. Молодой столяр сделал
      несколько прочных скамей для моленной да пару надежных, устойчивых лесенок, чтобы удобно
      было затеплять лампады и свечи высоко укрепленным образам, с которых печально смотрели
      мудрые очи.

      Работал он много и истово. Его мебель шла нарасхват, потому что сделана была любовно
      и остроумно, без единого гвоздя или шурупа, и украшена была вдохновенной резьбой.

      К непроходящему изумлению отца дочка радостно играла на полу мастерской
      со стружками. Он даже не успел пожалеть, что первенец «женскаго пола»: будь он «мужскаго»,
      можно было бы передать ремесло. Впрочем, через пять лет родился крепкий чернобровый
      мальчик, которого окрестили солидным именем Автоном. Коренастый, здоровый, он рос кротким
      и послушным, вопреки торжественному своему имени, что не удивительно, поскольку привык
      отзываться на теплое, почти женское имя Мотя. Андрей появился на свет год спустя, сильно
      измучив мать. Он оказался таким же крепким и здоровым, как брат, но рос серьезным,
      задумчивым и молчаливым; это в нем осталось на всю жизнь. Четвертые роды прошли легче,
      но «ясное дитя», мальчик Илларион прожил меньше года и был унесен глоточной болезнью,
      успев за свою коротенькую несмышленую жизнь привязать к себе обоих родителей крепкими
      узами любви и боли.

      Следующего ребенка, еще два года спустя, мать ждала со страхом и нетерпением,
      надеясь унять тоску по ушедшему ясному сыночку и боясь, как бы не случилось беды с этим.
      Даже имя было уже задумано: Антон. Повитуха, однако, повернула громко орущего,
      извивающегося младенца причинным местом, отчего стало ясно: Антонина. К тому времени
      землянка на Калужской и вправду стала казаться ветхой, так что они по очереди сменили две
      квартиры на Малогорной улице. На пересекающей ее Большегорной как раз продавали дом: две четких четверки на эмалевой табличке задорно выставили острые локти: что, мол, Гриша, кишка
      тонка — собственный дом?! Впрочем, продавали недорого. Взвесив все «за», обнаружили так
      мало «против», что быстро и купили, чтобы не передумать. Неподалеку располагалось
      кладбище, где нашла себе вечный покой старухина мать. Так появилось семейное кладбище
      Спиридоновых. Судьба — или История — не очень мудрила и нарекала этих бесхитростных
      рабов Божиих столь же незатейливыми именами: старуха была урожденной Спиридоновой,
      от каковой фамилии без колебаний отказалась, чтобы стать Ивановой. Сами же старик
      со старухой были молоды и здоровы, и близость погоста никого из них не пугала.

      Старшей девочке уже исполнилось одиннадцать, и она была главной и единственной
      помощницей матери по дому и, разумеется, нянькой для детей. Округлостью и чертами лица
      Ирочка очень походила на мать, только никакой суровости и властности в этом нежном лице
      не читалось: оно было спокойным, мягким и улыбчивым. Догадывалась ли девочка, что у отца
      она была любимицей, или нет, неизвестно, но не было случая, чтобы они не понимали друг
      друга, — и тогда, и сорок лет спустя. Она уже ходила в школу и своей страстью к учебе
      изумляла родителей. Сами они ничему, кроме молитв, никогда не были обучены; книг в доме
      не водилось. Мать, которую к тому времени все в семье, включая мужа, звали мамынькой, умела
      быть полновластной владычицей в доме, а отец знал свое ремесло, в котором аршин, опыт
      и вдохновенный ум собственных рук заменяли школьную премудрость. Газет, естественно,
      не читали и даже численника в доме не держали. Вся их жизнь, прошлая и настоящая, четко, как
      таблица умножения, укладывалась в стройную систему праздников и постов, так что отсчет
      вели, говоря упрощенно, от Покрова до Николы или от Сретения до Спаса, а дни ангела
      почитали важнее, чем дни рождения.

