Невероятно, но факт: в молодежной среде рождается мода на поэзию. Сообщества «начинающих жить стихом» растут на глазах, обещая в недалеком будущем явление «новой волны» русского стихотворства.
Началось это года два-три назад. Сначала стали появляться свободные атомы — стихопишущие девушки. Потом они принялись кучковаться, вить поэтические гнезда. Потом и юноши явились. Задышали поэтические кружки и группы, активизировались молодежные ЛИТО, высветились соответствующие закоулки в Интернете. Сегодня в Петербурге уже можно назвать несколько центров кипения молодой поэтической крови. «Театр поэтов», поэтические слэмы, конкурс «ПОЭТому», группа «Двор чудес» на филфаке СПбГУ, литобъединение «Пиитер» и еще два-три ЛИТО, обитающие под крышей Центра современной литературы и книги (ЦСЛиК). Количество их участников стремительно растет, ежегодно удваиваясь, как вожделенный ВВП. В этих сообществах издаются авторские книги (правда, микроскопическими тиражами), коллективные сборники и альманахи (правда, не выходящие за пределы круга друзей и знакомых кролика). Появляются имена — Светлана Бодрунова, Аля Кудряшева, Ольга Хохлова, Роман Осминкин —
норовящие стать культовыми (правда, культ — в пределах того же круга). Словом —
жизнь. Прекрасно. Но…
Как-то я пришел на большое стихо? чтение в ЦСЛиК. Там выступали молодые поэты и поэтессы, лидеры конкурса «ПОЭТому». Выслушав первого, я поразился: надо же, как здорово пишет! Выслушав вторую, девушку ослепительной красоты, я поразился еще больше. После третьего выступления изумлению моему не было предела. А во время четвертого мне захотелось встать и уйти. Я вдруг понял, что все выступающие пишут стихи ОДИНАКОВО хорошо. Никакой неправильности, занозы, ничего поперечного. «Фабрика поэтических звезд» какая-то. Потом я попал на вечер авторов альманаха «Почерк» (группа «Двор чудес»). Там ситуация оказалась диаметрально противоположной, а результат (желание уйти) тот же. Творчество перемежалось графоманией, жемчужины таланта терялись в неуправляемом словопотоке, манера чтения стихов варьировалась от бубнежа себе под нос до танцев а-ля Айседора Дункан.
И в том, и в другом случае ситуацию спасало одно: искренность. Но эта же иск? ренность и молодой напор, в условиях разрыва культурной традиции, создают сонм творческих проблем — детских болезней возрождающегося поэтического организма.
Болезнь первая:
утрата культуры чтения
Помню, я, пятнадцатилетний, после первых занятий в литературном клубе «Дерзание» при Дворце пионеров принялся читать — и прочитал! — всю русскую поэзию XIX века в объеме полных собраний сочинений. Потому что условием «уважухи» в этом кругу было знание стихов, написанных до тебя. Невежество поэтов «новой волны» в этом отношении — просто вопиющее. Самые продвинутые ориентируются в поэзии прошлого как на минном поле: тут ступил — хорошо, туда шагнул —
пропал. Тот, кто освоил Бродского, не слыхивал про Ходасевича, а та, которая бредит Цветаевой, представления не имеет о Елене Гуро. В результате два-три прочитанных великих становятся кумирами, а молодому автору ничего не остается, как превращаться в их эпигона. Отсюда неумение отличать зерна от плевел в стихах приятелей и в собственных, отсюда — однообразие звучания, скудость набора форм и средств, которыми пользуются даже самые успешные и безусловно одаренные. Возьмите книжку — хорошую! —
Али Кудряшевой «Открыто» или залезьте на страничку талантливой Ольги Хохловой в Интернете — и вы увидите, что один и тот же эмоциональный тон, риторический троп, интонационный ход, блестяще примененный в одном, втором, третьем стихотворении, тиражируется дальше, постепенно превращаясь в собственный клон.
Болезнь вторая:
разрыв традиции литературно-кружкового общения
Пушкин был вскормлен в «Арзамасе», явление Блока состоялось в кружке младших символистов. Новые явления культуры складывались в малых сообществах, живущих совместной творческой жизнью. Их тон — жесткая пристрастность, максимализм взаимных оценок, накал страстей. В этих печах из руды выплавлялся металл, отделяясь от шлака. Последними поэтическими сообществами такого рода в Питере были ЛИТО: Глеба Семенова в 50-60-х годах, Виктора Сосноры в 70-х —
начале 80-х. Сейчас творческая молодежь вновь сползается к общим очагам. Но атмосфера там пока еще не достигает температур творческого плавления. Прежде всего это проявляется в отсутствии жесткой критики. Все довольны собой и друг другом. