Екатерина Тупова родилась в 1992 году в Москве. Она аспирантка школы филологии Научно-исследовательского университета «Высшая школа экономики». Училась в литературных мастерских Creative Writing School, принимала участие в семинарах Cоюза писателей Москвы и выступала на Форуме молодых писателей стран СНГ.
Рассказ «Когда она спит» публикуется в авторской редакции.
КОГДА ОНА СПИТ
Когда ты ее купила? Давно. Откуда она? Не помню. Ты сделала уроки? Я никогда не видела такую ткань. Да, я тоже давно не встречала. Можно я возьму? Нет. Ты записалась к врачу? Как шум волн или шум машин отбирает слоги и калечит слова, так и разговор о шали — а на самом деле о прошлом, которому она принадлежала — терялся и тонул за случайными фразами.
Марина ждала любых слов, лишь бы они звучали. Через них, как через толстую стенку, можно было услышать, по интонации, по тому, быстро или медленно приходит ответ, песню, такую же желанную, как звук ракушки, крепко прислоненной к уху. Но чаще подсказок звучало безголосье.
Мама вспоминала о шали только в особенный морской сезон, тот, который не имеет огласовки в календаре, но приходит между осенних или весенних дней. Его черта — веселый, холод, снега нет, но ветер пробирает до самого позвоночника, вытряхивает из человека теплый дух.
Тогда лазурная, с красной вышивкой ткань, ложилась вокруг тонкой маминой шеи свободными кольцами. Казалось, женщина в лазури, отражение знакомого лица, должна много смеяться и много плакать, может быть, носить с собой потертые карты, или хранить дома коллекцию бус.
Чаще же, когда мама уходила на работу, шаль оставалась на полке. Рядом с простеньким вискозным платком, с вельветовой кепкой и прочим — безликим и неприпоминаемым. Марина, сначала с опаской, потом с азартом, потом с привычкой, брала шаль в свои игры: она превращалась в сари, в тюрбан, в ковер-самолет.
Возвращая ткань на место, Марина чувствовала, что добавила ей новую историю, не разгадав ни одну предыдущую, кроме той, что они переехали, когда ей было пять.
Может быть, наконец, скажешь, кто он? Мама молча стирает белье в тазу с горячей водой. Разве не пора купить машинку? Марина хочет, но не может остановить ее и спросить. Немота и руки, которые портятся от работы. Неутоленное и неуслышанное, тысячу раз застиранное, ржавой иглой зашитое. Общее больное место, свое и мамино одновременно.
За стиркой белья, когда минул уже год после смерти, Марина поскользнулась и, сидя на полу, расплакалась. Не от боли, а от обиды за себя, что, как мама, продолжает стирать руками, будто не она, а злыдень оттуда, из ее нутра, хочет, чтобы руки разбухали в химической растворе.
Вспомнила лежащую на простынях маму с опухшей шеей. Ей сложно говорить, она мычит в подушку.
Футболки, трусы и майка, джинсы и пододеяльник. В водной тяжести — неузнаваемы и тяжелы. Марина смотрит и вспоминает, как легки эти вещи, дай им просохнуть. Кофта с пандой и даже брюки с заштопанным карманом — все вещи на самом деле легки.
Марина выходит на балкон, роняет пепел в соусницу в форме рыбы, а потом этот пепел выбрасывает, держа соусницу за хвост. Или хвост не отпускает ее? На балконе лучше, чем дома. Потемневшая низенькая табуретка, весенний воздух и безлимитное, бери сколько хочешь, небо. Только зябнут плечи. Возвращается, чтобы закутаться в шаль. На балконе смотрит, как пар выходит изо рта, как запотевают стекла.
Меньше недели было нужно на то, чтобы достать пару справок, разобраться в записных книжках. Жэк и соседи, номер старой подруги. Уже известно место, улица и дом, несколько фамилий и имен, о чем она спросит их?
Двести километров. Пару часов пути. Белый автобус собирает пассажиров, день облачный, будто вечер, а не раннее утро. Марина садится у окна. Из сумки выглядывает кисточка шали.
Переправа через Стикс, шутит соседка, когда они проезжают мост. От нее настойчиво пахнет парфюмом.
— Вы здесь родились?