      На рождение каждого ребенка старик — еще будучи далеко не стариком — кутил,
      ограничиваясь, впрочем, трактиром, после чего неукоснительно вручал жене то медальон
      на цепочке, то агатовую брошь с бриллиантом, то серьги с аметистами цвета теплого сумрака,
      всякий раз снисходительно дивясь ее страсти к желтому металлу. Сам он носил только простые
      серебряные часы на «цепке», подаренные женой на именины. Золотое свое обручальное кольцо
      надевал исключительно по праздникам, отговариваясь помехами при работе, что было правдой. За жену всякий раз суетливо и беспомощно переживал, когда та болела родами; детям гордо радовался, но ни разу более не испытал он такого счастливого трепета, как в том прозрачном
      апреле, когда взял на руки первое свое чадо.

    Любовь к мультфильмам объединит Санкт-Петербург и Амстердам

    Одним из центральным событий Международного Арт-Форума graFFFest 2013, который пройдет в Санкт-Петербурге в разгар лета, станет «Мульти-Мост Санкт-Петербург-Амстердам» в ночь с 19 на 20 июля.

    Петербуржцев и гостей города ждет невероятное зрелище — на разведенном Троицком мосту и одновременно с этим на легендарном Magere Brug («Тощий мост»), связывающем берега реки Амстел в Амстердаме, состоится «Мульти-мост»! На огромном (400 кв. м) экране можно будет увидеть программу лучших анимационных фильмов «Жизнь в большом городе», собранную фестивалем «Мультивидение» и его партнёром — фестивалем KLIK! Amsterdam.

    Зрителей также ждет программа лучших голландских и российских анимационных фильмов, премьера программы стрит-арт-кино и конкурс на лучший анимационный вирусный фильм о кошках «КотЭ на МостЭ», куратором которого станет… кот-искусствоЕд Заратустра (fatcatart.ru). Этот популярный во всем мире интернет-мем представит на суд жюри 10-минутную программу самых популярных и профессионально сделанных видеороликов о своих соплеменниках. «Мульти-Мост» в Петербурге и Амстердаме свяжет между собой прямой телемост — таким образом, зрители России и Нидерландов смогут пообщаться между собой в реальном времени.

    В этом году паблик и стрит-арт-форум graFFFest, летний проект фестиваля «Мультивидения»- участник официальной программы «перекрестных» Годов России и Нидерландов. Исторические связи Амстердама и Санкт-Петербурга насчитывают более 300 лет: идеалом Петра Великого всегда был Амстердам — рационально построенный город у моря, открытый международному обмену. В структуре обоих городов заложено много сходства, заключающегося в обилии рек и каналов. Разводные мосты — особенность как Петербурга, так и Амстердама, и здесь и там они являются памятниками мировой архитектуры и служат украшением центральной исторической части этих городов.

    Эта уникальная особенность 2-х городов остроумно обыграна в проекте «Мульти-Мост» художника Светланы Петровой, президента фестиваля «Мультивидение». Показы мультфильмов и видеоарта на разведенных мостах — ноу-хау «Мультивидения», который проводит их начиная с 2007 года, в проектах «Маленькое кино в большом городе» и graFFFest. Инновационная технология презентации фото и видео материалов на разводном мосту разработана фестивалем в сотрудничестве с компанией «Викинг» и получила премию выставки Integrated Systems Russia 2010. Необычное культурное начинание полюбились петербургской публике: в августе 2012 года главное событие graFFest’а, Strееt art Jam на Дворцовом мосту, посетило более 30,000 петербуржцев и гостей города. Теперь, по инициативе «Мультивидения», оно охватит Амстердам, где также есть разводные мосты.

    В Санкт-Петербурге Мульти-Мост начнется в 1 час ночи, в это время в Амстердаме будет 11 часов вечера. Гигантский экран на Троицком мосту размером 400 кв. метров будет виден со всего Марсового поля и от Летнего Сада (со стороны Невы). Уникальное событие охватит всю Дворцовую набережную, примыкающую к Эрмитажу. Событие откроется прямым включением Амстердама, и зрители самого большого в мире «кинозала» под открытым небом смогут поприветствовать друг друга.

