А. Н. «Дыр бул щыл» — что это было? Вернее, что это есть?

С. К. Дыр бул щылубешщур
— это именно то, что «есть». У этих слов нет значений, и поэтому видна их чистая сущность. Здесь есть только то, что есть. Потому что звук — это данность. Крученых это понимал, причем понимал очень точно, почти математически. Он вообще был очень рационален. И его стихотворные упражнения — они часто были не излияниями поэтической души, а иллюстрациями его теоретических размышлений. Он был теоретик поэзии. Он считал, что звук в поэзии важнее, чем образ, важнее, чем вообще все. И я так считаю. Потому что образ — это самовыражение, выражение себя. А звук — это гармония, она существует объективно. В юности я занимался биологией — среди прочего мы вываривали в серной кислоте моллюсков. У каждого моллюска есть нерастворимый остаток, известковая решетка — она называется радула. Эта радула всегда оригинальна для каждого вида. У поэзии тоже имеется радула — одна и та же «решетка», объединяющая поэзию по, скажем так, национальному признаку. Крученых это понимал. «Дыр бул щыл убешщур» — это его формула русской поэзии.

А. Н. То есть все русские стихи в каком-то смысле «дыр бул щыл»?

С. К. Да, у них одна и та же радула, одна и та же звуковая платформа. Платформа русской поэзии, в которой вертикаль преобладает над горизонталью, а проще говоря — в которой расстояния между звуками короткие. И если смотреть, вернее слушать, внимательно, то становится ясно, что «дыр бул щыл убешщур» и «Унылая пора! Очей очарованье!» родственны друг другу. А вот

— это другое. Лермонтов — это, я думаю, кельтский поэт, которому волей судеб пришлось писать на русском языке, наследник своего легендарного предка Лермонта, ушедшего в страну фей. Но Лермонтов — единственный гений, который не подходит под правило этой вертикальной звуковой решетки. А так вся русская поэзия — это «дыр бул щыл убешщур».

А. Н. То есть как теоретик стиха он гениален. А как поэт?

С. К. Он поэт. Этого достаточно. Хотя разобраться, где стихи для него — подтверждение его теорий, а где именно стихи, довольно трудно. Иногда его стихи кажутся слишком головными, «от ума». Так что я лучше, чтоб показать, как расставляются в стихотворении звуки, какое они имеют значение, как они сами, как расстояния между ними держат стихотворение, приведу строки Хлебникова:

Или вот такое стихотворение:

А. Н. Это чье?

С. К. Это мое. Я совсем недавно написал. Эта та же самая звуковая решетка. И про нее Крученых все понимал. И пусть его стихи кажутся слишком выверенными, холодными, но одно точно — вредного в его поэзии ничего нет. А ведь если стихи несут вред, то это очень сильный вред. Если в конструкцию стихотворения заложить яд (а это можно сделать)…

Например, были древние скандинавские висы, рождающие смерть: прочтет человек — и умрет.

А. Н. Вы в это верите?

С. К. Абсолютно верю. Это можно сделать. Почему я, например, уничтожил большую часть своих стихов? Потому что я видел в них яд. А в его стихах яда нет.

А. Н. Вы же были с ним знакомы?

С. К. Да, я познакомился с ним году, наверное, в 1962-м. Мы с моим другом поэтом Валентином Хромовым пришли к нему, представились, а потом стали время от времени заходить. У него была комната в коммунальной квартире, крошечная. Свободного пространства там было примерно метра два с половиной. Там стояла койка и около нее тумбочка: на ней мы обычно распивали шампанское — мы к нему всегда с шампанским являлись. А остальное все — до потолка! — было завалено тиражами его отпечатанных на гектографе брошюр. Когда в 1965 году из Америки приезжал Бурлюк, был устроен прием в доме Лили Брик. Бурлюк был такой вальяжный, шикарный джентльмен, поэту Кирсанову он при всех подарил рубашку-ковбойку. И помню, как в зал вошел Крученых и пошел к нему. Крученых был всегда очень плохо одет. Он вообще был показательно беден.

