Поэтический конкурс. Дневник члена жюри Григорьевской премии. Часть третья

23. Всеволод Гуревич

Подборка отрадно короткая, с оммажами Григорьеву и Болдуману, с ироническими каденциями и сентенциями, но увы, увы и увы... Полное отсутствие как поэтического мышления, так и чувства слова превращает эти стихи в симулякры.

Ты уйдёшь — не останется ничего,
За тобою закроют дверь
Этой клетки, которую ты, щегол,
Так любовно стерёг: отмерь
Годы песен — неспетых,
Ночных часов,
И с мензуркой ко мне греби!

Я скажу только несколько верных слов,
Ты отпустишь мои грехи...

И повиснет, меняя пространства глубь,
Разговор о пустых вещах,
Чтобы день, как чужой, откровенно глуп,
Неприятный, в дурных свищах,
Шёл без нас — напористый — толковать,
Торговать дребеденью впрок!..
Здесь же горло сводит — берёт на ять! —
Столь желанная жажда строк.

* * *

Строка — танцо́вщица, змея:
Ей не бывать слугой!
Заёмным золотом звеня —
Словесною лузгой...

...как в лузу катится строка,
Как в дождь рябит река,
Как у лихого игрока
Уверена рука,
Строка — родит себя: срамна,
Чиста — как первый грех...
Чтоб я читал, сходя с ума,
Её горячий смех.

24. Галина Илюхина

Задорные стихи с нарративом. На мой вкус, чересчур задорные — и чересчур благожелательные. Хороший, судя по всему, человек. А поэту — точнее, поэтической эманации пишущего — быть хорошим человеком вредно.

Авдала

Проведение еврейского обряда «авдала» — разделение праздника и будней, совершаемое в конце праздника.

Елена Исаковна тихо колдует в углу:
на столике — свечка, стакан, через край перелитый.
Опухший Василий недобро косится: гляди ты,
опять переводит бухло на свою авдалу.

Елена Исаковна бдит напряженной спиной:
её неусыпное око мерцает в затылке,
и только Василий, взалкавши, полезет к бутылке,
она на пути его встанет той самой Стеной.

Василий набычится: снова ему не свезло.
Пройдясь матерком по жидам и языческой тёще,
Христа упомянет — и так, чтобы было почётче —
чтоб слышала, стерва, и знала, что это назло.

Он с кухни уйдёт, по инерции что-то бурча,
живот волосатый покрестит, подавит зевоту.
Наутро им вместе в маршрутке трястись на работу...
И в красном вине, зашипев, угасает свеча.

И, конечно, в основном чужой голос (рифмующийся и рифмуемый с гладиолусом). Лучшее стихотворение таково:

Неслучившийся юбилей

Я пришла на юбилей. На оградке две синицы
потрошат кусочек пиццы. Иней сыплется с ветвей
на нехитрый бутерброд, на «Московского» бутылку.
Солнце гладит по затылку: март, однако. Поворот
на которую весну?.. Тоже клонит к юбилею.
Припекает. Разомлею — не замечу, как засну.
Не меняешься, хитрец. Улыбаешься с гранита.
Взял и умер — шито-крыто, нашей сказочке конец.
Взял и кинул. На кого? А, тебе теперь не важно.
Где-то был платок бумажный... Утираюсь рукавом.
Смейся-смейся надо мной, нестареющий мальчишка...
Извини, хватила лишку. Всё, давай по стременной.
Ну, за память-пустельгу. Чтоб не выело склерозом
этот март, и эти розы, и синичек на снегу.

25. Евгений Лесин

Поэт представил явно нелучшую подборку — и почему-то с выраженным «ленинградским акцентом». Я знаю у него стихи посильнее, да и пообаятельнее тоже. Из лучших здесь такое:

Четыре дня я был женат.
Я был женат четыре дня
Я знаю, что такое ад.
И ад, скажу вам, не фигня.

Попы не врут. Пока земля
Еще являет красоту
Покайтесь, бля, покайтесь, бля,
Иначе вам гореть в аду.

Я был в аду четыре дня.
Четыре дня я был в аду.
А ну покайтесь у меня.
Покайтесь, суки, бля, я жду.

Иначе страшное грядет.
Сожжет вас лютая змея.
И рухнет черный небосвод.
И уничтожит вас семья.

В геенне огненной гореть,
Вдыхая серы аромат.
Но нерушима ада клеть.
Навечно каждый здесь женат.