    В программе:

    ​ «Жизнь в большом городе» — международная конкурсная программа анимационных фильмов о городе и горожанах на тему представит самые красивые, самые добрые самые остроумные фильмы со всего мира, предназначенные для широкой аудитории и могущие быть украшением городского пространства. Жюри присудит награды за «Лучший российкий мультфильм», «Лучший голландский мультфильм», «Лучший мультфильм арт-форума (международный конкурс)». Кураторы: Светлана Петрова («Мультивидение») и Ивонн ван Ульден (KLIK! Amsterdam) В состав жюри уже вошли: режиссер анимационного кино Илья Максимов, художник анимационного кино Андрей Сикорский, художественный руководитель ЦСИ им. С.Курёхина Анастасия Курёхина, фотохудожник Валерий Кацуба, Лиза Савина (AL Gallery) и сотрудник отдела современного искусства Эрмитажа Анастасия Лесникова.

    ​ Программа лучших анимационных фильмов Голландии и России

    ​ Конкурс «КотЭ на МостЭ» — конкурс на лучший анимационный вирусный фильм о кошках. Участвуют фильмы, собравшие на видеохостингах Youtube или Vimeo не менее 100,000 просмотров

    ​ Премьера программы коротких стрит-арт фильмов созданных в рамках арт-форума: мультфильм о приключениях пластилинового персонажа на улицах Амстердама и Петербурга, созданного в рамках «Лаборатории стрит-арт анимации» и фильм о граффити в стиле Эшера (еще одно событие graFFFest’a, заслуживающее особого внимания)

    ​ Новый фрагмент мультфильма Михаила Шемякина «Гофманиада»

    ​ DJ Set в сопровождении видеоарта

    Отдельного внимания заслуживает конкурс «КотЭ на МостЭ», главными героями которых являются кошки — как полноправные жители большого города. Любовь к котам, кстати, тоже объединяет жителей Амстердама и Петербурга: оба города знамениты своими музейными котами: эрмитажные коты у нас и целый музей кошек De Kattenkabinet у них. Конкурс посвящен образу кошки, как тотемного животного современного городского человека, музы стрит-арта и интернет-искусства. Вездесущность и независимость, умение проникнуть туда, куда нельзя, и сделать то, что хочется — вот что мы ценим в кошках. Куратором конкурса «Котэ на мостЭ» станет интернет-мем, кот-искусствоЕд Заратустра (www.fatcatart.ru). В мире он известен, как Fat Cat improving famous paintings. Именно он представит на суд жюри 10-минутную программу самых популярных и профессионально сделанных видеороликов сети о братьях наших меньших. В жюри этого конкурса уже вошла секретарь-референт директора Государственного Эрмитажа, «пресс-секретарь эрмитажных котов» Мария Халтунен, кандидат в сенаторы США кот Хэнк, куратор и режиссер экспериментальных фильмов Алексей Дмитриев, журналист и музыкант Neon Lights Макс Хаген. И все это крайне серьезно, поскольку Заратустра во время своих странствий по сети выяснил, что за очень многими популярными интернет котами стоят очень авторитетные профессионалы в сфере искусства.

    Таким будет «Мульти-Мост» — многослойный гибридный объект искусства, который скрещивает кино и архитектуру, артхаус и народные гуляния, интернет-траффик и уличное движение, преодолевает пространство и время, дарит людям разных стран уникальный опыт общения на ниве прекрасного. По сути — это гигантская мультимедийная инсталляция перевернет художественный контекст — фестивальное кино, обычно доступное узкому кругу посвященных, станет принадлежностью самой широкой аудитории массового мероприятия.

    «Мульти-Мост Санкт-Петербург — Амстердам» станет кульминацией Международного стрит и паблик арт-форум graFFFest 2013, летнего проекта БФ «Мультивидение». Основная тема арт-форума — синтез уличного и цифрового искусства, как художественных практик, в основе которых лежит общедоступность, интерактивность и открытость к творческому диалогу со зрителем.

    Стрит-арт! Ты – жизнь!

