Вячеслав Томилов. Трудовая книжка Лимиты

Вячеслав Томилов родился в Екатеринбурге. С 2013-го года проживает в Санкт-Петербурге. Печатался в журнале «Звезда», где в 2015-м году удостоился премии «Дебют» за лучшую первую публикацию.
Рассказ, открывающий цикл «Трудовая книжка Лимиты», приводится в авторской редакции.

 

ТРУДОВАЯ КНИЖКА ЛИМИТЫ

1

Сегодня раздавал листовки у Невского проспекта.

Наверное, где-то за три тысячи километров отсюда мать рассказывает соседям об успешном сыне, что пишет стихи, учится в петербургском вузе и вот-вот станет настоящим поэтом с дипломом философского факультета. Пока сын, на самом деле, как гастарбайтер, перебивается быстрыми заработками на самых непрестижных работах, ради двух-трех тысяч наличными.

Меня нисколько не обижает мое положение, плевать и на пренебрежение окружающих, которые отмахиваются, морщат носы или попросту игнорируют. Все лучше, чем снова падать на эскалаторы в голодном обмороке.

И все же трудно в моменты монотонного и бесполезного труда, граничащего с бездельем, стоять на морозе и не быть застигнутым кучей сомнений.

Я вспоминал, о чем мечтал, когда в шестнадцать читал «Идиота». Думал, буду писать как Федор Михайлович – на сотнях страниц блуждать по потемкам душ своих героев, воспитывая тем самым в людях доброту и сострадание, однако вместо толстых книжек с моей фамилией на обложке и тонких, но содержательных поэтических сборников, я раздаю у супермаркета рекламные кричалки в духе «Купи у нас – и будет счастье!».

С одной стороны, какая разница, каким способом переводить деревья? Но с другой – а как же призвание? Говорили ведь мне умные люди, когда обещали грандиозное будущее: «Никого не слушай, ты талантлив, божий дар и все дела!».

Спасибо, конечно, щедрый подарок, но уж в больно бережном хранении нуждается. Талант – предмет роскоши, а не стартовый капитал. Вспоминаю мамины наставления: «Словами сыт не будешь».

И вот Александр Лимита  – студент с тонкой душой поэта и обладатель премии литературного журнала прогуливает пары и раздает бумажки на Невском проспекте.

Я почти справился с чувством растущего презрения к себе и на расстроенный поток людей уже не обращал никакого внимания, машинально раздавал макулатуру и утешался мыслью о неизбежности конца рабочего дня.

Однако один человек из толпы отчего-то привлек мое внимание. Невысокий мужчина в капюшоне, примерно с меня ростом, в нем узнавались до боли знакомые черты, и какая-то медная тяжесть чувствовалась в его сутулой походке. Он быстро шел, опустив голову, и едва заметно скалился.

«Уралец!» – подумал я.

Моя напарница протянула ему листовку, и он сжал губы, будто стараясь удержать крепкое слово.

Я узнал его, когда он поднял голову, – это земляк, актер и музыкант Олег Ягодин, я смотрел все спектакли с его участием, пока не покинул родину, и до сих пор, с 2009 года, слушаю все альбомы его группы. Я замер. Стало предельно ясно, кто тут талантлив и по какому праву. Он идет на концерт уверенными шагами, а на меня укоризненно смотрит супервайзер. Когда он скрылся в толпе, захотелось подбежать к нему и прокричать: «Вы не подумайте, это не всегда так, просто деньги нужны... нет, ни в коем случае, это не цель конечно, но ведь и в метро платить надо... я правда одаренный молодой человек, студенческий театр поставил мою пьесу в стихах, мою поэтическую подборку на три страницы напечатали в журнале, это не все, на что я гожусь, вы мне поверьте на слово!» Стало почему-то до жути обидно. О врученных тебе литературных премиях на лбу не напишешь, а жилетка с логотипом магазина яркая, желтая, сразу приковывает взгляд. Несправедливо.

Весь день я думал (безумие, конечно!), что вот-вот на меня посмотреть придет какой-нибудь мой кумир. Альбер Камю выйдет на такси, вырвет из рук моих эти листовки и будет кидать в меня, напевая песни Эдит Пиаф, или выкинет еще что-нибудь абсурдное, а я спрошу его:

– За что же?

– За экзистенциальное самоубийство!

– Так что же делать?

– Бунтуй, сынок, бунтуй!

Смеясь, он сядет обратно в машину, уедет в Париж или Алжир и напишет «Падение».

Или пройдет Смоктуновский в образе Гамлета, остановится, спросит: «Что это вы мне подсунули?» – и вздохнет разочарованно: «Слова, слова, слова...»

Потом меня навестит еще один гениальный земляк – Борис Рыжий и процедит сквозь зубы с вторчерметовским наездом: «Слышь! Это ты, что ли? Промышленной зоны новый певец?»  – и свалит меня наповал правым хуком или двоечкой.

А Федор Михайлович обязательно «притулится» где-нибудь в сторонке, будет следить за мной с немым упреком и покачивать головой, мне неловко, но супервайзер кричит и приказывает улыбаться. Я делаю вид, что предлагаю листовки более активно, а Достоевский опускает глаза – ему за меня стыдно. Наконец, когда я начну отпрашиваться у супервайзера в туалет, великий писатель не вынесет моего унижения и свалится в припадке.

Но что, если удар Рыжего разорвет селезенку? Приедет врач и увезет меня в начало прошлого века, положит на стол к молодому Булгакову, а тот скажет: «Я об это руки марать не буду»  – и откажется оперировать.

И я умру, а ведь хотел всего-то перепрыгнуть из детства сразу в искусство, пролетая над пропастью взросления.

Где-то я оступился, споткнулся, не долетел и повис на кромке обрыва. Раздаточный материал вперемешку со стихами и записками разлетаются по воздуху и оседают потихоньку на дне этой бездны взрослого быта. Вместе с кредитами, рабочими часами, с едой в контейнерах и кофе в банках из под морской капусты.

Пока я воображал, выдохся день, и наступили сумерки. Я скинул жилетку, облегченно вздохнул, забрал свои две тысячи рублей и с чувством выполненного долга поехал домой к любимой. Сегодня суп будет с мясом, а не пустые щи, и денег на проезд хватит на неделю. От встречи с Ягодиным не осталось и следа.

Иллюстрация на обложке рассказа: Allegory of Poet by Eugene Ivanov