Спрашивает, чуть подаваясь вперед. У соседки длинные волосы, морщинистое и загорелое лицо. Марина, вздрогнув от неожиданности, отвечает.
— Нет.
— А зачем едете?
— Я фотограф. Каждый месяц фотографирую квадрат набережной, а в конце года напечатаю серию. Хочу посмотреть, какой там песок.
Ей весело от этой легко придуманной лжи. При ней старый Зенит, подтверждение алиби.
Соседка не удивляется.
— Это очень правильно, очень. Везде разный песок, это даже в косметологии известно. Вы туда надолго? Могу подвести вас обратно в среду.
— Нет, я, наверное, уеду раньше.
От окна дует. Марина заворачивается в шаль и закрывает глаза. Соседка слушает в наушниках Аббу, пахнет чипсами и дорогой.
В городе вечереет. Марина оставляет в номере вещи, идет в магазин. В центре площади — неработающий фонтан с гипсовыми физкультурницами. Оквадраченные, бедные замыслом, они заняты гирями, штангами, весами. Марина останавливается, схваченная бедностью их. Грязь, песок, солнце и снег, пыль и пыльца, птичий помет. Желтый и серый мазок, трещина, скол носа и пальца. Тени от них похожи на грустных балерин. Начинает и перестает накрапывать дождь. Руки покрываются мурашками.
Магазин закрыт, на обратном пути, через пару поворотов, встречная бабушка в нелепом синем шарфе посылает в универмаг. Построили рядом с монастырем, сейчас строят много новых домов, и универмаг новый. После восьми ничего не купить, почему она так поздно?
— Универмаг круглосуточный. Но там дорого. Лучше в Звезду, тут рядом, у фонтана.
— Закрыто уже.
— Пенсионерам скидки и распродажи. Работает с восьми до шести. А еще у нас бассейн, на Ленинской. Очень красивый.
Марина идет по дороге мимо ДК, мимо немноголюдной набережной и сине-коричневых, празднично подсвеченных стен. Видно, здесь недавно прошел ремонт, таинственного назначения указатель в свежераскопанной земле: «Юг-север-восток-запад». Вот бы увидеть того, кто вышел из дома, чтобы пойти на север. Или на восток. Какой толк выйдет из этой поездки? На горизонте скользит рыжий берег. Найти маминых подруг? Найти своего отца? Найти места и людей, которых уже забыла, из которых ее увезли. Соединить свое и чужое кино.
Марина останавливается у поворота, универмаг светится впереди. Машины припаркованы у входа. Громыхание редких тележек раскатывается по улице. Выходит мужчина. Выходит женщина. Выходит пожилая пара. Мужчина садится в машину. Женщина идет к остановке. Пара скрывается в переулке. Марина вспоминает, что оставила дома шаль. Я о них ничего не узнаю. И становится легко.
Фотографирует мужчину. Фотографирует стены. Фотографирует универмаг. Идет назад мимо ДК, и фонтана, и набережной. Парень с девушкой сидят на пирсе. Фотографирует их. Отбегая вперед, почти теряясь, две фигуры, половина лица. «Я обязательно пришлю вам фотографии», — говорит она, а они смеются: «Не надо».
В холле гостиницы тишина. На регистрации — часы с тремя вариантами мирового времени. Кто и что сверяет по ним? Может быть, Юг с Востоком? Марина идет к лифту, но двери открываются раньше, чем она нажимает кнопку. Навстречу выпархивает пожилая женщина, волосы завернуты в махровое полотенце. Как призрак, думает Марина, готова его узнать, но еще не узнала.
— Вы уже фотографировать?
Конечно, соседка по автобусу. Без парфюма и длинных волос, картина со снятой губкой краской.
— Вот молодость. А я в спа ходила. Тут на третьем этаже, очень прилично. До одиннадцати.
— Может быть завтра, спасибо.
Марина возвращается в номер. На кровати лежит шаль. Цвет ее стал полностью лунным, голубовато-белым. Существо с волнистым и переливчатым телом, которое никогда не схватишь целиком. Своевольная, Марининой воли в обход, шаль осталась в этот вечер одна. Зато Марина пришла, а она превратилась в другое. Знает ли о своем превращении? Знает и говорит: смотри на меня. Я сплю.
Иллюстрация на обложке рассказа: Akira Kusaka