Памяти Александра Гарроса: «Наша тень длиннее, чем ночь пред нами…»

Не помню точно, когда начала следить за судьбой семьи Александра Гарроса и Анны Старобинец. Наверное, тогда всех сопереживающих уже охватило это победное ощущение свершившегося чуда. Трагическая история их жизни, события которой в режиме реального времени разворачивались в Интернете, глубоко запала в душу — столько боли несправедливо обрушилось на прекрасных людей.

Последняя книга Старобинец «Посмотри на него» — своего рода самоучитель эмпатии, пособие по сопереживанию. Этот редкий дар она передала всем уже тогда, когда начала откровенно писать в «Фейсбуке» о болезни мужа. Ожидание (с трепетом и страхом) каждого нового сообщения было не праздным любопытством, но глубочайшим сочувствием: мы радовались их победам, судорожно думали, как помочь, когда это было нужно, и самое страшное — читали, что все плохо, и понимали: сделать ничего не можем. Сердце рвалось на куски.

Как же отрадно было следить за тем временем, когда отступила болезнь и посты о лечении и пребывании в больнице сменились забавными историями, посвященными чаще всего их маленькому сыну Леве, обладателю клички Пингвин, и дочери Саше — Барсуку. Именно в этот момент вышел сборник очерков Гарроса «Непереводимая игра слов».

Неслучайно глагол «познакомиться» употребляют в значении «прочесть книгу». Чтение книг — тоже своего рода способ личного знакомства с автором. Ощущение причастности к судьбе Гарроса трансформировалось в тесную связь с человеком, с которым я даже не была знакома лично. Несколько месяцев назад я мечтала поехать на ярмарку Non/fiction, чтобы найти способ познакомиться с писателем. Увы, именно тогда ему стало хуже, и семья уехала в Израиль на лечение.

Я читала его книгу медленно и бережно, любой очерк рассматривала внимательно со всех сторон — как любопытный ребенок вертит в руках найденную где-нибудь диковинку. Все его тексты хотелось, как сокровища, сложить в заветный сундучок. После каждого нового эссе делилась безудержным восторгом со знакомыми и всем буквально с пеной у рта советовала прочесть «Непереводимую игру слов». Мечтала достать книгу на бумаге как какой-то еще один — уже материальный — символ связи с автором.

Все те прекрасные качества, которыми обладал Гаррос: острый ум, доброта, талант писателя, красота внешняя и внутренняя, — все, что видели в нем его близкие, я узнала из этой книги. И не только о нем, но и удивительным образом о себе — потому что пишет Гаррос для таких же, как он. В «Непереводимой игре слов» было посвящение «От автора», в котором я хорошо запомнила одну строку: «А я — я тоже буду просто благодарен. <…> Моей жене, Ане Старобинец, — за то, что у этой книги все еще есть автор (а могло бы быть и совсем по-другому)».

В рецензии, над которой я тогда работала, я так и не написала: «Спасибо Ане Старобинец за то, что у нас у всех есть Гаррос». Он действительно у нас есть: в нашей памяти, в своей удивительной жене, в своих детях и в своих книгах — и вот тут-то уже навсегда. Хочется думать, что самые талантливые, умные, красивые и хорошие уходят не просто так, а по какой-то причине, потому что иначе становится совершенно незачем жить.

Полина Бояркина

Песни опыта

  • Александр Гаррос. Непереводимая игра слов. ‒ М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2016. ‒ 543 с.

Гаррос точно соответствует формуле Анатолия Аграновского: «Хорошо пишет тот, кто хорошо думает, а “хорошо пишет” ‒ это само собой разумеется». Его эссе ‒ это не записки у изголовья от нечего делать, а приключения мысли.

Эта цитата из написанного Дмитрием Быковым предисловия, а также его заглавие ‒ «Хроникер эпохи» уже достаточно полно характеризуют книгу «Непереводимая игра слов» и ее автора Александра Гарроса. Однако кое-что еще можно добавить.

