История из книги Дэвида Седариса «Нагишом»
О книге Дэвида Седариса «Нагишом»
Может, стоит попросить прислугу натирать мне монетки
воском, а потом уж класть их в китайскую банку,
что стоит у меня на комоде? Денежки, пускай не новые,
должны быть чистенькие, в приличном виде. Это один
из догматов моей церкви. Не лично моей, конечно,
а той, в которую мы ходим всей семьей. Называется
собор Блистающей Природы. Огромное такое готическое
здание с башенками, колоколами и статуями
самых обычных людей, которые, кажется, вот-вот
спрыгнут со шпилей. В церковь ходят на экскурсии,
а в первое воскресенье октября там проводится день
открытых дверей. Приходите, не пожалеете! Только
без фотоаппаратов — вспышка может напугать лошадей,
и тогда мы с родителями сильно рискуем, ведь по
настоянию священника мы сидим на передней скамье.
Недавно преподобный позвонил нам, уже под мухой —
он регулярно закладывает за воротник, — и сообщил,
что, глядя на наши лица, он чувствует себя ближе
к Богу. В нашей семье все и вправду жутко красивы.
Профиль моей матери отчеканен на жетонах новой монорельсовой дороги; нас с отцом тоже не обошли
вниманием: специалисты из НАСА думают сконструировать
лунный модуль, опираясь на строение наших
черепов. Скулы у нас прямо-таки созданы для воздухоплавания,
а в ямочках на подбородках уместится
дюжины три шарикоподшипников. Но главным моим
козырем большинство людей считает сияющую кожу;
она буквально светится, хоть кого спросите. С вечера
я повязываю на глаза носок, иначе не усну. Кому-то
нравятся мои глаза или блестящие, безупречно ровные
зубы, кому-то — моя густая шевелюра или внушительный
рост, а сам я, если хотите знать, считаю
важнейшим моим достоинством умение принимать комплименты.
Благодаря природной сметке мы видим людей
насквозь, будто они сделаны из прозрачного жесткого
пластика, и одежда нам не помеха: под ней-то они голые,
и мы наблюдаем, как неустанно трудятся их сердца,
души, кишки и прочие внутренние органы. «Ну
что, громилушка, дела идут в гору?» — спросит иной,
а я сразу чую, что он мне завидует и неуклюже пытается
снискать мое расположение неуместным простецким
юморком; от этого жалкого зрелища меня
тошнит. Ага, угадал, «идут в гору». Ничего обо мне
и моей жизни не знает, а туда же. И таких кругом полным-
полно.
Взять хотя бы преподобного: руки трясутся, бледная
восковая кожа обвисла, будто костюм с чужого
плеча. Тоже мне, загадка века! Да проще простого,
вроде головоломки из пяти деревянных кусочков —
такими занимают идиотов и учеников начальной
школы. Он упорно сажает нас в первый ряд, чтобы
другие прихожане не отвлекались, а то они обязательно
начнут оборачиваться и тянуть шеи, чтобы полюбоваться
нашей физической и духовной красотой.
От наших манер они приходят в восторг, им хочется
своими глазами увидеть, как мы превозмогаем нашу
драму. Куда бы мы с родителями ни направились, неизменно
оказываемся в центре внимания. «Это они!
Смотри, вон ихний сынок! Попробуй у него что-нибудь
выцыганить, а не даст — хватай галстук, завиток
волос, что придется!»
