- Издательство «Альпина нон-фикшн», 2012 г.
- Борис Джонсон — пожалуй, самый необычный мэр в мире. Представитель британского истеблишмента, консерватор до мозга костей, он
ведет юмористическую телепередачу и разъезжает по Лондону на велосипеде. Любимый журналист Маргарет Тэтчер, известный под кличкой
Клоун, был отличником в Итоне и блестяще защитил диплом в Оксфорде.
Эта книга — подборка лучших публикаций за 10 лет, из которой читатель несомненно узнает много нового для себя об Англии и мире. Об особенностях национальной охоты и об интригах в Парламенте. О войне
в Ираке и переизбрании Буша. О причинах терроризма и рождении евро.
О пользе алкогольных напитков и о стоимости недвижимости в Лондоне.
О России и ходовых качествах суперкаров. О бомбардировках Сербии
и Джереми Кларксоне. А главное — все, о чем пишет Борис Джонсон, он
знает не понаслышке. - Перевод с английского Сергея Артемова, Розы Пискотиной.
- Купить электронную книгу на Литресе
Я стоял на краю воронки и думал: «Крошево». Подходящее слово.
Обломки дома были величиной с кулак. Какой бы взрывчаткой
ни пользовались американские ВВС в своих противобункерных
бомбах, это мощная штука. Я стоял в фешенебельном районе
Багдада Аль-Мансур и смотрел на то место, где, как полагали
американцы, в последние дни войны находился Саддам Хусейн.
Трудно вообразить взрыв, способный сотворить такую дыру
сверху и не просто разрушить четыре дома, но и каким-то образом
то ли высосать, то ли выдуть землю из-под них. Скорее
всего, они не достали Саддама, который, как утверждают, в это
время перекусывал в ближайшей забегаловке. Но эта яма красноречиво
свидетельствовала о том, что Америка сделала с его
царствованием, и подытожила размах и неотразимость Америки.
Когда 15 лет назад я начал заниматься журналистикой,
Америка еще не достигла виртуозных технологий, позволяющих
сбросить бомбу на какой угодно дом в какой угодно столице
третьего мира в любое время по своему усмотрению. И лицензии
на это она, конечно, не имела.
Зрелище было завораживающим. Апрель 2003 года, я в
Багдаде стою и смотрю, какой контраст являют собой американцы и люди, которых они освободили. Тощие, мрачные,
плохо одетые и голодные иракцы. И американцы, разъезжающие
на своих «хамви» (вездеход явно больше нашего лендровера:
массивный, с широкими шинами и вообще круче). Морские
пехотинцы в темных очках с прорезями в уголках. Более
рослые и плечистые, чем местные жители. Тяжелые подбородки
с крепким челюстным аппаратом. Морпехи выглядели
как космическая раса господ или персонажи кинобоевика
«Судья Дредд». Справедливости ради надо сказать, что Багдад
тогда они еще полностью не контролировали. Повсюду шла
стрельба, хозяйничали мародеры, тянулись дымы от костров,
на которых иракцы поджаривали уличные кабели, чтобы добраться
до меди.
Покорение Багдада стало политически возможно в силу военной
реальности. Америка тратит на оборону больше, чем следующие
за ней по списку 28 стран, вместе взятые. Мы оказались
в однополярном мире, в котором Пентагон может размещать
базы не только в Британии, Турции и на Кубе, но и в бывшей советской
республике Узбекистан, чьи ракеты 15 лет назад были
нацелены на запад. Нет, когда я начинал как журналист, ничего
такого и в помине не было. Да и жители Аль-Мансура понятия
не имели о противобункерных бомбах.
Наверное, в
себе работу, были мудрые совы типа Френсиса Фукуямы,
которые догадывались о том, куда все пойдет. Наверное, были
умники, способные предсказать, что коммунизм скоро рухнет,
что европейская интеграция начнется и споткнется, что поднимут
голову анти глобалисты, а затем захлебнутся в собственных
противоречиях. Возможно, кто-то предвидел появление Тони
Блэра, поражение партии тори и исламский террор.