Книга состоит из почти трех десятков очерков, названных в аннотации публицистическими. Едва ли не половина из них напоминает интервью (с писателями, поэтами, актерами, режиссерами и музыкантами), хотя на самом деле ими не является. Наиболее точное определение для остальных очерков, пожалуй, «философские эссе». Темы их варьируются – от перевозки пуделя в поезде как способа расширить собственное сознание (способа исключительно оригинального и не в пример более здорового, чем употребление алкоголя и наркотиков) и судьбы карате в России до освоения Арктики и рассуждений о вере в сказку, заменившей современному человеку религию.

«Все, что мы знаем о мире ‒ это рассказанные другими истории», – говорит один из персонажей. Внимательному читателю Александр Гаррос очень много рассказывает о мире. Все истории о героях строятся примерно по одной и той же схеме: в небольшой преамбуле перед текстом Гаррос сообщает ключевую информацию о человеке, с которым собирается встретиться, и обычно завершает ее вопросом, на который пока не знает ответа. Затем появляется сам герой, следуют беседы с ним: автор пытается понять собеседника. И наконец, озарение. В каждом из собеседников Гаррос видит носителя какого-то важного знания о мире, определенную модель взаимодействия с действительностью. Этим особенным, полученным от своих героев знанием он готов поделиться с читателем – в надежде, что оно окажется ему полезным. В этом смысле «Непереводимая игра слов» становится чем-то вроде собрания различных жизненных сценариев.

Автор очень умен и предельно честен в своих высказываниях – это сочетание кажется потенциально опасным, но в его книге нет ни откровенной критики, ни осуждения; его метод ‒ задавать вопросы, провоцировать читателя на размышления.

Читать эту книгу – непередаваемое эстетическое удовольствие. Она изобилует виртуозными метафорами, сравнениями и описаниями, которые, кажется, требуют от литератора длительного и тщательного продумывания, но Гарросу даются, похоже, очень легко:

Атлантический ветер сдернул с него волглый войлок дождевых туч, обнажил студенистую незахватанную прозрачность, сквозь которую невероятно плотно, ярко и низко звенят россыпи молодых звезд. В чернильном провале запада с приглушенным гулом собираются и разглаживаются белесые морщины ночного прибоя, далеко-далеко редкой бисерной ниткой берега подрагивает Олерон. Пахнет свежестью, гнилыми водорослями и огромным тревожным пространством — до края ойкумены, за этот край.

Сложно сказать, стремился ли автор отобразить историческую картину чуть ли не целой эпохи, но как становится понятно уже из написанного Быковым предисловия к книге, – он в этом преуспел. Художественная литература часто справляется с этим лучше, чем сама история. В этом смысле книга Гарроса к художественной литературе очень близка: она рассказывает большую историю (хронологически повествование охватывает почти столетний период) через частные истории ее представителей и ответы автора на актуальные вопросы того или иного времени.

Трудно не заметить, что книга Гарроса, в первую очередь, о русских. О русской интеллигенции, о тех, кого хочется назвать неоднозначным для русского литературоведения термином «лишние люди». Таков и сам Гаррос. Не случайно он не раз с гордостью (той, что граничит с вызовом) пишет о своем фиолетовом, «цвета роскошного фингала», паспорте негражданина, то есть чужого, даром что негражданство у него ‒ латвийское. Этот паспорт демонстрирует не только независимость владельца, но и его неприкаянность. Так или иначе попадают в категорию чужих все герои Гарроса, уже хотя бы потому, что каждый из них в своем роде уникален. И если читатель хоть немного чувствует сходство с ними или с автором (не может не чувствовать, раз остановил свой выбор на этой книге), то в ней он сможет найти рекомендации по выживанию в мире, где, как кажется, места нет никому.

