Метка: Петербург

Невероятно, но факт: в молодежной среде рождается мода на поэзию. Сообщества «начинающих жить стихом» растут на глазах, обещая в недалеком будущем явление «новой волны» русского стихотворства.

Началось это года два-три назад. Сначала стали появляться свободные атомы — стихопишущие девушки. Потом они принялись кучковаться, вить поэтические гнезда. Потом и юноши явились. Задышали поэтические кружки и группы, активизировались молодежные ЛИТО, высветились соответствующие закоулки в Интернете. Сегодня в Петербурге уже можно назвать несколько центров кипения молодой поэтической крови. «Театр поэтов», поэтические слэмы, конкурс «ПОЭТому», группа «Двор чудес» на филфаке СПбГУ, литобъединение «Пиитер» и еще два-три ЛИТО, обитающие под крышей Центра современной литературы и книги (ЦСЛиК). Количество их участников стремительно растет, ежегодно удваиваясь, как вожделенный ВВП. В этих сообществах издаются авторские книги (правда, микроскопическими тиражами), коллективные сборники и альманахи (правда, не выходящие за пределы круга друзей и знакомых кролика). Появляются имена — Светлана Бодрунова, Аля Кудряшева, Ольга Хохлова, Роман Осминкин —
норовящие стать культовыми (правда, культ — в пределах того же круга). Словом —
жизнь. Прекрасно. Но…

Как-то я пришел на большое стихо? чтение в ЦСЛиК. Там выступали молодые поэты и поэтессы, лидеры конкурса «ПОЭТому». Выслушав первого, я поразился: надо же, как здорово пишет! Выслушав вторую, девушку ослепительной красоты, я поразился еще больше. После третьего выступления изумлению моему не было предела. А во время четвертого мне захотелось встать и уйти. Я вдруг понял, что все выступающие пишут стихи ОДИНАКОВО хорошо. Никакой неправильности, занозы, ничего поперечного. «Фабрика поэтических звезд» какая-то. Потом я попал на вечер авторов альманаха «Почерк» (группа «Двор чудес»). Там ситуация оказалась диаметрально противоположной, а результат (желание уйти) тот же. Творчество перемежалось графоманией, жемчужины таланта терялись в неуправляемом словопотоке, манера чтения стихов варьировалась от бубнежа себе под нос до танцев а-ля Айседора Дункан.

И в том, и в другом случае ситуацию спасало одно: искренность. Но эта же иск? ренность и молодой напор, в условиях разрыва культурной традиции, создают сонм творческих проблем — детских болезней возрождающегося поэтического организма.

Болезнь первая:
утрата культуры чтения

Помню, я, пятнадцатилетний, после первых занятий в литературном клубе «Дерзание» при Дворце пионеров принялся читать — и прочитал! — всю русскую поэзию XIX века в объеме полных собраний сочинений. Потому что условием «уважухи» в этом кругу было знание стихов, написанных до тебя. Невежество поэтов «новой волны» в этом отношении — просто вопиющее. Самые продвинутые ориентируются в поэзии прошлого как на минном поле: тут ступил — хорошо, туда шагнул —
пропал. Тот, кто освоил Бродского, не слыхивал про Ходасевича, а та, которая бредит Цветаевой, представления не имеет о Елене Гуро. В результате два-три прочитанных великих становятся кумирами, а молодому автору ничего не остается, как превращаться в их эпигона. Отсюда неумение отличать зерна от плевел в стихах приятелей и в собственных, отсюда — однообразие звучания, скудость набора форм и средств, которыми пользуются даже самые успешные и безусловно одаренные. Возьмите книжку — хорошую! —
Али Кудряшевой «Открыто» или залезьте на страничку талантливой Ольги Хохловой в Интернете — и вы увидите, что один и тот же эмоциональный тон, риторический троп, интонационный ход, блестяще примененный в одном, втором, третьем стихотворении, тиражируется дальше, постепенно превращаясь в собственный клон.

Болезнь вторая:
разрыв традиции литературно-кружкового общения

Пушкин был вскормлен в «Арзамасе», явление Блока состоялось в кружке младших символистов. Новые явления культуры складывались в малых сообществах, живущих совместной творческой жизнью. Их тон — жесткая пристрастность, максимализм взаимных оценок, накал страстей. В этих печах из руды выплавлялся металл, отделяясь от шлака. Последними поэтическими сообществами такого рода в Питере были ЛИТО: Глеба Семенова в 50-60-х годах, Виктора Сосноры в 70-х —
начале 80-х. Сейчас творческая молодежь вновь сползается к общим очагам. Но атмосфера там пока еще не достигает температур творческого плавления. Прежде всего это проявляется в отсутствии жесткой критики. Все довольны собой и друг другом. Зайдите на сайт ЦСЛиК — и увидите, что единственный эпитет, прилагаемый к авторам, — «замечательно». Замечательный поэт читал замечательные стихи. После него еще один замечательный поэт занимался тем же. Все одинаковые — замечательные.

Болезнь третья:
утрата культуры
озвучивания стихов

Стих есть текст звучащий. Без звука он мертв. Поэтому мы так напряженно вслушиваемся в глухой голос читающего стихи Блока, в заунывные ноты Ахматовой, в еврейское косноязычие Бродского. Поэтому графоманы в большинстве своем не умеют читать стихи вслух. Лет пятнадцать назад поэты перестали выступать, потому что публика перестала их слушать. Традиция стихочтений угасла, и теперь, когда она возрождается, заметна стала неготовность и даже боязнь многих молодых и небездарных авторов озвучивать свои стихи, нести их к людям. Стих остается неисполненным, одноногим и одноглазым, не проявленным до конца, а автор — не понятым самим собой.

Четвертая болезнь,
может быть, самая серьезная.

Издать книгу — стоит денег, а на книжном рынке поэзия сегодня — убыток, а не товар. То немногое, что издается, — выходит тиражами в 200-300, максимум 500 экземпляров. Машинописные сборники времен застоя — и те перепечатывались в большем количестве. Что из того, что стихи Бодруновой, Кудряшевой или Михаила Александра вышли книжками? За пределы «кроликова круга» они, в силу тиража, не вырвались. Хохлова, Осминкин и многие другие довольствуются Интернетом. Но там их стихи — интересные, достойные серьезного внимания — тонут в невероятном потоке рифмоплетства, графомании и безграмотной болтовни. Стихи поэта, не ставшего знаменитостью — будь он трижды гением — найдет и прочтет только тот читатель, который его уже знает. То есть человек все того же крохотного круга. Резонанса вокруг нет. И поэтический голос вынужден чирикать в масштабах, определяемых размером его клетки.

Все это есть главная проблема молодой петербургской поэзии. Она — камерна, маломерна, начисто лишена публицистических, проповеднических и уж подавно — пророческих интонаций. Она заключена внутри личности автора. А так как личность, говоря словами Глеба Горбовского, не колесила на лихой тачанке и в танке не горела, жила тихо-мирно, то ничего сногсшибательного поведать большому миру она не может. Разве что с подкупающей искренностью рассказать в тысячу первый раз о своем, о девичьем.

Но это — будем верить — проблемы роста. Поэтическая жизнь в Петербурге возрождается. О ней наконец-то стало интересно говорить. Это — главное.

Анджей Иконников-Галицкий

• «Пью вино архаизмов…»
  О поэзии Виктора Кривулина
• Татьяна Горичева, Даниэль Орлов,
  Александр Секацкий, Николай Иванов
• СПб.: Коста, 2007

Александр Секацкий: «Настоящая поэзия, та, которой, в частности, занимался Кривулин, обязательно предполагает, что нам удается дистанцироваться от всего свежего, но в то же время примитивного материала, уйти в развилку, где мы смотрим в окно, где мы позволяем себе иным образом культивировать структурированное бытие, устроенное не по принципу линейного времени, а по принципу прорастающего дерева, ветвей, цветов, которые на вырост. Этот уход, странным образом, и оказывается пользой, извлекаемой поэтом из своей поэзии. Поэзия не может быть немедленной ситуативной реакцией. Настоящий поэт не может звать своими стихами на баррикады. Это лишь частичные ситуативные функции. По большому счету, он может только так взглянуть в окно, что смерть действительно покажется не столь страшной, какой она была бы, если бы поэт не бросил этого взгляда. Как мы понимаем, это немало. Это в высшей степени существенно».

Другой язык

Если бы на обложке этой книги значилось другое имя, а не Натальи Романовой (допустим, она издала ее под псевдонимом), то никому бы и в голову не пришло приплетать сюда какую-то филологию и выяснять, какое у автора образование. Идентификация автора здесь один в один совпадает с тем, как он сам себя позиционирует, потому что “ZAEBLO”, с одной стороны, простая и понятная книга, а с другой — искренняя и бесхитростная.

Голос этой поэзии — голос поколения, которому все, о чем говорится, понятно без переводчика и важно без комментариев. Им не надо объяснять, что такое Сауз Парк и Футурама, Кровосток, Тупак и Dr. Dre, и не надо уточнять адресов, по которым находятся «Порт», «Пятница» и «Орландос».

Книга “ZAEBLO” может быть интересна тем, кто занимается альтернативным кино. Здесь есть темы, уже сейчас являющиеся готовыми к производству сценариями. Весь цикл “Iron Тоys” — полнометражный фильм о детстве в актуальном жанре «хоррор» («Лисичка» — «Жылезкый круг» — «Фашыzzм» — «Мама и папа» — «Дэд Хед»), и получиться может круче, чем «Дети-убийцы» Иштвана Сабо. Разделы “Culture” и “ZAEBLO” — как специально подточены под вредоносную анимацию в духе Сауз Парка. А общая эстетика трэша в “Оld schооl” — подарок для какой-нибудь новой Трома-Студии. Если бы я занимался кино, то сразу ухватился за весь этот клондайк идей, стиля, диалогов, как бы предназначенных для новых форм сегодняшнего и завтрашнего посткинематографа. Это Антигламурный Петербург первого десятилетия XXI века. По его лабиринтам автор с отважностью диггера проводит своих читателей, по пути сражаясь с попсой и культурными стереотипами, решительно отвергая всё, что так ценно для подавляющего большинства населения. Политика, культура и русская литература, семейные ценности, индустрия развлечений и образование, контркультурные идолы 80-х и 90-х, все священные коровы, весь, от и до, мир взрослых — всё обстебано и достойно глумления.

Если кто-то станет бурчать, что это все «уже было» (а этот аргумент обычно и приводится, если других нет), то на этот дешевый трюк не поведутся именно те, с кем на одном языке говорит «лирический герой». Этот язык, однако, доступен не всем, при всей кажущейся и даже — на первый взгляд — вопиющей — простоте. В построении фраз, речевых оборотов, в нарушении порядка слов и искажении их морфологии, не говоря уже о том, как расставляются акценты в перечислительных рядах привычных слуху подростков приоритетов, — содержатся коды, взрослым людям недоступные. Это говорят не с ними и не на их языке. Вроде как понятно, а вроде как и не очень. Они могут разглядеть только одно: «вот опять стихи, где мат».

Замечательный критик Виктор Топоров определил мою позицию как «матерящийся поэт» (в отличие от «матерных поэтов» — «такого говна хватает»). Третья позиция — это другой язык. Одной из его особенностей является то, что «эти» слова из него не изымаются и не заменяются общепринятыми корректными аналогами. Это так же невозможно, как из обычного языка изъять, например, все союзы и предлоги; и возможно, даже глаголы. Ткань рассыплется, все рухнет.

В России такой специфический сплав возник в начале XXI века, и он существует независимо от того, плохо это или нет и какое огорчение вызовет у общественности, когда обыватели поймут, что это не то, что они думают («засорение языка» и прочие бесчинства). Это просто другой язык, который им уже не принадлежит. И компьютерные языки ведь не всем понятны — ну да все живы.