Возможно, и вы, умный читатель, были среди тех, кто догадывался,
что страна захочет уйти от жесткой лексики тэтчеризма
и в один прекрасный день для Британии настанет Век
Дианы. Возможно, вы даже предрекали, что кажущаяся счастливой в браке привилегированная молодая женщина однажды
превратится в мученицу и икону сентиментальных ценностей.
Если у вас были подобные подозрения, вы меня явно обошли,
ибо в 1987 году я,
что получил лучшее образование, которое только может дать
Англия, не имел ни малейшего представления о происходящем.
Я пишу эти строки глубокой ночью, смотрю в темные окна
и жду поезда в Паддингтон. Ни будущее, ни то, что творится
там, в ночи, или когда поезда в юго-западном направлении возобновят
движение, я уже не могу предсказать.
Моя журналистская карьера началась в цокольном этаже
отеля «Мейфэр». Здесь бодрые консультанты по вопросам
управления пытались научить меня уму-разуму. Как я ни старался,
я не мог смотреть на проекцию таблицы роста прибыли
и при этом сохранять сознание. После того как я погрузился
в четвертый раз в кому, а потом судорожно вынырнул из нее,
один из моих собратьев по учебе, молодой карьерист в сером
костюме, не выдержал. Он был моего возраста и вдобавок
только что согласился на абсурдную по тем временам зарплату
в 18 000 фунтов в год. Он ткнул меня в бок и раздраженно прошипел:
«Слушай, если ты и дальше будешь так себя вести, толку из тебя
не выйдет».
Я подумал, да и теперь так считаю, что он просто надутый
индюк. Надеюсь, он стал первой жертвой последовавшей
вскоре чистки кадров управленческого консалтинга. Но поскольку
уши мои горели, я знал, что он прав. Я прокрался к телефону,
позвонил человеку по имени Питер Стотард и не успел
оглянуться, как стал сотрудником газеты The Times. Начну
с того, что журналистика оказалась почти таким же муторным
и унылым делом, как и консультирование по вопросам управления.
Большинство журналистов, казалось, просто сидели перед
экранами компьютеров Atex и посылали друг другу любовные
записки, а потом впадали в ужас, обнаружив, что перепутали
получателей.
Работа состояла в том, чтобы заказать телефонный разговор,
выслушать, что мистер Икс сейчас на встрече, подождать
полчаса, а потом повторить попытку. Вспоминая статьи, которые
я тогда писал, не могу найти ничего, достойного похвалы.
Я гадал, сколько времени The Times сможет держать на работе
такого неисправимого в своей непродуктивности писаку. Пытаясь
повысить собственную результативность, я принялся просеивать
сообщения информагентств. Все пользователи Atex
могли звонить в Reuter или Associated Press, и вскоре я заметил,
что в России и Восточной Европе происходит что-то серьезное.
А поскольку у The Times не было штатных корреспондентов
в Восточной Европе, я начал проявлять личный интерес
к происходящему.
В порядке вещей было переписать текст и заявить
на него авторство, если ты сделал хотя бы один телефонный
звонок и показал, что вложил в материал что-то свое. Я взял измором
редактора внешнеполитического отдела Джорджа Брока
и с его помощью вскоре создал сеть источников информации —
преподавателей в таких местах, как Лондонская школа славянских
языков и восточно-европейских исследований, которые
с удовольствием подкидывали при случае нужную цитату.
Будь я в
во всей той писанине, что тогда выдавал на-гора.
Понял бы, что государственный социализм не только не способен
удовлетворить материальные потребности, но и находится
на грани взрыва. Говорят, что история начала наращивать обороты
в
не понимая, что происходит. Я был слишком занят тем, чтобы
побыстрее поставить свою подпись под очередным материалом,
и не морочил себе голову тем, что он может значить. Лишь годом
позже, после того как я ушел из The Times при не самых приятных
обстоятельствах, происходящее стало очевидно даже мне.
Несчастные участники Варшавского договора не просто уступали
в технологиях Рональду Рейгану. Они наконец осознали, что социализм с его государственным насаждением уравниловки
не только порочен, но и несправедлив: номенклатура всегда достанет
себе пару башмаков, недоступных массам. Каждый год,
чуть ли не каждый месяц они видели, насколько отстают от Запада,
демонстрирующего чудеса потребления и технологий.