В  «Непереводимой игре слов» четыре части, каждая из которых озаглавлена цитатой из стихотворения Бродского «Песня невинности, она же – опыта». Движение от мечты к разочарованию, от невинности к опыту, жизнь и завершающий ее уход в пустоту – таково содержание поэтического текста. Цитаты из «Песни» Гаррос располагает в обратном порядке, двигаясь от конца, из пустоты, к началу, но не к заблуждениям невинности, как у Бродского, а к вере в лучшее и к любви, которые даются с опытом. И здесь читатель снова получает совет, как поступать с этой жизнью, очень, надо сказать, обнадеживающий совет.

Публицистический характер книги Гарроса – это лишь прикрытие. Перед нами настоящая литература, наполненная глубоким смыслом и поданная в форме виртуозной словесной игры, которая, в силу ее специфики, и правда, похоже, непереводима.

Сейчас Александр Гаррос проходит в израильской клинике курс лечения от рака. Участие многих людей, деятельное или сердечное, может как-то повлиять на ситуацию. О том, как продвигается курс и чем можно помочь, читайте на странице Анны Старобинец.

Поверьте, нам всем очень нужен Гаррос.

 

Полина Бояркина

Литература в собственном соку

Сборники интервью занимают промежуточную ступень между книгой как таковой и прессой, газетами и журналами. Выходя за рамки привычного формата, вчерашний журналист уже сегодня, с собственной книгой, превращается в писателя. А если книга состоит из бесед с писателями, то получается литература в собственном соку.

Впрочем, все это лукавство. Журналист даже в книге остается журналистом, а иногда и вовсе незаметным интервьюером. А тексты, по-настоящему глубокие и интересные, обычно пишут такие люди, к которым и ярлыка не приклеишь.

В любом случае, сборники интервью или даже сборники, в которых только некоторые тексты оказываются интервью с писателями, становятся для читателей книгами многофункциональными. Во-первых, это энциклопедии современной литературы, дающие представление об уже известных авторах и позволяющие узнать о существовании новых. Во-вторых, это учебники по истории литературы, написанные не в диахронии, а в синхронии, рассказывающие о ситуации в литературе в целом. В-третьих, некоторые из этих книг по-настоящему хороши как художественные произведения – и тогда они дают ответы на многие, многие вопросы, выходящие далеко за рамки собственно литературы. Они пытаются ответить на вопросы о жизни, вселенной и всем остальном, да так, чтобы ответом оказалось не число 42.

  • Одиннадцать бесед о современной русской прозе / Интервью Кристины Роткирх. Под ред. Анны Юнггрен и Кристины Роткирх. – М.: Новое литературное обозрение, 2009. – 160 с.

Шведско-финская журналистка Кристина Роткирх как раз остается тем самым незаметным интервьюером, с которым сами писатели не собираются ни спорить, ни строить интересную беседу. Журналист заметно долго готовится. Пишет вопросы. Старается задать их все во чтобы то ни стало. Практически из всех ответов (за исключением, пожалуй, интервью с Лимоновым и Пелевиным) можно было бы сразу же собрать монологи. Книга больше всего напоминает строгую и обязательную энциклопедию: сказано много и по делу, но никаких эмоций не вызывает. Приятна, однако, тем, что приглашает совершить экскурс в прошлое: вышла книга семь лет назад, и с тех пор что-то неуловимо поменялось. То ли литература все же обновилась и впустила новые большие имена, то ли общественная жизнь переломилась и пошла по другому пути, чем тогда, то ли и то, и другое. Изменился и сам читатель: теперь ему в таком формате книги редко предлагают, пытаются подать под более съедобным соусом, в том числе с помощью иных видов искусства.

Улицкая: «Я не думаю, что есть отдельная сфера интеллектуального и отдельная сфера физиологии. Эротика же принадлежит области физиологии не меньше, чем сфере интеллектуального. Человек – целостное существо, и само намерение установить в человеческом существе «верх» и «низ» — плод нашей кривой несовершенной цивилизации, в которой веками существовал этот водораздел».

  • Игорь Свинаренко. ВПЗР (Великие Писатели Земли Русской). — М.: Время, 2016. — 864 с.