    Ночь с 19 на 20 июля, Санкт-Петербург, Троицкий мост (со стороны Эрмитажа) –

    graFFFest 2013: «Мульти-Мост «Санкт-Петербург – Амстердам».

    Начало в 01.00. Вход – свободный. 12+

    Международный Арт-форум graFFFest:

    http://grafffest.ru/

    http://vk.com/grafffest

    https://facebook.com/Grafffest

    «Страстное томление по жизни»

    • А. Адамович, Д. Гранин. Блокадная книга. — СПб.: Издательская группа «Лениздат», «Команда А», 2013. — 544 с. (+вклейки, 32 с.)

    Все на Земле подвластно измерению. Километрами определяется путь, градусами — холод, граммами — хлеб, литрами — вода. И только мера человеческих страданий, равно как и мера стойкости, не поддается рациональному вычислению.

    Люди, которые хотели жить мирно и счастливо и не отстаивать в ежеминутной борьбе право на мечты, надежду, право на саму жизнь, в течение 872 дней были обречены на героизм. «Блокадная книга» звучит их голосами — смущенными, робкими. Голосами тех, кто долгое время в молчании хранил свой подвиг. Углубляясь в пережитое, они иногда прерывают рассказ на самых страшных и болезненных эпизодах и, словно ожидая скептического отношения к их памяти, произносят: «Вы, может быть, и не поверите…»

    Сорок лет назад истории нескольких сотен блокадников были перенесены на бумагу Алесем Адамовичем и Даниилом Граниным. Стереотипное представление о блокаде как о героической эпопее сопровождалось в то время массовым беспамятством, намеренным забвением цены победы, фальсификацией числа погибших горожан. Под флагом милосердия к душевным ранам советского народа об ужасах войны не говорили. Табу подверглась и история 29-ти месяцев невыносимых испытаний. Этот заговор молчания подспудно поддерживался властью с 1948 года, когда первые страницы были вшиты в «Ленинградское дело» — плод кощунственной ревности Кремля к славе города-мученика.

    Отголоски репрессий коснулись и «Блокадной книги». «Идеологически вредно», — постановили в Смольном, до 1984 года запретив ее издание в Ленинграде. Гуманистический труд невероятной силы, целью которого была правдивая и лишь поэтому безжалостная повесть о человеческой душе, переиздан в новом тысячелетии с восстановленными главами и купюрами.

    «Нас интересовали истоки, — сказано в одном из авторских отступлений, — то, как рождалось у тех или иных людей сознание необходимости терпеть любое лишение во имя победы, как возникал, формировался дух стойкости, сопротивления, сохранявший непреклонность и человеческое достоинство в самых отчаянных обстоятельствах». Разделение книги на две главы позволило в первой части обратиться к лейтмотивам блокадных воспоминаний. Обстрелы, введение карточек, сокращение продовольствия, голод, высокая смертность, лютый мороз… И при этом — свобода, благородство, неутомимая борьба, участие, помощь, бескорыстная любовь! «Ни разу… ни до, ни после блокады, я не имел такой осознанной и определенной цели в своей жизни», — замечает один из рассказчиков. Это, казалось бы, сугубо личное впечатление созвучно переживаниям многих его современников — людей одной, общей судьбы.

    Как городской воздух очистился от смога из-за перебоя в работе заводов и автотранспорта, так прояснилось и замутненное суетой человеческое восприятие. Образ ленинградца времен войны удивительно контрастен. Закутанный в пальто, шарфы и ватные одеяла, истощенный до неузнаваемости, так, что сложно было определить не только возраст человека, но и его пол, каждый блокадник был внутренне обнажен. Пороки и добродетели принимали утрированный характер. Линия фронта проходила в душе этих людей: помимо внешнего врага, ленинградцу приходилось бороться с самим собой, неуправляемым пищевым инстинктом. В опустевшем городе, который покинули даже звуки — смеха, музыки, щебета птиц, — что удерживало их от эгоистической вседозволенности и отчаяния?