Вот почему восточные немцы навострили свои трабанты
на Запад. Вот почему рухнула Берлинская стена в ноябре
И даже тогда, несмотря на все намеки, которые можно
было уловить на страницах The Times, в других европейских столицах
событие воспринимали с изумлением и тревогой. Тэтчер,
казалось, попыталась помешать объединению Германии и провела
реакционный семинар в Чекерсе (с 1921 года официальная
загородная резиденция премьер-министра в графстве Бакингемшир.
— Прим. пер.). Вывод гласил: гунны либо должны
быть повержены, либо возьмут тебя за горло. Миттеран полетел
в Киев для таинственной встречи с Горбачевым, где они безрезультатно
пытались придумать, как воспрепятствовать неизбежному.
Одним из немногих европейских государственных мужей,
кто сразу понял масштаб и неизбежность перемен, был тогдашний
французский премьер-министр, социалист Жак Делор, любитель
курительных трубок и одежды от Кристиана Лакруа.
На днях я спросил
знает ли она, кто это. «Имя знакомое», — ответила она осторожно.
Вот, друзья мои, свидетельство скоротечной, как
у жучка-светлячка, жизни журналистики. Кто знает, какую
часть своей жизни я посвятил записыванию деяний Жака Делора?
Месяцы, годы. А сегодняшние молодые люди (тут гневная
пауза) даже не помнят, кто это!
Чем дольше я оставался в Брюсселе — где прослужил пять
счастливых лет, — тем более очевидно становилось, что Европа
уже не та.
Все журналисты, вероятно, тешат себя иллюзией, что влияют
на историю, за обозрение которой им платят; что они, трепыхая крылышками, как мотыльки, могут вызвать бурю. Хочу
похвастаться и абсолютно уверен, что это никого не колышет,
но, похоже, я внес свою лепту в отказ датчан подписать Маастрихтский
договор. 2 мая 1992 года я присутствовал на одной
из тех увеселительных прогулок, которыми перемежается
жизнь брюссельского корреспондента, — на неформальной
встрече министров иностранных дел в живописном местечке
Гуимар, в Португалии. Помню эту субботу. Время чаепития.
Я иду к таксофону, останавливаюсь на пыльной площади, наблюдаю
за двумя собаками, лежащими на солнце, потом звоню
Фрэнку Тейлору, редактору международного отдела The Sunday
Telegraph, чтобы выяснить, что с моей статьей. По моему мнению,
это был хороший материал о планах Делора учредить пост
европейского президента и сосредоточить еще больше власти
в Брюсселе, когда Маастрихтский договор будет ратифицирован.
Фрэнк счел материал просто потрясающим.
— Это настоящая сенсация, — захихикал он в бороду. —
Я назвал статью «Делор планирует рулить Европой».
«Боже, — подумал я, — дерзкая формулировка». Я не был
уверен, что мои друзья в Евросоюзе будут в восторге. Но сенсация
так сенсация — центральная статья на первой полосе —
и я с радостью согласился. Сообщение произвело впечатление.
Конечно, у англичан за завтраком мармелад с бутербродов
не свалился, но в Дании резонанс был огромный. До их референдума
оставалось менее месяца, паранойя по поводу утраты
страной независимости постоянно нарастала, и противники соглашения
зацепились за публикацию. Ее многократно размножили,
участники марша протеста в Копенгагене несли текст
статьи на своих баннерах. И 2 июня, в чудный солнечный день,
договор отклонили и проект сорвали.
Мне хотелось по-детски наивно полагать, что все началось
с моей корреспонденции из Гуимара. Кто-то из The Sydney
Morning Herald однажды доказывал, что, если бы не моя статья
«Делор планирует рулить Европой», датчане не отклонили бы Маастрихтский договор, не разразился бы кризис валютных
курсов, правительство Джона Mейджора не постиг бы хаос
и т. д. Конечно, это чушь. У тори хватает и других проблем,
а проблемы валютных курсов были связаны отнюдь не только
с отказом Дании от договора.
Причина моего скептического отношения к интеграции заключается
в том, что она постоянно вгоняла национальные интересы
в прокрустово ложе. Универсальный механизм валютных
курсов нам не подходил. Поэтому у меня были тягостные
сомнения относительно единой валюты. То же самое в полной
мере относилось и к планам политического объединения. Европе
катастрофически не хватало единства в отношении Ирака.
