Ксения Свинина родилась в 1990 году в городе Прокопьевск Кемеровской области. В 11 лет вместе с семьей переехала в Санкт-Петербург, окончила факультет менеджмента Санкт-Петербургского университета управления и экономики (сейчас СПбУТУиЭ). Специалист в сфере рынка ценных бумаг, работает в инвестиционной компании. Писать начала в 12 лет, осознанность в творчестве пришла в 22 года, тогда же стали появляться первые «свои» темы. Считает, что вдохновение нужно искать в обыденных вещах и событиях.
Рассказ публикуется в авторской редакции.
— Ну и что теперь делать?
— А я откуда знаю?
— Что вдруг случилось?
— Говорю же, не знаю. Раздевайся, Максик, а то вспотеешь…
Она наклонилась — на курточке малыша, который, оттопырив нижнюю губу, растерянно моргал глазами, резко вжикнула молния. Мужчина, обернувшись на глухо закрытую дверь комнаты, выдохнул губами «Пуфф…» и провел рукой по щетинистому подбородку.
— Ладно, тогда стиркой займусь, — она вышагнула из сапог и, на ходу вынимая серёжки из ушей, скрылась в другой комнате.
— Люба, подожди, — он вошел следом за ней и плотно затворил дверь. Там начался приглушённый спор.
Максик потоптался в коридоре, ему было скучно и жарко в тёплых болоньевых штанишках, воротник свитера колол шею, и ворсинки противно лезли в рот. Он подошёл к спальне и повис на ручке — заперто.
— Маам… — позвал он.
— Потом, Максик! — раздраженно крикнула она.
И тут же:
— … Я не знаю, звони Марине, пусть она его забирает. Он нарочно капризничает, сколько это может продолжаться?.. Каждый раз, куда бы мы ни собрались… Я устала, — Максик услышал, как мама всхлипнула.
— Но, Люба, послушай… — это уже говорил он — мамин муж.
Максик еще немножко повисел на ручке и, развернувшись, поплёлся в свою комнату, дверь которой оказалась не заперта. На одной из двух кроватей, стоявших напротив друг друга, лицом к стене лежал щупленький мальчик лет одиннадцати и водил пальцем по обоям, повторяя завитушки узора.
С опаской косясь на Славика, Максик молча вошёл в комнату и плюхнулся на свою кровать, достал из-под подушки тетрис и стал играть, всё так же время от времени бросая на Славика исподтишка осторожные взгляды.
— Слаав… — наконец решился заговорить он. Никакого ответа. — Ну, Слаав… Слава!
— Ну чего тебе, маленькая бестолочь?..
— Почему это я бестолочь? — обиженно протянул Максик.
— Потому что ты тупой.
— Это не правда! Я не тупой! Я маме расскажу, как ты обзываешься! И папе тоже!
Гробовое молчание. Максик хлюпнул носом и снова уткнулся в тетрис, две слезы упали и расплющились об экран. Этот Славик — злой, он постоянно обижает его ни за что. Когда они увиделись в первый раз, Славик специально делал вид, что не замечает Максика, но в тот день папа — мамин муж, купил новый конструктор и железную дорогу и еще много чего, и Славик сначала молча и как бы нехотя начал строить вместе с Максиком замок, а потом они запустили железную дорогу, папа тоже помогал, и Славик наконец-то разговорился, разошёлся, на его узком бледном личике заиграл румянец. Они очень здорово и весело провели время. Максик потом без конца спрашивал папу, когда же Славик снова придёт в гости. Славик пришёл ровно через неделю, но в этот раз всё было по-другому. Они начали строить замок, Славик дёргался, называл все придумки Максика глупыми и дурацкими, а под конец вообще разрушил прочти что построенный замок. Максик громко заревел, а Славика папа схватил за руку, встряхнул и утащил в другую комнату. Так и повелось: то Славик вёл себя совсем как человек, то дрался и гадко обзывал Максика, то попросту игнорировал. Максик перестал доверять Славику и начал его опасаться. Иногда, когда Максик сам с собой строил замок или запускал железную дорогу, глядя, как Славик сидит, уткнувшись в книжку, его сердце начинало ныть от каких-то обманутых ожиданий, горького разочарования несбывшейся дружбы.
Скрипнула дверь, и вошёл папа, бросил взгляд на Максика, а потом на Славика. Он был всё ещё в куртке.
— Чем занимаетесь? — спросил он.
— Я играю в тетрис, а Слава меня обзывает, — сказал Максик.
— Обзываться нехорошо, — сказал папа.
Он осторожно присел на краешек кровати Славика.
— Славка, ты чего, а? — он легонько потряс его за спину, от чего все тщедушное тело Славика заходило ходуном. — Хорош дурака валять, давай-ка вставай и одевайся. У?
Славик не ответил.
