Отрывок из романа
Как вам Цугшпитце?
Бесподобно! Мы побывали на самой высокой вершине Германии.
Понятно.
И оттуда видно далеко-далеко вглубь Австрии.
И что видно — везде скопления людей в форме?
Пожалуйста, будь так добр…
А вы купили на память наци-китча?
Телеман, по-моему, это не смешно.
Ты права.
А ты?
Да — а я?
Много написал?
Я записал четыре или пять слов.
Хорошо.
Нет, это не хорошо.
Понятно.
Ты знаешь, кто такая Сара Кейн?
Что?
Я спрашиваю, говорит ли тебе что-нибудь имя Сара Кейн?
Боюсь, что нет. А его надо знать?
Давай оставим в стороне «надо — не надо». Меня интересует, знаешь ты или нет.
Я ничего о ней не знаю.
Ясно.
А кто она?
Она написала несколько брутальных пьес, настоящий театр, а в двадцать восемь лет повесилась.
Фу-у.
То-то же.
Фу.
Час спустя:
А почему ты спросил, знаю ли я эту драматургиню?
Интересно.
Как-то ты нехорошо спросил.
Да?
Ты спрашивал не из любопытства.
Думаешь?
Да. Это была проверка.
Не хотел.
Именно что хотел, думаю я.
Ты меня экзаменовал.
Нет.
Это была проверка на вшивость, ты хотел знать, чего я стою.
Эй, очнись! Мне просто было интересно.
Нет, ты меня экзаменовал.
Послушай: я подумал о ней, потому что случайно уже говорил о ней сегодня днем с другим человеком. И мне стало любопытно, а вдруг ты тоже ее знаешь, потому что тогда мы могли бы сейчас еще поговорить о ней. Я люблю говорить о Саре Кейн. И лишний раз убедился в этом во время той беседы днем.
С кем ты говорил о ней?
С русской мамашей на корте.
Она красивая?
Не знаю.
Не знаешь?
Я никогда ее не видел.
Ты же с ней разговаривал.
Так ты о русской?
Естественно.
Красивая ли она с лица?
Да.
Я не присматривался.
Не смеши меня. Она красивая?
Да.
Папа, ты со мной почти никогда не играешь.
Но, Бертольд, это не совсем правда.
Это правда.
Нет.
Ты думаешь только о театре.
Да нет же.
Нет да.
Но ты прав, о театре я думаю много. Я его люблю.
Меня ты должен любить больше.
И тебя я очень люблю. Между прочим, сегодня мы с тобой играли в футбол.
Каких-то пять минут. И я футбол тем более почти не люблю.
Не любишь?
Нет.
Так надо было об этом сказать.
Вот я и говорю.
Очень хорошо, тогда мы можем поиграть еще во что-то. Буду только рад, потому что я тоже не фанат футбола.
Так что ж ты молчал?
Вот говорю. Ровно как ты. Но про тебя я и правда думал, что ты футбол любишь.
И поэтому ты делал вид, что тоже его любишь?
Ну, я не делал вид. Родители часто включаются в то, чем увлечены их дети.
Но говорю же, я футбол не люблю.
Не любишь, но я не знал.
Теперь знай.
Да. Хорошо. Давай во что-нибудь другое. Твои предложения?
Нету. Ты решай.
Хорошо. Что бы такое придумать? А ну-ка — что, если нам написать пьесу, нам вдвоем? Чтобы по-настоящему озвучить голос ребенка.
Нет.
Не надо говорить «нет». Сначала попробуем, а если окажется скучно, тогда найдем другое дело. Именно так люди узнают себя и свои пристрастия.
Нет.
Не некай.
Телеман, хочешь послушать?
Давай.
Сядь.
Мне надо сесть?
Да.
Сел.
Über allen Gipfeln ist Ruh, in allen Wipfeln spürest du kaum einen Hauch…
Что это значит?
Да это не важно.
Не важно?
Просто послушай.
Но что это такое?
Гёте.
О-о.
Мне его Бадер дал.
Бадер дал тебе стихотворение?
Да.
Ни черта себе.
Слушай же.
Давай.
Über allen Gipfeln ist Ruh, in allen Wipfeln…
Это ты уже читала.
Важно услышать все целиком.
Понятно.
Über allen Gipfeln ist Ruh, in allen Wipfeln spürest du kaum einen Hauch. Die Vögelein schweigen im Walde, warte nur, balde, ruhest du auch… Красиво?
О да. Очень. Такое звучание. Жалко, не понимаю, о чем речь.
Не надо так зацикливаться на смысле.
Думаешь, не надо?
Нет. Смысл — это самая банальная составляющая текста, Телеман.
Это кто сказал?
Это я сказала.
Понял.
И Бадер.
Он тоже так говорит?
Да.
Угу. Так что это значит?
Ночная тьма опустилась на горные вершины, все спит, замолкли птицы, скоро и ты отдохнешь.
Я?
Ну, не ты, хотя ты тоже. Тот, кто читает стихотворение. Или слушает его.
Значит, и я.
Ну да.
И я скоро отдохну?
Да.
Хорошо.
Что ты думаешь об этом?
Звучит неплохо.
Это гораздо больше, чем неплохо, Телеман.
Допустим.
Я готова сформулировать это резче — я люблю Германию из-за этого стихотворения.
Ого! Не слишком ли сильно сказано?
Нет, не слишком.
Ничего себе.
Я хочу, чтобы ты понял, насколько это прекрасно. Ты в состоянии разделить мой восторг?
Боюсь, не в полной мере.
Но отчасти?
Да.
В твоих словах сквозит скепсис?
Чуть-чуть.
Почему?
Пфа. Гёте мастер, конечно, и в стихотворении есть и ритм, и полнозвучие, все отлично, но разве оно отвратило людей от нацизма? А, Нина? И главное — разве в нем есть театр? Вот о чем я себя всегда спрашиваю. Есть в этом произведении театр или нет?
Нина, я тут вот о чем подумал.
О чем?
Ты по-немецки говоришь и читаешь…
Да?
Но не пишешь.
Немного пишу.
Но стесняешься.
Да.
Почему?
Не знаю.
Ты не веришь в себя, в этом смысле?
Наверно, так.
А может, проблема глубже?
Поясни.
Не в том ли дело, что ты по сути неуверенный в себе человек?
Не думаю.
Ты считаешь, что уверена в себе?
Еще как.
Ты говоришь это неуверенно.
Я такого не заметила.
Ну вот, опять.
Что опять?
Опять говоришь без уверенности.
Да нет такого.
Есть, и тогда я задаю себе следующий вопрос — не в этой ли неуверенности корень твоей любви ко всему немецкому?
Чего?
Ты полна неуверенности. Германия полна неуверенности. Вот откуда ваше родство душ.
Телеман, довольно!
Германия была раздавлена, ей пришлось жить с тем, что все ее презирают, она шестьдесят лет не смела распрямиться. Это напоминает твое ощущение жизни.
Сейчас тебе лучше замолчать.
Нина, тебе надо больше бывать в театре.
Что?
Неуверенным в себе людям очень полезен театр.
Что?
И Германии надо больше увлекаться театром.
Телеман!
Да, и тебе, и ей прописан театр.
Нина, я начал составлять список знакомых, больных раком. Хочешь взглянуть?
С удовольствием.
Я разделил их на три колонки.
Хорошо.
В одной уже умершие, в другой вылечившиеся, а про третьих пока решается, выживут или нет.
Я поняла.
Это непростая работа, чтобы ты знала.
Я и не думала, что она простая.
Во-первых, очень переживаешь, во-вторых, невозможно всех упомнить. Такое впечатление, что рак у всех подряд.
Ну, довольно у многих.
У всех.
Нет, Телеман, не у всех.
Рак — это театр.
Правда?
Еще бы! Ты шутишь, что ли? Мало найдется вещей, в которых театра больше, чем в раке.
Другими словами, для тебя составление такого списка — важная работа?
Очень важная, Нина. И страшно своевременная. С этим нельзя было дальше тянуть.
Я подружилась с Бадерами, пока мы ездили на Цугшпитце.
У-у. С обоими или как?
В общем-то, с обоими, но с ним мне даже проще.
Понятно.
Он учитель.
Как и ты, да?
Да.
Здорово.
И он хвалит мой немецкий.
Я тоже.
Он говорит, что скорее принял бы меня за уроженку Берлина. И что в жизни бы не подумал, что я норвежка. Он так сказал.
Так и сказал?
И они придут сегодня на обед.
Сегодня?
Я забыла сказать.
Ладно. Хорошо. Я что-нибудь придумаю.
Отлично. И вот еще — тебе не стоит, я считаю, заводить бесед о войне.
Да? А о неудавшемся покушении на Гитлера?
Нет.
Но это было движение Сопротивления.
Пожалуйста, сегодня ничего такого. Не надо вообще касаться нацизма.
Понятненько.
Ни слова о том, что происходило с тридцать третьего по сорок пятый год где бы то ни было в мире.
А как насчет Первой мировой войны?
Нет.
Тысяча восемьсот семьдесят первый год и создание Германской империи?
Нет.
Берлинская стена?
Не стоит.
Но ты не хочешь, чтобы я просто весь вечер не открывал рта?
Нет.
Можно ли мне высказываться о театре?
Не приветствуется.
Еда?
Еда подойдет. И хорошо бы, ты рассказал какую-нибудь историю, желательно смешную и милую, которая не задевает достоинства ни конкретных людей, ни каких бы то ни было меньшинств. Лучше всего такую, которую я еще не слышала.
Телеман прочесывает город в поисках померанцевой воды. В «Лидле» на Олимпиаштрассе нет. Подошла бы какая-нибудь мигрантская лавчонка, но где ее искать. Кому стукнет в голову мигрировать в Малые Перемешки? В конце концов, он все-таки обнаруживает какого-то турка и покупает в его магазинчике вожделенную воду. Телеман собирается напечь арабских блинчиков с сиропом из флердоранжа. То-то Бадеры будут озадачены, думает Телеман. Они рассчитывают на свиное колено с квашеной капустой или на что-нибудь исконно норвежское типа вареной трески, а вот вам арабские блинчики с флердоранжем. Не ждали? Телеман, не удержавшись, улыбается. А на десерт ананас в карамели с горячим шоколадным соусом. Все от Найджелы. Он, кстати, не думал о ней уже несколько дней. Тот дневной сон о Найджеле и Кейт оказался очень пряным блюдом. Его так сразу не переваришь. Немало сил ушло на то, чтобы просто признать — и он тоже устроен примитивно. Я сам себя не знаю, думает Телеман. Считаю себя таким, сяким, а стоит отпустить чувства на волю, — и нате вам, совсем другой человек. Я ни разу не встретился сам с собой по-настоящему. Вот почему у меня не идет моя пьеса. Ее стопорит то, что я не знаю самого себя. Честность, внезапно осеняет Телемана. Полная честность во всем. Если я примитивен, то должен рискнуть быть откровенно примитивным во всем. Если это кого-то ранит, пусть. Нечестный театр — плохой театр. Телеман замирает на месте. Пакет с бутылкой померанцевой воды вяло болтается в занемевшей руке. Средь бела дня посреди главной улицы Малых Перемешек Телеману открылась Истина. Все лучшее не терпит фальши. Он должен быть честен на все сто, честен с Ниной, с детьми, с Бадерами. It is myself I have never met*, писала Сара Кейн. А он только что додумался до той же мысли сам. Он думает как человек театра. Театральное мышление. Ни черта себе! Наконец-то. Из этого выйдет Пьеса.
* А вот себя я не встречала никогда (англ).
Что он говорит?
Господин Бадер говорит, что ананасы в карамели очень вкусны и что он, пожалуй, попросит добавки.
Да сколько угодно.
Что ты сказала?
Я сказала господину и госпоже Бадер, что ты хочешь рассказать одну историю, и что я тоже ее еще не слышала и с нетерпением жду рассказа.
Ну, это не бог весть что. Просто один эпизод. Он случился со мной в апреле. Несчастный случай.
Несчастный случай?
Небольшой.
И ты ничего не рассказал?
Нет.
Почему?
Думаю, я вытеснил страшное происшествие из сознания.
Но теперь вспомнил?
Да.
Понятно. Ну рассказывай.
Ты будешь переводить синхронно или мне делать паузы для перевода?
Синхронно.
Отлично. Это случилось, когда ты была на семинаре, не помню где.
Я была в Воксеносен.
Воксеносен?
Да, это местечко в районе Холменколлена, которое Норвегия отдала Швеции после войны.
Мы вроде должны были не поминать войну.
Я случайно.
Хорошо. Короче, это случилось, когда ты была там.
Понятно.
Что ты сейчас сказала?
Объяснила, что собственно история еще не началась.
Начинаю.
Прекрасно.
Значит, ты была на семинаре, я отвез Хейди на тренировку и должен был забрать Бертольда и Сабину из гостей, я спускался в сторону Скёйена и собирался свернуть с маленькой улочки направо, на главную дорогу, когда справа на тротуаре нарисовался велосипедист, а было уже темно, снега полно, велосипедист поздно увидел меня и резко затормозил, хотя я тихо полз, это я хотел бы подчеркнуть: я ехал медленно и осторожно. Как обычно. Велосипедист резко сжал ручной тормоз и тут же перелетел через голову, сделал сальто и ударился о бок машины. Я не трогался с места несколько секунд, но не услышал никаких новых звуков, тогда я тихо подал вперед, завернул за угол и встал. Видимо, я был немного не в себе, потому что мне не пришло в голову сперва выйти из машины и посмотреть, что к чему. В заднее зеркало я увидел, что велосипедист поднялся и идет ко мне, я опустил пассажирское стекло и нагнулся в его сторону. Я спросил, как он, велосипедист ответил, что легко отделался. Потом сказал, что я переехал ему руку.