Навечно мука и огонь.
Навечно дъявольский оскал.
Летел в полымя черный конь
И слезы капали у скал.

Скорей верните целибат
По всей вселенной и вокруг.
Четыре дня я был женат.
И мне хватило моих мук.

Ирония или довольно занудная (в длинных стихотворениях), или несколько непропеченная (в коротких). Стихи явно рассчитаны на устное исполнение.

Стояли, мерились хуями
Нонконформисты с холуями.

* * *

Ты цветешь, ну а я только пахну.
И все дышит любовью в Москве.
Дай, любимая, я тебя трахну
Табуреткою по голове.

* * *

Девочка идет, виляя задом,
Пьяная, торопится в метро.
Споры меж Москвой и Ленинградом -
Словно между первой и второй.

Словно мы совсем не уезжали.
Только не идет из головы,
Что для ленинградцев мы южане.
Даже те, кто с севера Москвы.

26. Ирина Дудина

У поэта Ирины Дудиной есть лишь один недостаток (в рамках нашего конкурса): поэт Наташа Романова пишет в сходной манере, но куда радикальнее. Значит, у Дудиной плучается Романова-light или soft.

(Читала в метро газету через плечо мужика — что Берлускони разводится с женой)
Как хорошо, что я не замужем,
Например, за таким типусом, как Берлускони.
К примеру, мы не молоды,
нас притоптали времени пони,
И типа Берлускони мне говорит,
Ты, Дудина, противно постарела!
А я ему отвечаю — сам старый типус,
У самого непрыятное стало тело.
А он говорит — я сам то ящо ничаво,
Со мной юные бляди хотят сношацца.
А ты — противно смотреть -
Вона как щёки виснут
Когда хочешь типа улыбацца.
А я ему — ну и океюшки, ни и развод.
Отдавай ка мне семь миллиардов еврушек.
А он — досвидос, ни фига тебе в рот,
Лучше я эти бабосы отдам ябливым сочным дэвушкам!
А я ему ну ты порхатый чудак!
И мозга у тебя не с кулак, а с лесной орешек.
Ты же президенто, пора бы уж не думать о своих смертных мудях,
А пора подумать о всея планете многогрешной.
Ты вот рассыплешь деньжищи по бледям,
По ненасытным бесплодным лонам,
Деушки напокупают себе ненужных больших хат,
Всяких брюликов, тряпочек, и насажают себе в груди силиконов.
А я бы вот миллиардик на Гаити бы отдала б,
Негритосам понастроила сейсмологически прочных хибарок,
Ещё б обустроила б в Африке плодоносные для африканычей поля,
Чтоб они не пугали своей чорной худобой белых жирных европейских товарок.
Засаживала б деревцами пустыни и пустыри,
Вдоль зловонючих трасс — стройные ряды тополей и кустиков.
И все б говорили Дудиной Иры работники — это друидов поводыри,
А её прозвище -Дудина — это мадам Грин-густикова.
А ты, Берлускони, всё одно талдычишь — не дам баблища, не дам,
Вот сделаю себе пластиковый стерженёк в старую пиписочку -
И прошвырнусь по самым роскошным мировым блядям,
А твои негры пусть сдохнут над пустой мисочкой.
А я ему — ах Берлускони, ах старый чудак!
Ну никак ты не могёшь от мужеской узости избавицца.
Сдохнешь и унесёшь миллиардики живоносные во прах,
А мир кривой, иссушонный, загажённый останется.
Ну и ладно, что Берлускони не мой мужик.
Мы б за бабло при разводе изодрались бы как кот с собакою.
У меня в кармане полный пшик.
Зато морда моя его ногтями, пропахшими чужими писками, не исцарапана.

Попытки же искупить эту (конечно, весьма условную) анемичность «гражданственностью» не срабатывают.

Фуры с лесом едут по России.
Сдали русский лес. Его приговорили.
За рулями — русские водилы,
Траура лесов сопроводилы.
Там Иван, в глубинке, безработный,
Завалил берёзу как животное.
Рощу зарубил как мать родную
За копейку, чтобы пить лихую.
Продал лес посреднику циничному,
Чёрному дельцу листвичному.
Туши елей, сосен и дубов
Ободрали, навалили, как коров.
Фура с лесом мчится по шоссе.
Трупы голые дерев в слезах-росе.
Русским дерево теперь не по карману.
Фуры с лесом за границу направляются,
Жирный запад с древесинкой забавляется,
Заплатив пластмасской россиянам.