    «Страстное томление по жизни» — так определили спасительное чувство А. Адамович и Д. Гранин, посвящая вторую главу «Блокадной книги» трем дневникам. Где еще столь явственно проступают душевные язвы, как не в этой форме письма? Подневные заметки фиксируют заблуждения и надежды, перемену в характере, медленное угасание жизни и возрастающую крепость веры. Авторы выбранных дневников — девятиклассник Юра Рябинкин, мать двоих детей Лидия Охапкина и пожилой директор Архива Академии наук Георгий Алексеевич Князев. Три незнакомых друг другу человека, три разных взгляда на мир, и… боль — одна на всех. Острая, обжигающая сначала, она притупляется с каждым месяцем войны, врастает в душу блокадника и саднит день за днем, год за годом. Дневники беспощадны. Не только потому, что пишущий их не знает о победе, о том, проснется ли он завтра и что ждет его рукопись. Есть и другая причина: сила совести, любви и духа блокадных авторов в какой-то момент становится высшим критерием, по которому с ними сопоставляешь и других, и самого себя.

    …В безлюдных залах Эрмитажа висят пустые рамы от эвакуированных картин. По ним весной 1942 года научный сотрудник музея П. Ф. Губчевский проводит экскурсию для сибирских курсантов, описывая вывезенные полотна во всех деталях, как если бы они находились у него перед глазами. Наблюдать воплощение картины из пустоты, из горячих вдохновенных слов, сродни чуду. Этот эпизод стал для меня метафорой чтения «Блокадной книги». Исторические труды, статистика, литература, фильмы об осажденном Ленинграде превратились в богатые рамы. А образ, заключенный в них, соткался из живых свидетельств людей, просиявших в своем вынужденном подвиге.

    Голоса героев и мучеников становятся все тише, переходят на шепот, сливаясь с шелестом страниц истории. Обратиться в слух, вобрать их память — значит избыть из себя забвение, малодушие и окамененное нечувствие.

    Анна Рябчикова

    ИД «АСТ-ПРЕСС» и Институт книги запустили новую серию книг — «Путеводитель по истории»

    Серии книг «Путеводитель по истории» — это совершенно новый формат научно-популярного издания. Теперь достоверные исторические сведения не так сложны для восприятия, как раньше. Книги этого проекта небольшие, ярко иллюстрированные и доступные для широких масс. Но в то же время в них содержатся самые интересные моменты истории, запоминающиеся цитаты и яркие иллюстрации. Это настоящий переворот в области исторической литературы.

    Каждая книга посвящена царствующей особе, военачальнику, ученому, деятелю науки и культуры — личности, сыгравшей огромную роль в истории страны. Уже сегодня на прилавках магазинов можно найти книги о Петре I, Иване Грозном, Александре Невском, Михаиле Кутузове, Александре Пушкине, Дмитрии Менделееве и многих других.

    Проект подготовлен к Году Российской истории и реализуется при поддержке Государственной Публичной Исторической Библиотеки.

    Достоверность, краткость, увлекательность, наглядность — именно на этих четырех принципах построен проект. Основой для создания проекта стал «Большой исторический словарь», также привлекаются авторитетные авторы и редакторы, а специалисты издательства проделывают огромную исследовательскую работу, чтобы найти уникальные дополнительные материалы.

    «Путеводитель по истории» решает важные проблемы современного неравнодушного к науке человека, такие как нехватка времени на изучение истории России и мира, а также сложность восприятия толстых аналитических книг по истории. Благодаря тому, что повествование сопровождается здесь тематическими сюжетными врезками, фрагментами и цитатами из исторических документов, разнообразным иллюстративным материалом, у читателя складывается полная визуальная картина соответствующей эпохи. Судьбы героев, исторические места, знаменательные события — всё это представлено ёмко, разнообразно, динамично, эмоционально, но кратко.

    Современный читатель, погруженный в насыщенное информационное поле и воспитанный на мультимедийной среде, непременно оценит достоинства этих «Путеводителей». И «горящие туры в историю» станут для него пусть не альтернативой, но прекрасным дополнением к путешествиям географическим.