Но люди забывают, что она была катастрофически ра зобщена
и во время первой войны в Персидском заливе. Бельгия
не только отказалась послать свои войска. Она также отказалась
продать нам боеприпасы, которых традиционно у Бельгии
в избытке. Ширака критиковали за разрыв с англо-американской
коалицией. Но Миттеран вел себя почти так же трусливо
во время первой войны в Персидском заливе, и у меня мало сомнений
в том, что он сделал бы то же самое. Поразительно, что
все по-прежнему ожидают единства от Европы по любому действительно
трудному вопросу внешней политики.
Когда маастрихтские переговоры достигли середины
в июне
все пытались сфабриковать федеральное государство под лозунгом
E pluribus unum («В многообразии едины»), а сербы
и хорваты были готовы разрушить федеральную Югославию.
В течение трех лет проблема оставалась сугубо европейской,
и это была беда. В самом начале был период, когда рассматривался
вопрос о посылке экспедиционных войск, чтобы
остановить этнические чистки, проводимые Милошевичем.
Хёрд (Дуглас Хёрд — министр иностранных дел и по делам Содружества
наций,
выступал против подобной интервенции. В дальнейшем стратегия заключалась в примирении военных с данным положением,
но при этом мы делали все, чтобы смягчить гуманитарную
катастрофу. Только после осады Сараево и оскорбительной
оценки операции ООН в Сребренице Соединенные Штаты решили,
что пора и честь знать. Час Европы истек, и клинтоновская
администрация осуществила политику под названием Lift
and Strike, предусматривающую отмену эмбарго на поставки
оружия боснийским мусульманам и бомбардировку сербов.
Урок Боснии казался очевидным. Европа проводила политику
сглаживания конфликтов и умиротворения. Пентагон
проводил политику силового решения. Лично я ничего особенного
не видел, будучи приговоренным писать материалы
о конференциях и саммитах и ненужные коммюнике. Чувствуя
себя немного размазней, я во время первой войны в Персидском
заливе позвонил в международный отдел газеты и попросил,
чтобы меня послали туда вместе с Патриком Бишопом,
Робертом Фоксом и другими крутыми парнями, экипированными
специальными жилетами для зон военных действий
по примеру Кейт Эйди (британская журналистка, прославившаяся
своими репортажами из горячих точек. — Прим. пер.)
«Ха-ха, — сказали в международном отделе. — Слушай, Борис,
мы считаем, что ты полезен там, где ты есть». В следующий
раз я позвонил во время югославского кризиса, на сей раз
из зависти к Алеку Расселу, Тиму Батчеру и другим репортерам,
которые передавали действительно захватывающий материал.
«Как вы думаете? — спросил я. — Нашим героям нужен
в помощь репортер, поднаторевший на беспредметных международных
переговорах?» В ответ послышался гогот: «Нет, Борис!
» Наконец отозвался редактор международного отдела:
«Если ты поедешь в Югославию, ты их там всех будешь угощать
обедами!» Это походило на намек на мои требования оплаты
представительских расходов. «Да сиди ты спокойно в Брюсселе,
— ржали на том конце провода. — И поменьше налегай
на профитроли!»
Меня все это раздражало, как вы понимаете. Поэтому,
когда грянула следующая война, я решил больше не попадаться
на эту удочку. Как только НАТО начало бомбить Белград с намерением
изгнать сербов из Косово, я отправился туда, чтобы
увидеть это собственными глазами. Теперь это был
и в международных отношениях возникла новая концепция —
либерального империализма. Ушел в прошлое традиционный
инстинкт Хёрда к примирению и компромиссу. Теперь два
супер яппи, Блэр и Клинтон, вознамерились создать лучший
мир и применить для этого умные бомбы.
Наутро, в случае если умные бомбы окажутся глупее, чем
планировалось, мы должны были отправиться посмотреть сопутствующий
ущерб. Было особенно грустно идти по пригородной
улочке, куда свозили из домов раненых и убитых. Меня охватил
гнев. Мои деньги налогоплательщика потрачены на то, чтобы
устроить эту разруху, и боюсь, что, расчувствовавшись, я бормотал
извинения. Трудно находиться в древней европейской
столице под бомбежкой и не возражать против бомбардировок.
