Софи Оксанен. Когда исчезли голуби

«Когда исчезли голуби» — третий роман финской писательницы с эстонскими корнями Софи Оксанен  — рассказывает об Эстонии, которая в 1940 году была включена в состав СССР, затем оккупирована нацистской Германией, а в конце войны вновь вошла в Советский Союз. Действие происходит в сороковые и шестидесятые годы ХХ века. Красавица Юдит и двоюродные братья Роланд и Эдгар оказываются в водовороте событий. Война, оккупация, смена властей всякий раз вынуждают их делать свой выбор, и пути их расходятся на всех перекрестках истории. Однако любовь и ненависть связывают их так прочно, что их судьбы переплетаются самым невероятным образом.

1941

Деревня Таара

Генеральный округ Эстланд

Рейхскомиссариат Остланд

Когда Юдит наконец приехала в деревню, никто ничего не сказал ей о муже. Руки свекрови проворно перебирали спицами, и носок рос, детский носок, и почему-то Юдит
была уверена, что он вяжется не для будущих детей Роланда и Розали, свекровь всегда лелеяла только своего
приемного сына, не родного. Говорили, что Роланд живет в избушке Леониды и время от времени приходит
помогать по дому. К этой теме не возвращались, хотя
Юдит все время ожидала, что разговор продолжится.
Но нет. Розали лишь упомянула, что Роланд скрывается, но сказала это как бы между прочим, и на лице
ее не было той радости, которую предполагала увидеть
Юдит, ведь жених вернулся домой целым и невредимым. То, что здесь совсем не говорили о возвращающихся, казалось странным. В остальном разговоров
хватало. Сначала долго вспоминали, как прозванные
волками контролеры изымали для собственных нужд
продукты в поездах, затем решали, как Юдит следует
вести себя, если на обратном пути придет проверка.
Благодарили Бога за то, что поезду Юдит не пришлось
останавливаться в пути из-за налетов, и уже под вечер перешли к обсуждению дел в усадьбе. Она пустовала после того, как Гитлер отозвал балтийских немцев в Германию, теперь там располагался немецкий
штаб, над входной дверью стояла ловушка для голубей,
немцы ели голубей, что забавляло деревенских женщин. Позднее в усадьбу привезли ванны, немцы всегда
были опрятными, а офицеры — добродушными. Работающие в усадьбе садовники и женщины из прачечной рассказывали, что их детей кормили карамелью,
а на страже всегда стоял только один солдат. Каждый
раз, когда глаза Юдит натыкались на Анну или Леониду, женщины тут же приподнимали уголки губ.
Что-то было не так. Юдит ожидала найти свекровь
на грани нервного срыва, оттого что ее муж и любимый сынок находятся неизвестно где, и думала, что та
будет уговаривать ее остаться в деревне, но свекровь,
похоже, совсем не беспокоил тот факт, что невестка
живет в Таллине одна, она даже улыбалась про себя
время от времени, позванивая спицами в поворотах
вывязываемой пятки. Одного только возвращения Роланда было недостаточно для такого веселья. Может,
дело в том, что семья Армов получила обратно свои
земли после ухода большевиков? Но хозяйство было
в таком ужасном состоянии, что тут без посторонней
помощи не справиться, так что вряд ли это могло быть
причиной большой радости.

Розали заснула прежде, чем они успели поболтать
перед сном, хотя они всегда раньше так делали, потушив свет. На следующее утро Юдит стала подозревать, что Розали просто притворилась спящей: утром
ее улыбка была словно натянутая на веревку простыня,
и она все время куда-то спешила. Днем после работы
свекровь как бы случайно обронила слово «блокада».

— Говорят, на два рубля там можно купить пол-литра
воды в день на человека, десятки тысяч людей умирают
каждый день. Всех лошадей уже съели, да и у тех, кто
на фронте, дела, похоже, не лучше.

Леонида попросила Юдит помочь ей наколоть
соли. Юдит взялась за топор, и соль стала крошиться.
Губы свекрови вновь изогнулись дугой, но не от печали, хотя вряд ли известие о блокаде могло заставить кого-то улыбаться. Может, свекровь сходит с ума,
или она просто не знает, как реагировать на сухие глаза
Юдит? Может, ей следует разрыдаться при мысли
о том, что муж, возможно, находится на Ленинградском фронте? Изображать скорбь или, напротив, надежду? Мать слышала, что кто-то видел ее мужа среди
тех, кого отправляли под Ленинград, но стоит ли верить таким слухам? Свекровь об этом не говорила,
но Юдит переживала. Ей хотелось уехать обратно
в Таллин. Острые взгляды свекрови и Леониды клевали ее лицо, так что становилось нестерпимо больно.
С Розали было невозможно поговорить наедине; свекровь и Леонида все время шныряли где-то поблизости, просовывали голову в дверь именно в тот момент,
когда Юдит думала, что они ушли в хлев, выныривали
из-за спины, когда Юдит хотела пойти вместе с Розали
кормить кур. Розали, казалось, ничего этого не замечала, занималась все время какими-то делами или теребила в руках истрепавшийся край кофты, который
все время жевала ее любимая корова, отводила взгляд
и, схватив фонарь, тут же убежала в хлев, как только
свекровь заговорила с Юдит: она начала издалека и пояснила, что беспокоится о том, как Юдит будет искать
покупателей для банок с жиром, в деревне это гораздо
проще. Немцы ходили по домам и спрашивали: ein
Eier, eine Butter, ein Eier, eine Butter ¹
с таким отчаянием,
что свекрови становилось их жалко.