Священник надеялся, что если он будет читать
проповедь, сидя на лошади, то хотя бы отчасти вернет
себе внимание паствы, но даже лассо и пара гарцующих
тяжеловозов клайдздейльской породы не помогли:
план преподобного провалился. И все же, когда
мы сидим в первом ряду, прихожане дружно смотрят
вперед, и это уже хоть маленький, но успех. Да мы
с радостью влезем на орган или привяжем себя к необычному
кресту из нержавейки, что висит над алтарем,
лишь бы приблизить людей к Богу. Несмотря
на наши недавние трудности, мы готовы почти на всё,
потому что считаем: первейший наш долг — помогать
ближним. Фонд Организации Пикников для Жителей
Трущоб, Ежегодная Кампания по Борьбе с Головной
Болью, Флигель для Травмированных Игроков
в Поло при Местной Больнице Памяти Павших…
Мы жертвуем на благотворительность немыслимые
суммы, но об этом — молчок. Деньги даем анонимно,
потому что при виде мешков, набитых кое-как нацарапанными
благодарственными посланиями от полуграмотных
невежд (как слышат, так и пишут!), у нас просто душа разрывается. Только поползет слух о нашей
щедрости да еще и красоте — глазом моргнуть не
успеешь, как у ворот уже разбивают лагерь редакторы
модных журналов, детишки на костылях с острыми
наконечниками, и прости-прощай зеленый газон. Нет,
мы, конечно, делаем все возможное, но только без
лишней шумихи. Нас никогда не увидеть на пышно
разукрашенных карнавальных платформах, мы не
пойдем по улицам в колонне рядом с каким-нибудь
местным «индюком», потому что не желаем привлекать
к себе внимание. Прихлебатели, конечно, такие
занятия обожают, но это же дешевка, отстой. Рано или
поздно они столкнутся с последствиями собственной
глупости. Эти придурки жаждут того, о чем понятия
не имеют, но мы-то прекрасно знаем, что за славу
приходится дорого платить — своей частной жизнью.
Публично демонстрируемое благополучие лишь раззадоривает
многочисленных бандюг, что рыщут по
лесистым участкам состоятельных владельцев в надежде
выкрасть кого-нибудь из домочадцев.
Когда похитили моих сестер, отец скомкал записку
с требованием выкупа и швырнул ее в вечный
огонь возле чучела верного Пилигрима, которое стоит
в столовой нашего летнего дома в Олфактори. Мы не
вступаем в переговоры с преступниками, это не в нашем
характере. Порой, вспоминая (про себя, естественно,
не вслух) моих сестричек, мы дружно надеемся,
что у них все хорошо, но на воспоминаниях не зацикливаемся,
потому что не хотим, чтобы похитители
взяли над нами верх. Пока что девочек с нами нет, но —
кто знает? — возможно, когда-нибудь они вернутся;
не исключено, уже взрослыми семейными дамами.
А я остался у родителей единственным ребенком и наследником их солидного состояния. Бывает ли мне
одиноко? Изредка. Но ведь при мне по-прежнему мать
с отцом и, само собой, челядь. И хотя у слуг кривые
зубы и скверные манеры, некоторые лакеи на редкость
смышленые. Вот на днях зашел я на конюшню к Дункану,
и тут…
— Ради бога, оставь кошку в покое, черт подери, —
не выдержала мать, швыряя деревянную ложку обратно
в котел с бефстрогановом, — не то я сама тебе
рожу расцарапаю. Вырядил животину, будто последнюю
шлюху-дешевку. Сними с нее эти тряпки и отпусти
на волю, иначе она вообще сбежит, как предыдущая.
Поправив свободной рукой очки, я напомнил, что
предыдущая кошка попала под машину.
— Так она намеренно под колеса кинулась, — заявила
мать. — У нее другого выхода не было: когда
мы были в гостях у Кеннеди, ты довел ее до самоубийства,
заставляя есть «превосходную грудинку» или что
ты там трендел. Ну, отпусти сейчас же! Потом сбегай
на задний двор и уговори сестер вылезти из канавы.
Заодно разыщи отца. Если он не лежит под машиной,
то скорее всего занимается отстойником. Скажи, пусть
они лучше бегут к столу со всех ног, не то получат на
ужин хорошую взбучку.
Не сказать, чтобы мы были бедны. По словам
родителей, далеко не бедны, но не настолько далеко,
чтобы удовлетворять все мои потребности. Мне хотелось
жить в доме, окруженном не забором, а крепостным
рвом с водой. Чтобы крепко спать по ночам, мне
нужен был аэропорт, носящий наше имя.
— Ты настоящий сноб, — твердила мать. — Отсюда
все твои закидоны, это ясно как дважды два. Я росла среди таких же субъектов, и знаешь что? Я их на дух не
переносила. Как и все нормальные люди.