Журналист Игорь Свинаренко, напротив, очень яростный собеседник. О нем и не подумаешь, что он какие-то вопросы задает «с бумажки». И выборка у Свинаренко оказалась побольше – целых 40 писателей, а еще приложения – в одном из них, например, интервью с Дмитрием Набоковым. Реплики Свинаренко резкие, участники беседы искренние, сам он, среди прочего, не преминет проверить или опровергнуть слухи, рассказать разухабистую байку и обязательно вставить в текст пару скабрезностей. С некоторыми Свинаренко на «ты», но с иными и на «вы». Ему Прилепин расскажет, что пошел на филфак за «воздушной и литературной» кузиной, но больше, чем о литературе, они будут говорить о политике, ОМОНе и Чечне. Быкова он спросит, как писатели ненавидят друг друга, а тот в ответ упомянет, как кому-то из писателей «дала полячка», после чего беседующие и вовсе обсудят детали сексуальной жизни Быкова. А Эдуард Успенский поведает о цензуре, самоцензуре, стихах о бюджете и моче. Восемьсот страниц таких разговоров – это, конечно, несколько неподъемно, зато  не скучно.

Быков: «В России нельзя, чтобы на тебя распространялись общие правила. Иначе тебя любой врач бортанет, таксист обхамит, официант пошлет на фиг и так далее. Нужно, чтобы тебя хоть немножечко знали в лицо. Тогда мент, когда будет тебя бить, будет делать это с некоторым опасением».

  • Захар Прилепин. Именины сердца: разговоры с русской литературой. – М.: АСТ, 2009. – 416 с.

Если у Свинаренко интервьюируемый так или иначе попадал под влияние интервьюера, то Прилепин, как бы эмоционален он ни был, всегда оставляет писателя в своей тарелке. Однако в случае с «Именинами сердца» есть другой нюанс – Прилепин встретился с 30 писателями, но только с теми, кто ему был интересен самому. Сдержанное интервью с Анной Козловой будет отличаться от дружеской беседы с Александром Гарросом и уж тем более – с Александром Прохановым. Однако здесь, под прикрытием чинного диалога о самих писателях, Прилепин часто говорит о себе: то в вопросах, то в финале интервью, когда он ставит точку на том, что его самого пригласили в один из российских городов. Да и само построение сборника, встречающего читателя несколькими интервью с самим Прилепиным, подсказывает, что эта книга – даже не литература в кубе, а Прилепин в кубе. Сам выбирает собеседников, сам берет интервью, да и о себе не забывает.

Данилкин: «Что они умеют, Захар, эти двое, так это дать по яйцам; в жизни тяжело прожить без этого умения, но в критике, мне кажется, можно; я, во всяком случае, всегда полагал, что для критика эффективнее поднять бровь, чем врезать по яйцам; мы все-таки имеем дело с писателями, у них гораздо чувствительнее совсем другие нервные окончания»

  • Лев Данилкин. Клудж. Книги. Люди. Путешествия. – М.: РИПОЛ-классик, 2016. – 384 с.

«Клудж» Данилкина на самом деле, разумеется, не сборник интервью. Однако эту книгу проигнорировать невозможно: один из самых известных литературных критиков беседует с отечественными и зарубежными писателями, перемежая такие рассказы историями из путешествий. Его беседы меньше всего напоминают интервью; больше всего – репортажи. Ради писателя он выдвигается хоть в Пермь, как в случае с Алексеем Ивановым, хоть в Великобританию, как в случае с Джулианом Барнсом, и рассказывает не только о персоне, но и о том, как рядом с ним себя чувствует обычный человек. То есть да, говорит он и о себе тоже – но выступает в роли маленького человека, хотя таковым и не является. Данилкин в каждом интервью разыгрывает спектакль, в котором роли исполняют писатель, его книги и читатель (в этой ипостаси выступает сам Данилкин). И каждый такой спектакль переводит все, что мы знаем о чтении, из плоскости теории литературы – в понятную реальность.