— Их дети умирают от голода, у многих из них есть
дети. Ты поймешь, что это значит, как только у тебя будут свои.

И свекровь пристально посмотрела на талию золовки. Юдит подняла руку к животу и уставилась
на сервант, где на полке стоял целый ряд пустых солдатских банок: пищу нельзя было посылать, но остальное можно. По полу что-то пробежало, и Юдит заметила мышь, юркнувшую за чемодан, а следом за ней
вторую. Она сильнее нажала на живот, а свекровь продолжала говорить, открыв ящик серванта, полный солдатских плиток шоколада. Леонида носила их дежурным в устроенном на крыше школы посту противовоздушной обороны и в придачу укутанный в шерстяные
платки пятилитровый бидон теплого супа. После
энергетического шоколада Scho-ka-kola наблюдатели
не смыкали глаз.

— Что эти парни могут дать взамен? Разве что несколько восточных марок. Я-то все вынесу, а вот дети!

Если бы Юдит не нуждалась так остро в продуктах
для продажи, она бы тут же уехала. Все, о чем говорила
свекровь, казалось, было направлено на то, чтобы указать Юдит ее бесполезность. Она решила не обращать
внимания, ведь она никогда больше не приедет сюда,
но чем она тогда будет торговать? Надо было придумать какой-то другой источник дохода, знания немецкого языка и курсов стенографистки было недостаточно, в городе слишком много девушек, чьи пальцы
снуют по клавиатуре машинки куда быстрее, чем ее
собственные, слишком много девушек, ищущих работу, не гнать же в городе самогон. Когда Юдит уехала
из дома Йохана, она оставила там все вещи мужа, и теперь жалела об этом. Что толку вздыхать о только что
купленных сапогах и зимнем пальто. Мать сказала,
что, как только вернется в Таллин, потребует, чтобы
дом Йохана вернули им. Но сейчас все равно ничего
нельзя было поделать, дом сильно пострадал от большевистских погромов, к тому же никто не знал, где
Йохан держал документы на дом. И все же что-то надо
было придумать. Что-то другое, помимо банок с жиром и самогона. Что-то другое, потому что сюда она
больше не приедет, а на одни только немецкие соцпакеты не прожить. Юдит все еще держала руку на животе, словно полные обидных намеков взгляды свекрови заставляли ее защищать живот, защищать что-то,
чего там не было. И что будет, если муж вдруг вернется
домой? Юдит была уверена, что он потребует, чтобы
его любимая мамочка жила вместе с ними под одной
крышей, следила бы за ней и за тем, как она готовит суп
с фрикадельками. В городе его можно было готовить
хоть каждую неделю.

Неприятная атмосфера разрядилась, только когда
Аксель пришел забрать нож и одновременно бросил
на печку рабочие руковицы. Запах мокрой шерсти распространился по кухне, в лампе дрожало пламя. Вчера
в сарае подвесили забитую свинью, и Аксель провел там всю ночь, опасаясь воров. Розали вернулась
из хлева, и, когда они пошли за мясом, Юдит вцепилась в руку Розали:

— Произошло что-то, о чем я не знаю, да? — спросила Юдит. — Все ведут себя как-то странно.

Розали попыталась высвободиться, но Юдит
не отпускала. Они стояли вдвоем во дворе, Леонида
ушла вперед, чтобы сказать, какие куски свинины она
хочет получить. Ее голос доносился из сарая и вклинивался между Юдит и Розали. Растрескавшиеся губы
Юдит сжались.

— Ничего, — сказала Розали. — Просто Роланд вернулся. И мне так стыдно, что я уже могу его увидеть,
а твой муж все еще на фронте. Это неправильно. Все
неправильно.

Розали вырвалась.

— Розали, я не единственная, у кого муж на фронте.
Не беспокойся за меня. Если бы ты знала…

Юдит замолчала. Она не хотела говорить о муже
с Розали. Не сейчас.

— Моя свекровь тебе досаждает? — спросила Юдит.

Плечи Розали расслабленно опустились, как
только Юдит сменила тему.

— Нет, совсем нет. Она убирается и делает всякую
мелкую работу, стирает марли для молока, все то, что
обычно делают дети. Она здорово помогает. А потом,
у Роланда меньше хлопот, ведь он знает, что его мать
здесь под присмотром. Пойдем, нас ждут.

Розали поспешила в сарай. Юдит перевела дух,
вечер был тихий, слишком тихий, и она пошла вслед
за Розали. Скоро она уедет, скоро поезд будет подбрасывать ее костлявые коленки. Надо еще немного потерпеть, всего ничего, вот только будут готовы банки
со свиным жиром да пара бутылок самогона, чтобы
спрятать их под юбкой в специальном поясе. Юдит
больше не пыталась заговорить с Розали, а молча раскладывала мясо на разделочном столе. Свекровь и Леонида тщательно выбирали подходящие куски, чтобы
положить на дно бочки на лето, куски для первой засолки — в таз, бока — в соус, спинку — на сковородку,
тыкали пальцами в ногу, которая будет ждать своего
часа до Пасхи, та часть, что чуть выше хвоста, пойдет
на зимние щи с кислой капустой. Обсуждая деревенские сплетни, женщины так громко говорили, что безмолвия Розали и Юдит никто даже не заметил.

1  Яйцо, масло, яйцо, масло (нем.).