- Рейнальдо Аренас. Чарующий мир / Пер. с исп. и коммент. Д. Синицыной. – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2016. – 336 с.
Испанист Дарья Синицына перевела название романа кубинского писателя Рейнальдо Аренаса как «Чарующий мир». Есть и другой, не издательский вариант названия, менее благозвучный: «Сновиденный мир» – тот, что явился на пограничье между сном и реальностью. Кубинская исследовательница Дамарис Пуньялес-Альписар в статье, приведенной в послесловии к книге, также называет роман «сновиденным» и «сюрреалистическим».
Аренас написал книгу в 1966 году, после чего оказался в опале на родной Кубе и сел в тюрьму из-за нелегальной публикации произведения за рубежом. Похожая участь постигла и его героя – реальную личность, монаха Сервандо Тересу де Мьера, жившего в XIX веке. Однако наказание для брата Сервандо было более суровым: в общей сложности за всю жизнь он провел в застенках 30 лет; заключение Аренаса длилось два года. Вся жизнь брата Сервандо – это череда бегств и неволь, необязательно тюремных – например, монаху также пришлось бежать из свиты Бонапарта. Свой побег организовать смог и Аренас, после чего его поймали и поместили в гаванскую крепость Эль-Морро (в которой несколько лет провел и брат Сервандо); освободившись, Аренас вновь бежал – в США.
Писатель в предисловии называет брата Сервандо «неугомонной жертвой». Параллелизм судеб автора и выбранного им героя бросается исследователям в глаза. Аренас будто бы увидел собственное будущее, ведь роман написан до того, как он сам попал в тюрьму (хотя конфликт с социалистической властью не удивителен: Пуньялес-Альписар указывает, что у писателя и до этого были проблемы с законом). Автор заявляет, что он и Сервандо – это «один и тот же человек». Другими словами, судя по книге, Аренас – это реинкарнация брата Сервандо.
Но ты непримирим и лукав с самим собою, а значит – подавляешь самые востребованные чувства. Потому-то ты и бросился наутек, что прекрасно знаешь: зло – не в том мгновении, которым хотелось наслаждаться, а в рабстве, сковывающем это мгновение, в его постоянной зависимости. Неустанный поиск, извечная неутолимость найденного… И ты сбежал скорее от себя, чем от них. И твердил себе «я спасся», «я спасся». И впервые спасся, а это уже означает – спастись навсегда.
Повествователь то обращается к брату Сервандо («ты»), то идентифицирует себя с ним («я»), то смотрит на происходящее с героем со стороны («он»). Иногда текст и вовсе превращается в диалог двух рассказчиков:
А теперь, о великий монаше, ты поведаешь о твоем прибытии в Рим, о гладе, снедавшем тебя на этих дорогах, покуда ты не попал на аудиенцию к папе, который, не сходя с места, сделал тебя придворным прелатом и позволил сложить наконец окаянный монашеский сан.
<…> Я не буду говорить о моем бегстве из Рима и о том, как мне жилось там, ибо не хочу ворошить в памяти неприятное.
Смена ракурса происходит прихотливо и бессистемно. Столь же логически не обосновано и чередование повествовательных стилей: от парцеллированных фрагментов до пространных предложений, соединенных между собой единоначатием.
Лето. Птицы, расплавившись в полете, льются, словно кипящий свинец, на головы зазевавшихся прохожих и убивают их на месте.
Лето. Остров, будто длинная металлическая рыба, мерцает и испускает искры и обжигающие огненные пары.
<…> Лето. Лихорадка зноя взбеленила тюремщиков; разгневавшись на мои крики, они входят в камеру и задают мне перцу. Я молю Бога доказать, что Он существует, послав мне смерть. Но сомневаюсь, что Он слышит. Бог здесь уже давно сошел бы с ума.
Монах, реинкарнировавшийся в писателя, опробует и поэтический формат, переходящий в стихотворную прозу. Позже ему по плечу окажется и жанр дневника: его он начнет вести в Париже, исполняя заветы салонной жизни. Реальный Сервандо де Мьер тоже оставил после себя литературный след – «Мемуары», на которые во многом и опирается Аренас. Но в целом роман, несмотря на стилистическое разнообразие, уместнее всего сравнить с житиями святых.