Данилкин о Барнсе: «В любом случае у меня возникает дурное предчувствие, что в следующем своем романе он выведет иностранного журналиста-идиота. Утешает, что обещанный в июле «Артур и Джордж» — вроде бы из викторианской жизни, и вряд ли он захочет предпринимать дополнительные усилия по инсталляции туда моей скромной персоны»

Собственно, книга Гарроса тоже не вписывается в рамки условного жанра книги с интервью. Да и разговоров с писателями здесь не так много – не больше пяти. Но это тот случай, когда берут не количеством, а качеством. На читателя должны повлиять даже не сами тексты интервью, а то, что их окружает: если у Данилкина это рассказы о путешествиях, то у Гарроса – неэкзотические повествования о совсем обычных вещах, например, о том, как он пытался перевезти в поезде Москва – Петербург свою собаку. Литература у Гарроса идет на сближение со всем: с журналистикой, музыкой, цирком, теми же путешествиями на поездах. Книга предоставляет читателям мнимую свободу выбора: литература здесь вроде бы действует на равных с другими сферами деятельности человека, однако задает им тон: не только тем, что каждая глава начинается с интервью с писателем, но и тем, что жизнь в описании Гарроса приобретает подозрительное сходство с литературным произведением.

Гаррос о Прилепине: «Скоро Саша поедет в Ригу убивать латышского судью, впаявшего “союзникам” пятнадцатилетние сроки, а Яна залепит тортом в лицо президенту РФ — и даст старт короткой, отчаянной и обреченной революции молодых маргинал-патриотов. Это в романе, а в жизни мы оба вполне себе сыты и пьяны, и Прилепин рассказывает мне о памятной скамейке за несколько дней до своего знаменитого чаепития с Путиным, во время которого он спросит о Тимченко и “Гунворе”, но тортами швыряться не станет».

Елена Васильева

Писателю Александру Гарросу нужна помощь!

В начале осени в социальных сетях появилась информация о том, что Александр Гаррос столкнулся с опасной болезнью. Побороть недуг поможет дорогостоящее лечение.

Имя Александра Гарроса громко зазвучало в литературном мире в 2003 году — после того как роман «Головоломка», созданный писателем вместе с Алексеем Евдокимовым, принес авторам премию «Национальный бестселлер». Это произведение стало настоящим скандалом и было признано одним из самых провокационных и жестких в современной литературе. Тем удивительнее, что его авторы оказались интеллигентными и, по признанию их друзей, добрыми людьми.

После этого Александр Гаррос принимал участие в написании еще нескольких художественных произведений, вел колонку в журнале «Сноб», создавал сценарии вместе со своей женой, писательницей Анной Старобинец. В сентябре 2015 года стало известно, что врачи обнаружили у него дифференцированный плоскоклеточный ороговевающий рак пищевода. Сейчас Александр и Анна вместе с детьми находятся в Берлине — они обратились в клинику «Шарите». По словам близкого друга семьи журналиста Андрея Лошака, на лечение Александра не хватает 24 000 евро. Помочь Александру Гарросу побороть болезнь может каждый, кто готов сделать пожертвование. Перевести деньги можно на личные счета Александра Гарроса или Анны Старобинец, либо на счет немецкого филиала российского благотворительного фонда «Радуга»:

Raduga Deutschland gGmbH

Mozartstraße 6

87435 Kempten (Allgäu)

Volksbank Bühl e. V.

IBAN: DE67 6629 1400 0005 1892 09

BIC: GENODE61BHL

Konto nummer: 5189209

При перечислении средств в деталях платежа необходимо указать, что пожертвование предназначено для Alexander Garros.

Александр Гаррос, Алексей Евдокимов. Чучхе

  • Авторский сборник
  • М.: Вагриус, 2006
  • Переплет, 352 стр.
  • ISBN 5-9697-0247-1
  • Тираж: 5000 экз.