— Такая поездка. Так долго мы к ней готовились. Ты чего? Помнишь, когда тебе девять лет было, вместе с мамой ездили, палатку ставили, костёр разводили, помнишь, как тебе тогда понравилось?
Спина Славика снова затряслась, но на этот раз рука отца на ней была неподвижна. Мужчину от макушки до пят прошила осрая игла. Он испуганно проглотил комок в горле и сказал Максику:
— Максик, выйди, пожалуйста, там мама что-то тебе сказать хотела.
Максик нехотя сполз с кровати и поплёлся из комнаты.
Мужчина сидел в полной растерянности, он не знал, что говорить, как утешать, он только поглаживал рукой дрожащую спину сына и бормотал что-то невнятное о том, что это жизнь и в жизни всякое бывает, и что когда Славик вырастет, он всё поймет.
Славик сел на кровати и, повернув к нему детское, заплаканное, покрытое красными пятнами лицо, спросил:
— Папа, а ты маму больше совсем не любишь?
И мужчина снова заговорил о том, что взрослая жизнь штука сложная, не всё в ней просто, и что они с мамой вдвоём решили, что им обоим так будет лучше, но это не значит, что он стал плохо относиться к маме или к нему, к Славику, нет, он всегда будет любить его и заботиться о нём.
— Но о Максике ты заботишься больше, чем обо мне! Ты ему больше папа, чем мне, а он тебе вообще никто! Я знаю, ты с ним пойдёшь на Первое сентября, и на Новый год ты будешь с ним, а не со мной! Я знаю, я не маленький!
— Ну конечно же я буду и с тобой тоже.
— Как? Ты что, раздвоишься? — заикаясь от сухих всхлипываний, проговорил Славик.
— Что-нибудь придумаю, разве я могу тебя бросить? Ты чего, Славка, ну? Ты же мой сын, самый родной мой человек, — мужчина обнял мальчика за плечи, мальчик приник к нему головой, всё ещё потихоньку всхлипывая и теребя замок олимпийки. Какое-то время они сидели молча. Тепло, запах пота и курева, которые исходили от мужчины, вселяли в мальчика чувство защищённости и успокаивали его.
— А хочешь, мы съездим куда-нибудь вдвоём, а?
— Куда?
— На Крестовский, хочешь?
— Не знаю, может быть…
— А чего не знаю, возьмём да рванём, на горках покатаемся, сладкой ваты поедим.
— И маму с собой возьмём?
— Может быть… если она согласится…
— Папа?
— У?
— А у меня Тишка научился на кровать запрыгивать.
— Да ты что? Неужели?
— Да, представляешь? Смешной такой, сначала лапами стучит, стучит, словно разгоняется, а потом раз — и запрыгнул!..
— Я на переднем сиденье! — Славик вынырнул из-под руки отца, быстро юркнул на переднее сиденье автомобиля и пристегнул ремень.
Мужчина бросил на женщину виноватый просящий взгляд.
— Максик, садись сюда, — сказала она, открыв заднюю дверцу. Максик неуклюже вскарабкался на сиденье, она села рядом с ребёнком, громко хлопнув дверцей. И машина тронулась от подъезда.
Шёл мелкий дождь, дворники однообразным движением размазывали капли по лобовому стеклу. Славик вертелся на месте, оживлённо глазел по сторонам и болтал без умолку, его глаза возбуждённо блестели.
— Папа, а я помню, мы здесь проезжали в прошлый раз. Там ещё такое большое дерево было, помнишь?
— Помню, Славик, помню.
— А помнишь, я белый гриб нашёл, вот такой! Помнишь?
— Конечно, помню.
— А я тоже как-то гриб нашёл вместе с бабушкой, лисичку, — заёрзал на сиденье Максик.
Мужчина бросил взгляд в опущенное зеркало — Люба сидела, скрестив руки на груди, и упорно смотрела в окно.
— Молодец, Максик, — сказал отец.
— Я раньше с бабушкой жил в Череповце. У неё там кот был и кошка, и Байкал в будке жил, и ещё куры, и петух…
— Люба, слушай, надо бы детей к стоматологу сводить. У Славика во рту половина зубов с кариесом.
— Раз надо, значит сводим.
— … а одна курица как-то раз улетела.
— Курицы не летают! Пап, папа! А нам в школе задали генеалогическое дерево составить. Ты мне поможешь?
— А наша улетела. Бабушка сказала, что в тёплые страны.
— Курицы не перелётные птицы, идиот.
— Так, Слава, я что тебе говорил насчет обзываний!
— Да, а куда же она тогда делась, а? Вечером была, а утром уже улетела…
— Так что, поможешь, пап? Там надо бабушек, дедушек, прадедушек указать. Мама про свих уже рассказала, осталось твою половину заполнить.