Другой язык — это явление, еще не исследованное филологией и критикой (монографии по мату к этому никакого отношения не имеют, так как они опираются именно на две предыдущие категории — «матерных» и «матерящихся»). Но и не совсем уж новое, поскольку достаточно хорошо освоено молодыми «пользователями», с которыми, собственно, и говорит автор этой книги.

Наталья Романова — самая антигламурная и бесстрашная звезда на петербургском поэтическом небосклоне, а книга “ZAEBLO” — не только камень в обывательский планктон, но, еще и более того, осиновый кол в могилу и логику оld sсhооl-культуры, кишащей упырями и вурдалаками (а некоторые думают, что там — святые мощи, и им поклоняются!).

Евгений Мякишев

• Составление и общее редактирование Ю. М. Валиева
• СПб.: Реноме, 2006 г.
• Обложка, 732 с.
• ISBN 5-98947-029-0
• 300 экз.

Курс молодого поэта

Это поэт настоящий — пьющий, курящий.
А это — ненастоящий,
                         но тоже пьющий, курящий.
А когда они выпьют из одной бутылки
И, заплакав, закусят с одной вилки,
То сами не понимают, кто настоящий,
А понимает это лишь вышестоящий.

Александр Щедрецов

Нужно ли учиться писать стихи и прозу? Может, и не нужно. Может, иной гений, проводя целые недели в праздности, вдруг в один прекрасный день соберется, сядет за стол, выдернет из стопки чистый лист бумаги и за пять минут сделает набросок очередного шедевра, нисколько не задумываясь о том, что для других литература — тяжкий и неблагодарный труд. Что же это? Правило или исключение из правил? Я думаю, что исключение. Талант — вещь хорошая и необходимая, но он должен быть подкреплен трудолюбием и усидчивостью. Наверное, именно поэтому по всему миру создавались и создаются литературные студии, где юных неоперившихся любителей изящной словесности учат писать стихи и прозу.

Об одной из таких студий — о литературной студии Дворца пионеров города на Неве — написана книга «Время и Слово».

Условно это издание можно разделить на две части: на воспоминания тех, кто был причастен к студии, и на их стихотворные и прозаические произведения. Начинается книга мемуарными записями самых первых литстудийцев, которые посещали Дворец пионеров еще в 30-е и 40-е годы (Анатолий Хаеш, Майя Квятковская, Владимир Британишский и многие другие). Затем следуют воспоминания представителей поколения шестидесятников (Льва Лурье, Петра Брандта, Татьяны Курочкиной). К сожалению, всех участников сборника здесь назвать невозможно — на это ушло бы слишком много места, так что лучше раздобыть книгу и посмотреть самому. (Хотя тираж книги, к сожалению, мизерный.)

После заметок семидесятников-восьмидесятников начинается раздел, представляющий литературное творчество литстудийцев и «дерзайцев». Произведения, помещенные в этот раздел, лишний раз доказывают, что созданию художественных текстов надо учиться. Понятно, что составители сборника собрали самые наижирнейшие сливки с наследия питомцев литературной студии. Но почему-то я уверен, что произведения, не вошедшие в сборник, ничуть не хуже,— настолько хороши произведения, в книгу вошедшие.

Напоследок я хочу сказать о роли наставника. Преподавание — дело сложнейшее. А когда приходится сталкиваться с амбициозными подростками, каждый из которых мнит себя гением, задача преподавателя десятикратно усложняется. Поэты — самые тонкие натуры. Обидеть начинающего поэта ничего не стоит. Поэтому лидер должен быть чутким. Но поэты также самые самовлюбленные натуры. Поэтому иногда их необходимо осаживать, и лидер должен быть еще и чуточку жестким. Кроме того, у него должен быть безупречный вкус и желание выслушать каждого. А еще он должен владеть методикой и уметь правильно выстраивать свои занятия. Именно такими людьми были Глеб Семенов, Рудольф Кац, Нина Князева. Они вырастили несколько поколений людей, неравнодушных к литературе. На подходе новое поколение. Ребята, увлеченные любимым делом. Уверен, они еще заявят о себе.

Виталий Грушко