Брат Сервандо страдает за веру. Когда-то он стал неугоден мексиканским властям за неканоническую проповедь о Святой Деве Гваделупской. Гонения из религиозных превращались в политические, так как Сервандо выступал за независимость Мексики от Испании, а впоследствии выказывал недовольство пришедшими к власти силами. Во время регулярных побегов то из тюрем, то из дворцов с Сервандо случались чудеса. Однажды он не разбился, хотя клетка, в которой узник был подвешен, находилась очень высоко над полом. Окончательно спастись из этого заточения монаху удалось, укрывшись в телеге под грудой мелкого стекла. Чуть позже Сервандо, как самого страшного преступника, приковали цепями к столбам. Но как! Прикованы оказались не только его конечности, для каждой ресницы была выделена отдельная цепочка. В результате
… все лицо было так плотно заштриховано металлической тканью, что не получалось определить местоположение черт, поэтому алькайд приказал давать преступнику только суп, вливаемый прямо через цепи. Суп опрокидывали над тем местом, где должно было находиться лицо, и он просачивался через сложную сеть, почти никогда не попадая в рот. И монах научился втягивать его ноздрями.
Сервандо, конечно, спасся. Мимоходом он в своем «панцире» из цепей «докатился до Мадрида и сровнял его с землей».
При этом жанрово роман не укладывается в житийные рамки. После смерти тело монаха хотя и осталось нетленно, но лишь потому, что было мумифицировано. С его мощами не происходили чудеса, мумию использовали то в качестве экспоната на выставке жертв инквизиции, то в цирке. Монах никого не излечил от болезни – если, конечно, не назвать пациентом мексиканское государство, в том числе благодаря усилиям Сервандо получившее независимость и республиканский строй.
Наряду с чудесами и абсурдностью в повествовании есть реальные исторические герои. Салонную жизнь Парижа представляют писатель Рене де Шатобриан, хозяйка салона мадам Жюли Рекамье, венесуэльский освободитель Симон Боливар, писательница мадам де Сталь, ученый Александр фон Гумбольдт. В некоторых приключениях монаха сопровождает поэт Жозе Мария де Эредиа. В Англии Сервандо встречает леди Гамильтон. Большинство этих героев ведут себя по меньшей мере необычно: намеренно придуманная эротическая составляющая есть в сюжетных линиях, связанных с мадам де Сталь и леди Гамильтон. Так, последняя в силах предаваться любовным утехам, только если слышит рассказы о благочестивой гибели своего возлюбленного, адмирала Нельсона.
Монах Сервандо привлекает не только женщин, но и мужчин. От начала романа, где падре Теренсио пытается совратить героя в юношестве, и на протяжении всего сюжета разворачиваются весьма откровенные картины гомосексуальной любви – а некоторые женщины и вовсе превращаются в мужчин, чем ужасно пугают монаха. Он же противостоит всем искушениям – хотя, возможно, хотел бы поддаться некоторым из них: в книге есть скрытые намеки. И если Аренас находит в себе черты своего героя, то почему бы ему не наделить Сервандо некоторыми, свойственными ему самому: уже живя в США, он занял позицию гей- и квир-активиста.
Всю жизнь мне приходится делать вид, будто я не понимаю этих постоянно преследующих меня намеков. Всю жизнь я изображал дурака или несгибаемого святошу.
Во многом и эти картины повлияли на сложную судьбу книги и ее автора: на Кубе в 1960-м году гомосексуализм считался уголовным преступлением. Кстати, «Чарующий мир» на родине так до сих пор и не издали.
В России книгой занималась переводчица, удостоенная в 2016 году премии «ИсЛа-Hispanica» за лучшее за последние три года переложение испанских книг на русский язык, а также ставшая лауреатом премии журнала «Иностранная литература» за 2010 год. Это Дарья Синицына, которая уже не первый раз сотрудничает с издательством Ивана Лимбаха. В ее переводе в 2014 году там же вышли романы Гильермо Кабреры Инфанте «Три грустных тигра» и Эрнана Риверы Летельера «Фата-моргана любви с оркестром». Качество переводов этих сложнейших текстов позволяет говорить о том, что в России определенно должны появиться не только поклонники абстрактной латиноамериканской литературы, но и конкретно переводов Дарьи Синицыной.