— Для начала давай-ка извинись перед Максиком.
— Не буду!
— Я кому сказал, извинись.
— Не буду! Не буду! Не буду!
— Тогда никакого тебе генеалогического дерева.
После полутора часов езды, свернули в лес и вышли из машины. Мужчина открыл багажник и начал выгружаться. Женщина переступала с ноги на ногу и зябко куталась в воротник. Мальчишки с гиком понеслись с горы к озеру.
— Эй, пацаны, не утоните там! — крикнул мужчина. — Сейчас палатку будем ставить! Люб, ну чего ты, а? Ну?..
Дождь продолжал мелко моросить. Высокие сосны качали макушками, упершись кирпично-красными ногами в землю, заросли черники, покрытые бурым влажным ковром, цеплялись за одежду. Глаз озера затянуло серое бельмо. А с того берега угрюмо и нелюдимо смотрел сомкнувшийся стеной однообразный северный лес.
Дети попробовали воду руками и стали бросать в неё камешки и сухие ветки. Потом им это надоело, и они просто стояли, глядя на воду.
— Смотри, ящерица! — крикнул Максик, и они бросились ловить ящерицу. Большими неуклюжими скачками взобрались на склон, пряча в руках маленькую, верткую, перепуганную до смерти зверушку.
— Папа, смотри!
— Мама, мама, Славик, ящерицу поймал! — подпрыгивал на месте Максик.
С увлеченьем ставили палатку. Отец скинул одежду и к восторгу мальчиков нырнул в холодную, покрытую рябью воду, вынырнул, кряхтя, отфыркиваясь и отплёвываясь, и поплыл широким мощным брасом. Костёр не хотел разгораться, отец ругался, плевал под ноги. Когда пламя занялось, Славик и Максик закричали «Ура!». Пока жарился шашлык и закипал чайник, они наелись горелого хлеба.
Темнело, костёр лизал сумерки ярким рыжим языком, шапки качающихся без конца сосен стали похожи на разбойничьи малахаи. Чёрное, утонуло во мгле озеро. Пролетающий над лесом ветер тянул заунывное «Уууууууу…». От ночи веяло одиночеством и тоской безлюдья, тем уютнее, роднее и приветливей казался гудящий костёр.
Отец стоял, обхватив за плечи Любу, и жевал шашлык. Она расслабленно улыбалась, глядя вдаль, на озеро.
— Ну, хорошо ведь, правда, Славка? — сказал он. — А ты ехать не хотел.
Славик, который положил подбородок на колени, поднял на него глаза и словно очнулся, его охватило безнадёжное уныние.
Максик крепко, каралькой уснул рядом с костром. Его, спящего, бережно перенесли в палатку. Рядом с ним лёг Славик. В другом конце палатки, как скорлупа, обнял Любу и захрапел отец.
Славику не спалось. Глядя на тёмные тени сосен и травинок, плясавших по стенам палатки, он стал думать, а вдруг кто-нибудь войдёт в палатку, пока все спят, разойдётся молния и внутрь протянется чужая когтистая рука. Славик лежал, сжавшись в комок, боясь пошевелиться и напряжённо прислушивался, по его телу пробегали мурашки, сердце колотилось возле самого горла.
— Макс, Максик, ты спишь? — тихонько позвал он.
Никакого ответа. Максик сладко спал, приоткрыв влажный рот и сжав кулачок под щекой. Славик в тоске обвёл взглядом палатку: спал папа, спала Люба, спал Максик. Его охватило отчаянье. Смертельный ужас боролся в нём со стыдом. Но не спать одному было слишком страшно.
Он встал и подошёл к папе.
— Папа, папа…
— А?.. Что?.. — встрепенулся отец.
— Ты спишь?
— Что случилось? Ты что, в туалет хочешь?
— Папа, мне страшно. Можно я с тобой лягу?
Мужчина плечом почувствовал, что она тоже не спит.
— Можно, пап? А? Можно?
— Чего ты боишься-то? Мы же все здесь. Большой уже парень, иди спать.
Славик поднялся и обреченно пошёл к своему лежаку. Отец, приподняв голову, смотрел ему вслед, и сердце у него сосала тоска.
— Эй, Славка, стой, иди сюда.
Славик послушно повернулся и сел рядом.
— Ну чего ты боишься, дурачок? Я же здесь, рядом, я тебя в обиду не дам. Понял?
— Понял.
— Ну, давай, иди. Спокойной ночи.
Мужчина тяжело вздохнул и перевернулся на бок. Она обняла его скорлупой.
Славик лёг на своё место, свернулся калачиком, обнял сам себя руками и, глядя сухими от горя глазами на тени былинок на стене палатки, стал вспоминать и, вспоминая, хоронить те времена, когда он ложился меж матерью и отцом и ничего не боялся.