А. Н. Почему вы решили именно к нему пойти? Были ведь фигуры более знаменитые — Пастернак, например.

С. К. Мне он был очень интересен, потому что я понимал, что это серьезный человек. Он, кстати, был другом Малевича. Не случайно. Живопись Малевича — это же тоже философия. Малевич тоже рвался за пределы нашего мира, где солнышко и звездочки и такое прочее. Черный квадрат — это же тоже «дыр бул щыл». Он не значит ничего и значит все. Он просто есть.

Предисловие

Эта книга — не беллетристика, а подлинный документ.
В ее основу легли два блокнота моих собственных записей, сделанных по следам реальных событий во время
нелегальной поездки в Сирию в январе 2012 года. Вначале я думал, что мои заметки годятся лишь для того,
чтобы по возвращении на их основе написать несколько
статей. Но мало-помалу, за долгие периоды вынужденных простоев, отдыха и ожидания, в ходе всевозможных
бесед и обсуждений, в процессе перевода и в результате
некоего лихорадочного состояния, подталкивающего нас
к тому, чтобы, не откладывая, зафиксировать пережитое
на бумаге, они увеличились в объеме настолько, что стали
пригодны для публикации. Другое дело — стоили ли они
того. Ответить утвердительно меня побудило то обстоятельство, что в них был описан довольно краткий и уже
отошедший в прошлое период, протекавший практически в отсутствие сторонних наблюдателей, — последние
дни восстания против режима Башара Асада части города
Хомс, потопленного властями в крови, которая льется там
и сейчас, когда я пишу эти строки.

Мне хотелось бы представить читателю этот текст
в его первозданном, необработанном виде. Но некоторые фрагменты, в силу специфических условий, в которых
он писался, получились слишком невнятными и обрывочными, и я был вынужден их переделать. Вдалеке от тех мест
пришлось восполнять недостающее с помощью памяти.
Но это все: за исключением необходимых уточнений и комментариев, я не прибавил к тексту ничего.

Всем известно, что сирийское правительство фактически запретило иностранным журналистам работать на территории страны. Те немногие репортеры, которым удается
получить визу, находятся там под плотной опекой властей,
лишены свободы передвижения и возможности общаться
с рядовыми гражданами и часто становятся объектом манипуляций и провокаций, иногда со смертельным исходом, как
та, что стоила жизни французскому репортеру Жилю Жакье.
Есть, правда, и такие, кому удается обеспечить себе свободу рук, въехав в страну по туристической визе, а затем
«ускользнув» из-под бдительного ока властей или перейдя
границу нелегально с помощью бойцов Свободной армии
Сирии (САС), как это сделали мы с моим фотографом Мани.
Но и в этом случае, как мы смогли убедиться в последние
недели, есть риск нарваться на неприятности.

Мысль сделать такой репортаж пришла мне в декабре
2011-го, после возвращения из Хомса моей знакомой
Манон Луазо, отснявшей там материал для документального
фильма. Я поделился своей идеей с редакторами газеты
«Le Monde», она им понравилась, и они предложили мне
взять в попутчики Мани. Он уже бывал в Сирии, где провел
в октябре-ноябре 2011-го больше месяца и по возвращении опубликовал уникальный фоторепортаж: на тот момент
ничего подобного в прессе не появлялось. И если нам удалось попасть туда сравнительно легко и быстро и работать
в Хомсе довольно свободно, то это лишь благодаря связям и знакомству со страной, которые он приобрел в предыдущую поездку. Найти переводчика на месте практически невозможно, и Мани, прекрасно говорящий по-арабски,
оказал мне неоценимую услугу, переведя большинство
интервью. Наш совместный репортаж — текст с фотографиями — был напечатан в пяти номерах «Le Monde»,
с 14 по 18 февраля.