Переехал руку?
Видимо. Я видел, что предплечье как-то распластано, но он нормально шевелил пальцами и улыбался, как будто все нормально, хотя улыбка была немного вымученная.
И что?..
Я спросил, не надо ли мне отвезти его куда-нибудь, но он отказался. Тогда я пожелал ему скорейшего выздоровления и уехал.
Ты уехал?
Да.
И больше не вспоминал эту историю?
Нет, но недавно потихоньку стал припоминать.
Ты поэтому так замкнулся в себе?
Это вряд ли. Но я стал думать, что в столкновении не было моей вины. Это целиком и полностью его вина. А я виноват в том, что не остался на месте, а поехал за угол, видимо, в этот момент я и переехал его руку. Что он говорит?
Что ты не должен был ехать за угол.
Это я сам сказал только что. А что он сейчас сказал?
Он говорит, что ты обязан был остановиться, выйти из машины и посмотреть, что к чему.
Скажи господину Бадеру, чтобы он лучше следил за своими делами.
Этого я говорить не буду.
Скажи!
Нет.
Скажи.
Нет.
Я сказала, что мы признательны, что они приняли приглашение и пришли. И что ты и твоя жена, я то есть, хотим поблагодарить за наш чудесный домик.
Черт, пора учить немецкий.
Будь так добр.
Что они опять говорят?
Благодарят за вкусный обед, приятную беседу и твою интересную историю.
Жрите на здоровье.
Мне неприятна мысль, что ты что-то от меня скрываешь.
Я ничего не скрываю.
Ты наезжаешь людям на руки, а потом об этом ни слова. По-моему, это странно. Меня это тревожит.
Это было так ужасно, что я не мог думать об этом и вытеснил эпизод из памяти. Я не вспоминал об этом происшествии ни разу.
А теперь внезапно вспомнил?
Да.
Почему?
Потому что ты попросила меня рассказать историю, которой еще не слышала. Довольно трудная просьба, но я отнесся к ней серьезно, стал вспоминать — и вспомнил этот случай.
Он единственный или есть другие?
Что значит — другие?
Еще какие-то случаи, о которых ты умолчал.
Не думаю.
Не думаешь?
Нет.
Другие несчастные случаи, крупные, мелкие?
Нет.
Ты никого не убил?
Нет.
Хотя в этом ты не можешь быть уверен.
Не понял?
Раз тебя так ужаснуло, когда ты раздавил руку велосипедисту, то что-нибудь гораздо отвратительнее, например убийство, ты бы и вовсе забыл.
Тут ты права.
Но у тебя ничего в мозгу сейчас не щелкнуло? Звоночек не зазвенел?
Нина, помоему, ты хочешь довести все до абсурда.
А, по-моему, было довольно странно с твоей стороны рассказать историю о покалеченном велосипедисте при иностранцах, которых мы пригласили на семейный обед. Ты представляешь не только лично себя, Телеман, но также и меня и, по сути дела, свою страну. Теперь Бадеры наверняка решат, что все норвежцы — с большим приветом.
Хорошо. В следующий раз я расскажу другую историю.
Если следующий раз будет.
Что ты имеешь в виду?
Не знаю.
Но что ты хочешь сказать?
Что я по твоей милости, Телеман, не знаю, на каком я свете. У меня нет уверенности, что ты отличаешь реальность от фантазий и что другие взрослые люди могут уловить в этом логику.
Я тебя не совсем понимаю.
Ты живешь в мире, где воспоминания сливаются с фантазиями, но это не театр, Телеман, нет, это мы, ты, я, наши дети. Мы, например, пытались пообщаться с некими людьми, но из-за тебя все превратилось непонятно во что, в сцену, и даже если в твоей голове все это как-то состроено, людям вокруг тебя об этом ничего не известно.
Это серьезная проблема?
Да.
Но так было. Велосипедист налетел на машину, и я переехал его руку.
Я понимаю.
И рука выглядела приплюснутой.
О’кей, спокойной ночи.
Спокойной ночи.