Я писал, как я надеюсь, ядовитые статьи — не в защиту
Милошевича, конечно нет, но против такого способа избавления
от него. Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что не видел
леса за деревьями и это позволило мне прийти ко второй войне
в Персидском заливе с более ясным сознанием.
Есть немало хороших консерваторов и благопристойных
социалистов, которые до глубины души ненавидят новый мировой
порядок или либеральный империализм. Они считают,
как Инок Пауэлл, что Британия не должна втягиваться в зарубежные
конфликты, если только нет прямой угрозы ее интересам.
Я в этом не так уверен. Они говорят: «Мы не можем соваться
повсюду и быть каждой бочке затычкой». Это правда,
но и не повод ничего не делать. Я поддерживал и поддерживаю
вторую войну в Персидском заливе просто из совершенно
трезвого расчета. Пусть лучше мир отстранит Саддама от власти,
чем сохранять его при ней и позволять иракцам страдать еще 12 лет от тирании и экономических санкций. Можно говорить
все что угодно о Блэре — а я говорил и буду говорить некоторые
неприятные вещи, — но он участвовал в свержении
двух тиранов, Милошевича и Саддама, которых Мейджор сохранял
у власти. И в отличие от мнимых евроскептиков тори
Блэр полностью проигнорировал европейское мнение или необходимость
придерживаться общеевропейской позиции. Дело
Косово было крайне непопулярным в некоторых странах Евросоюза,
особенно в Греции. Что касается второй войны в Персидском
заливе, раскол оказался самым поразительным: Франция,
Германия, Бельгия прямо возражали против действий, поддерживаемых
правительствами Британии, Италии, Испании, Голландии,
Дании и «новых европейских» государств.
Столкнувшись с неприятным жестким выбором, Блэр пошел
вместе со страной, которая обладала властью и деньгами
сделать то, что он считал правильным. Он пошел вместе с Америкой
и Пентагоном. И победил. Всё это, конечно, не на руку
традиционным атлантистам-тори. Как, спрашивается, мы собираемся
противостоять этому зануде? Мы думали, Блэр тяготел
к Клинтону, потому что Билл демократ и собрат по тайнам
ароматерапии концепции «третьего пути». Одним из развлечений
во время первого срока Блэра было отправиться в Вашингтон
в разгар скандала с Моникой Левински и наблюдать, как он
старается поддержать великого бабника.
И тем не менее многогранный, как Протей, политик Блэр
пятью годами позже наладил такие же близкие отношения с непьющим
и не расстающимся с Библией весельчаком Джорджем
Бушем-младшим. Конечно, для его партии это было словно красная
тряпка для быка. Но что мы, тори, могли с этим поделать?
Я начал работать в журналистике к концу холодной войны.
Пятнадцать лет спустя, когда холодная война давно похоронена,
я должен сказать: кто ее выиграл, а кто проиграл, непонятно.
Можно полагать, что триумфаторы — тори, поскольку такое
превращение явилось впечатляющим идеологическим подтверждением. Подтвердилось именно то, что мы всегда доказывали:
социализм был безнадежно непригодной системой для
удовлетворения человеческих желаний. Годами тори призывали
к свободе, к демократии, к свободному рынку в Восточной
Европе, и неожиданно все это свершилось! А что делали лейбористы
во время холодной войны? Они обратили огонь на Рональда
Рейгана и Маргарет Тэтчер. Они участвовали в маршах
Движения за ядерное разоружение, игнорировали ГУЛАГ
и совершали братские поездки в Москву за казенный счет.
И все же 15 лет спустя именно лейбористы лучше других приспособились
к Новому порядку. С окончанием советской угрозы
тори все еще выглядели как угрюмые параноики и паникеры.
Но чего опасаться? Европы? Да, общественность была настроена
скептически по отношению к Европе, но при всем желании
было невозможно превратить таких, как Делор, и европейскую
интеграцию в угрозу национальной безопасности.
Где была внешняя угроза, чтобы заменить коммунизм, против
которого тори столь долго и упорно выступали? Китай?