27. Татьяна Алферова

Алферову я ценю как тонкого прозаика. Стихи у нее крепкие, но несколько неуклюжие, а главное, непоправимо вторичные, что, в отличие от некоторой неуклюжести, не поддалось бы и гипотетическому редакторскому карандашу.

Вино (праязык)

Сок виноградный под смуглой стопой италийской
брызнет из круглого чана, и ягоды всхлипнут:
путь через лето и море до нёба неблизкий,
крошится время быстрей, чем античные плиты.

Были же грозди янтарно-прозрачные, сладко-,
были и терпкие синие, мелко-тугие...
Дни эти ягоды, в памяти плотной — закладка,
что ж открываешь все чаще страницы другие?

Зреет вино — праязык наш коснеющий общий,
нимфы на нем вне времен о любви лепетали...
Видно, другое привез плутоватый наш кормчий,
время пытаясь объехать по горизонтали.

Причем вторичность порой возникает невольно — как в нижеприводимом подражании Готфриду Бенну, которого Таня наверняка не читала:

И этот, с копьем в деснице,
и тот, кто закружит свод...
(Синица моя, синица,
спасение не придет).
Сдвигаются, грохнув, сферы,
раскручиваются миры
(что выдох — крылышком серым,
полет — скупые дворы).
И этот, и тот — крылаты.
Художник впадает в раж.
Синица моя, куда ты!
В свинцовом оплете витраж.

Покуда орган бушует,
и хор невпопад гремит,
пускай белошвейка в шубу
упрячет огонь ланит,
очнется — крупа в кармане...
— Где птички? Какой мороз!..
И этот, с копьем, обманет,
и змей распрямится в рост.

28. Валентин Бобрецов

Валентин Бобрецов в антологии Виктора Топорова «Поздние петербуржцы»

Один из самых недооцененных петербургских поэтов. Большой и редкий мастер сочетать элегическое начало с одическим — и, увы, несколько портить дело тотальной иронией (прежде всего, горькой самоиронией). Но всё равно хорошо. И личное наблюдение: живет как пишет и пишет как живет: долгими де-ся-ти-ле-ти-я-ми.

Жизнь — театр.
Общее место

Пенсионер бредет по скверу.
Его годами оделя,
природа позабыла меру...
В последних числах октября,
когда загрезила о снеге
грязь, отвердев на сантиметр,
а солнце уступает с некой
поспешностью грядущей тьме, —
гляди, он торкает клюкою
грунт и выделывает па
степенно, с важностью такою,
что всяк бы со смеху упал,
и зал бы долго колыхался,
и долго усмехался зал,
когда б игрец не задыхался,
и не слезились бы глаза,
и на нос съехавших стекляшек
не видел — и не знал простак,
что грим на щеки эти ляжет,
когда закончится спектакль.

1

Древлеславянская желна
сосновый ствол долбит.
А меж ударов тишина,
как будто ты убит.
И словно бы издалека
доносится глухой
гробовщикова молотка
удар очередной.

2

Надеюсь, что ретивые юннаты
еще не посадили ту сосну,
в которую, бетонные пенаты
покинув, я улягусь (не ко сну
будь сказано!) и с чувством наслажденья
(я не про те утехи, что грубы)
могу взирать на лесонасажденья,
не проча молодь в сумрачны гробы.

А что ж, давай и вправду скорбность сбавим,
помешкаем, цепляясь за ландшафт
руками (а придется — и зубами!),
чтобы в зрачках остался и в ушах
зеленый шум — стук дятла областного,
отнюдь не означающий «пора!»
Помешкаем — и более ни слова
про молоток отнюдь не столяра.

Идиотический сонет

трудящиеся к проходной
спешат с утра а я бездельник
устраиваю выходной
во всенародный понедельник

иглой заведует портной
кассир круговоротом денег
а я слежу как надо мной
небес меняется оттенок*...

...а Фауны несвежий труп
простерт во мраке коридора
в кг измеренный и руб

а Флора надышавшись фтора
повесилась страшась повтора
на флейте водосточных труб

 В шесть совсем уже синий небосвод, но к семи синь еще интенсивней — и не справятся с ним ни спектральный анализ, ни кисть, ни анапест.
Но примерно с восьми — голубеет, светлеет. И губами возьми в полдень воздуха — тлеет, нёбо жжет небосклон, добела раскален.
Будто ситцевый, выцвел — не беда, ничего! Ввечеру задымится — ночь остудит его. И к утру подсинит горизонт и зенит.

Фото: Павел Смертин/Коммерсантъ