Разумеется, Мани часто упоминается в моих записях. Из соображений секретности мы оба взяли себе военные псевдонимы (себя я называл Абу Эмир), а Мани будет выступать под тем, который выбрал он, — Райед. Это относится и к большинству сирийцев, с которыми мы общались:
у них всех есть псевдонимы — или те, что выбрали они, или
те, которыми назвал их я. Что же касается людей, которые фигурируют в книге под своими настоящими именами,
то разрешение их обнародовать я получил от них лично.
Имен раненых или убитых я не называл вовсе из опасения навлечь гнев властей на их близких или на них самих —
на случай, если они остались в живых.

Появление этого текста было бы невозможно без доверия и поддержки, оказанных нам газетой «Le Monde». Мне
хочется поблагодарить всех ее сотрудников, участвовавших в нашем проекте, и в особенности Сержа Мишеля,
заместителя директора редакции, и Жиля Пари, редактора
международного отдела. И наконец, мне хочется выразить
свою благодарность и восхищение тем многочисленным
сирийцам — гражданским активистам и бойцам Свободной армии, — которые нам помогали без колебаний и часто
с риском для жизни.

Понедельник 16 января

Триполи, Ливан

Я прилетел в Бейрут в пятницу, 13 января. Мани присоединился ко мне 14-го и тут же начал звонить в Хомс, чтобы нас
переправили через границу. Абу Брахим, религиозный старшина квартала Баяда, у которого Мани жил в ноябре, обратился к своим знакомым в САС с просьбой организовать
для нас коридор через границу. В понедельник 16-го, часам
к пяти дня, Мани — отныне носящий имя Райед — получил
телефонный звонок: нам предлагалось прибыть в Триполи
тем же вечером.

22.30. Мы в Триполи, идет дождь¹. В условленном месте
нас встретили трое крепких парней и отвели на квартиру,
оказавшуюся совсем рядом. На лестнице темно, из стен торчат оборванные провода. В доме жуткий холод, но квартира
оказалась просторной и красиво убранной: полы из отшлифованного камня, позолоченная мебель с бархатной обивкой, большой стеклянный канделябр. На стенах — картины
и фрагменты арабской вязи в рамках. Д., молодой активист, приехавший из Хомса неделю назад, поставив ноутбук на низкий столик, чатится в скайпе. «Мне очень жаль,
но квартира холостяцкая!» Включенный телевизор настроен
на канал «Сирийский народ» — оппозиционная телестанция,
вещающая из Великобритании.

Д. рассказывает нам о Жиле Жакье. «Режим уничтожил
его намеренно, чтобы отбить у журналистов охоту приезжать
в страну. Жакье убили в Акраме, квартале Аль-Джадиды,
населенном лояльными к Асаду алавитами, прямо напротив рынка Аль-Бутул. Фальшивую информацию о месте предполагаемой атаки распространяли власти и один журналист-предатель». Рассказчик имел в виду Мухаммеда Баллу
из арабской службы Би-би-си, ливанца по национальности, члена Сирийской национал-социалистической партии. Би-би-си, как говорят, принесла извинения за своего сотрудника². Жиль Жакье, репортер «Франс-2», погиб
в Хомсе 11 января во время артиллерийского обстрела
города, где в то время находилась группа журналистов,
работавшая в стране с санкции и под охраной властей. Вину
за гибель журналиста правительство и оппозиция валят
друг на друга. Все время, что мы будем находиться в Сирии, о трагедии с Жакье нам станут рассказывать многие, пытаясь убедить в виновности режима, хотя никаких неопровержимых доказательств мы так и не услышим.