Жили мы не скудно: дом, машины, поездки на
каникулы, но мне всегда и всего было мало. Где-то в
ходе событий случился серьезный сбой, и из-за этой
ошибки мне выпала другая, совершенно неприемлемая
жизнь, но я не отчаивался, надеясь, что вот-вот
рука в белой перчатке нажмет на кнопку звонка и появится
подлинная моя родня.
— Слава Тебе Господи! — радостно воскликнут
они, бросая в воздух шляпы-цилиндры. — Наконец-то
мы отыскали вас, лорд Чисселчин!
— Ничего такого тебе не обломится, — убеждала
меня мать. — Уж поверь мне, если б я решила украсть
ребенка, я бы выбрала такого, который не лезет мне
в печенки всякий раз, когда я по рассеянности оставляю
пальто на диване. Сама не знаю, как оно так получилось,
но ты — мое дитятко. Если это обстоятельство
тебя сильно огорчает, можешь себе представить мои
переживания на сей счет.
Обычно, пока мать затоваривалась в ближней
бакалее, я болтался у входа в магазин, в надежде, что
какая-нибудь богатенькая пара затолкает меня в багажник
своей машины. Часок-другой меня, наверно,
помучают, но, узнав, что я отлично управляюсь с железной
клюшкой для гольфа, они конечно же снимут
с меня оковы и заключат в объятия как родного сына.
— Что, никто не позарился? — всякий раз интересовалась
мать, выкатывая груженую тележку на автостоянку.
— Неужели ты не знаешь бездетных пар? — в ответ
спрашивал я. — Но чтобы с бассейном или собственным
реактивным самолетом.
— Кабы знала, тебе первому сообщила бы.
Мое недовольство жизнью росло с появлением
каждой новорожденной сестрицы.
— Сколько-сколько детей в вашей семье? — изумленно
вопрошали учителя. — Надо полагать, вы католики.
Верно?
Мне казалось, что к Рождеству мать каждый год
снова была на сносях. В уборной вечно высилась гора
грязных пеленок, а ко мне в комнату то и дело забредали
на неверных ногах карапузы и немедленно вносили
беспорядок в мои коллекции раковин и винных
бутылок.
В чем конкретно крылась причина такой детообильности,
мне было невдомек, но из подслушанных
соседских разговоров я понял, что мать не умеет чтото
такое контролировать. Стало быть, она виновата в
том, что у нас нет загородного дома с эркерами и теннисным
кортом над обрывом. Вместо того чтобы добиваться
высокого положения в обществе, она предпочла
плодить детей, один чумазей другого.
И только когда она объявила, что беременна шестым
ребенком, до меня дошла вся сложность ее положения.
Днем я зашел к ней в спальню и обнаружил, что
она ревмя ревет.
— Ты огорчаешься из-за того, что еще не пропылесосила
цокольный этаж? — спросил я. — Если хочешь,
я могу взять это на себя.
— Знаю и очень благодарна тебе за готовность
помочь. Нет, я огорчаюсь, потому что… Черт, потому
что у меня будет ребенок, но, клянусь, это уж точно
последний. После родов потребую, чтобы мне перевязали
трубы, а узел запаяли наглухо, чтобы уж на
всю жизнь.
Я не имел ни малейшего представления, о чем она
толкует: труба, узел, паяльник… Но я исправно кивал,
будто мы с мамой заключили тайное соглашение, которое
позже будет заверено кучей юристов.
— Ладно, пусть, в последний раз, но мне понадобится
твоя помощь.
Она все еще горько плакала, отчаянно хлюпая
носом, но меня это не смущало и не пугало. Глядя на
ее тонкие, закрывшие лицо руки, я понял, что ей нужен
не просто добровольный уборщик. Да, я стану для
нее тем, кто ей нужен: слушателем, советником по финансовым
вопросам, даже другом. Всем этим и даже
больше, поклялся я, а взамен хочу двадцать долларов
и расписку, пожизненно гарантирующую мне отдельную
спальню. Вот каким я оказался любящим сыном.
Сознавая, какая ей выпала удача, мать вытерла мокрое
лицо и пошла искать свой кошелек.