Беженцы, ищущие приюта? Это не подходило. Тори лишились
козырной карты, а Блэр последовал примеру Клинтона в разработке
новой формулы, привлекательной для стремительно богатеющей
страны. Он позаимствовал у яппи тэтчеристские ценности,
характерные для
оставаться либералом-рыночником, говорил он, стяжателем
и материалистом. Но при новом лейборизме все это можно облечь
в оболочку искренней заботы о человеке.
Наша культура, вероятно, становится более мягкой, деликатной
и политически корректной, более американской, если
хотите, и отчасти, это, возможно, связано с тем, что мы становимся
богаче. Валовой внутренний продукт на душу населения
вырос в сегодняшнем исчислении с .12 637 до . 17 096. И сам
мир стал лучше, в том смысле, что в 1987 году было 115 стран,
которые можно было причислить к свободным или частично
свободным. А сейчас их 145, хотя надо отметить, что число несвободных стран остается примерно таким же. Капитализм оказался
более успешным и продуктивным строем. В библиотеке
палаты общин я выяснил, что из 2,7 млн читателей The Daily
Telegraph, которые могли читать мои первые статьи, порядка
700 000 сейчас уже, вероятно, умерли. Один или два из них,
кто знает, могли сыграть в ящик от апоплексического удара,
читая за завтраком свежие новости из Брюсселя. Поразительно,
что их ряды пополняются, в том числе и теми, кто признает размах
и гениальность публикации.
Все журналисты находятся в неоплатном долгу именно перед
читателем: перед этим огромным молчаливым визави, с которым,
как мы чувствуем, можно вести такой доверительный
разговор и который сидит и терпеливо оценивает нашу болтовню.
Тем немногим, самым верным, кто достиг этого этапа
моих рассуждений, я хочу в очередной и последний раз повторить.
Через 15 лет после краха коммунизма самым важным
и очевидным политическим фактом в мире стало мировое господство
Америки. Считалось, что Япония затмит ее экономически,
но Япония наряду с другими азиатскими экономиками испытывает
серь езные затруднения. В России дела идут неважно.
Китай растет быстро, но не проявляет признаков посягательства
на остальной мир. Очевидно, что мировое господство Америки
вызывает и будет вызывать реакцию или, скорее, целый спектр
реакций. Даже в арабском мире отношение к Америке варьирует
от поддержки и одобрения до безумных атак со стороны
террористических сетей бен Ладена. Американская операция
в Ираке была устрашающей и выставила Европу на посмешище.
Но в сердцах многих умеренных людей сама асимметрия мира
требует своего рода компенсации. Война в Ираке не только подрывает
идею европейского федерализма, но при этом, как ни парадоксально,
привлекает сторонников европеизма.
В Брюсселе милые бюрократы, без сомнения, уже отодвигают
жареные мидии и набрасывают на салфетках новые
планы. Действительно, пока я пишу эти строки, они готовят новую конституцию Европы. И добропорядочный лорд Тони
Блэр предлагает учредить новый пост — «президент Европы»,
которым должен стать, несомненно, харизматичный парень
нормальной ориентации, со сверкающими зубами, четырьмя
детьми и любитель рок-музыки.
Где я читал подобную историю раньше? Да, рискую повториться,
но это «Делор планирует рулить Европой», мое первое
сообщение из Гуимара.
На этот раз я понятия не имею, как все обернется, хотя дошел
до своей главной идеи: очень трудно сделать единое политическое
образование из 15 — а теперь 25 — стран; и бесполезно
рассчитывать на конкуренцию с Америкой, если
тратить на оборону относительно маленькие суммы. Я предскажу
только одно: кто бы ни пришел к власти в Британии, эта
страна продолжит попытки действовать на два фронта — изображать
исключительную лояльность как Европе, так и Америке.
И не потому, что мы такие двуличные, а потому, что это
разумно. Мы будем держаться Америки и одновременно постараемся
остаться в европейском «поезде».
И коль скоро речь зашла о поездах, поезд от Тотнеса
до Паддингтона наконец прибывает на станцию. Не спрашивайте,
как мне удалось написать столько всего за одну поездку.
По пути мы сделали крюк и ехали через Ньюберри: чтоб
вы знали, что-то случилось с сигналами. А чего вы ожидали?
Правительство-то лейбористов, не так ли?