Пришли какие-то люди. Главный среди них — А. наш проводник, бородатый, приземистый, улыбчивый. Одет в черное, в каждой руке — по мобильнику.
Д. продолжает свой рассказ о Жакье. Восставшие считают его shahid³, как и всех жертв режима. На страничке
Facebook, посвященной сирийской революции, прошлый
четверг был объявлен Днем памяти Жиля Жакье; поминальными становятся все дни недели, а не только пятницы.

Д. продолжает восхищаться погибшим французом: «Он
приехал сюда, чтобы всему миру рассказать о страданиях
сирийского народа». Координационные комитеты революции собирают доказательства того, что Жиль Жакье был
убит властями. Парень приводит навскидку такие объяснения: shabbiha⁴, свирепствующие в Хомсе, обычно являются
выходцами из Акрама и прилегающих к нему кварталов;
оппозиционерам появляться там очень опасно. Университет, расположенный в западной части города, вообще объявлен военной зоной. По телевизору говорили о минометном обстреле, однако Д. утверждает, что у Свободной армии
минометов нет, как нет вообще никаких тяжелых вооружений
такого типа. Это его главный довод, и он его горячо защищает. В разговор вмешивается проводник, и начинается
спор о минометах; для него калибр 60 мм, который весит
девяносто килограммов, слишком тяжел, чтобы его мог
нести один солдат. Я начинаю возражать, и наш спор тонет
в деталях.

Время обеда. Сытная, обильная еда принесена из ресторана: курица, хумус, фалафель, салат. Наш проводник называет себя Al-Ghadah, что в переводе означает «Гнев». «Меня
так прозвали в самом начале революции, но вообще-то
я веселый!» Двое его приятелей — ливанцы, с их помощью
нам завтра предстоит преодолеть ливанские пропускные
пункты на границе. Дальше Гнев, который родом из Хомса,
доведет нас до города. Весь переход распадается на четыре
этапа и займет сутки, может, полтора дня. До границы
на машине, потом несколько километров на мотоцикле,
затем снова на машине.

Манон Луазо, моя знакомая журналистка, рассказывала,
что ей, чтобы попасть на сирийскую территорию, пришлось
идти по минному полю. Я спрашиваю, что об этом думает Гнев.

В принципе, нам это не грозит. Есть другие способы,
они вполне надежны. Однако случиться может всякое. Сам
Гнев ходил по минам только однажды. Но даже если придется, особой проблемы здесь нет: через пару недель после того, как правительственные войска заминировали приграничную полосу, САС расчистила в ней коридор трехметровой ширины. Это было два месяца назад. Один парень
потерял на этом обе ноги. Мужчины хохочут: «Бу-у-ум!» —
и руками показывают, как за спиной появляются крылышки.
Как у ангела. Коридор отмечен камнями, по нему постоянно
ходят контрабандисты. Гнев успокаивает: «Если придется
идти там, я пойду впереди. Ваши жизни дороже моей». Сказано с пафосом, но искренне.

1 В приложениях дана карта приграничной полосы между Триполи
и Хомсом, а также план города Хомс с обозначением его основных кварталов. — Здесь и далее, кроме оговоренных случаев, прим. автора.

2  Когда Жакье был убит, один из репортеров Би-би-си, настроенный лояльно к режиму Асада,
опубликовал ложную информацию
об обстоятельствах гибели Жакье,
из которой следовало, что в его
смерти повинна Свободная армия.
После появления сообщений других журналистов, опровергающих
это утверждение, стало понятно,
что репортер Би-би-си солгал,
и радиостанция отказалась от его
услуг. Прим. переводчика.

3  Мученик.

4  Послушные властям наемные убийцы,
часто алавиты. Термин появился
в 1990-х годах, и поначалу так
назывались алавитские мафиозные группировки, которые, при
благосклонном отношении режима,
контролировали сирийское побережье до своего исчезновения
в 2000 году в результате прихода
к власти Башара Асада. С началом
известных событий термин появился
снова, но теперь он означал
группы гражданских лиц, рекрутированных властями для участия
в репрессиях против восставших.