Говорить, собственно, нужно только о первой вещи, которая и дала название книге. Повесть «Новая жизнь» обнаруживает литературную умозрительность авторского метода, в этом качестве полезна. Герой каждый год меняет облик и сюжет жизни, о чем нам почему-то так и не сообщает, убегает от себя и в то же время ищет смерть. Замученный Достоевский или Фриш. «Люфт» написан отделившимся от соавтора Евдокимовым: разросшийся на сто страниц плакат со свежими данными из газет (дата: январь 2006).

В киноповести «Чучхе» все это тоже есть, но детективный сюжет закручен блестяще, интрига раскрывается на последней странице, приходится заглянуть в начало, чтобы понять ее смысл.

Киноповесть — лукавый жанр. Живопись не требуется. У авторов к ней, кажется, и вовсе нет призвания. Имена, должности, этикетки. Достаточно, например, сказать, что герой ел снедь — режиссер дорисует. Или, в лучшем случае, что он резал болгарский перец «цептеровским» ножом. Кому нужно, понятно.

Предисловие настораживает. Авторы долго объясняют, что не собирались писать пасквиль ни на Ходорковского, ни на Березовского и Абрамовича. Само соединение имен наводит политическую тоску. Но нет, действительно, не пасквиль, речь о другом.

Выпускников элитного класса (читаем все же — школа Ходорковского) начинают по одному уничтожать. Канва известна по негритятам Агаты Кристи, однако проблемы личной вины и высшего (персонифицированного) судии остались в прошлом веке. Перепуганные, герои уничтожают друг друга. Так воспитаны. Каждый за себя, никто никому не доверяет. Покупаются на блеф одноклассника, о чем, как я уже сказал, мы узнаем в самом конце.

Пересказывать детектив — подлое занятие. Поэтому и не буду. Читатели у этой книги, несомненно, найдутся, тем более что авторы являются лауреатами премии «Национальный бестселлер».

О мальчиках и девочках, которые к двадцати пяти годам стали директорами фирм, продюсерами, лидерами партий и советниками президента, мы знаем примерно столько же, сколько о снежном человеке. Информация избыточна и одновременно недостаточна. «Чучхе» не много меняет в этой густо прорисованной пустоте. Но авторы озабочены проблемой воспитания, это повесть о воспитании, что уже является достаточным поводом для размышлений.

Мишенью выбраны братья Стругацкие, которые верили в Человека Воспитанного. С большим основанием на роль оппонента годился бы Руссо. Но тут, вероятно, сказалась читательская биография. И дело, в конце концов, не в этом. Авторы не верят в чудесную силу воспитания.

Артур Коминтович Ненашев был еще учителем олигарха, почему тот и пригласил его в свой колледж (школу, лицей). Он «шестидесятник», пребывает в иллюзии, что можно еще нечто изменить в человеке и в обществе. Ученик его, олигарх, тоже верит в это (все же след Ходорковского смыть не удается).

Далее все не складывается не только у педагога, но и у авторов. Может быть, педагогический метод Ненашева не сработал? Но довольно трудно представить «шестидесятника», который проповедует политическую философию Северной Кореи чучхе. Помню это время, на Северную Корею была стойкая аллергия, на чучхе идиосинкразия отдельно. «Кавалергарды», «дева юная», «комсомолочка» — вот герои, пароли и кумиры тех лет. Кстати, чучхе — идеология коллективистская, а не индивидуальная, как может показаться из повести. Опираться на собственные силы призвана была нация.

В объективированном сюжете киноповести возможно и другое объяснение педагогической неудачи: человек не поддается воспитанию. Вернее, воспитывают его обстоятельства, а не учителя. Из уст одного из учеников, аутсайдера в карьерном смысле, но, как водится, душевно и духовно доброкачественного, мы узнаем, что учитель был потрясен неисправимым эгоизмом своих подопечных. Но и у учеников есть, однако, свой резон. Учитель коллекционировал пробки от пивных бутылок иностранного производства. Такой педагогический прокол в стройной системе романтика. А дети запомнили на всю жизнь. Вот и поубивали друг друга через семь лет после выпуска.

Николай Крыщук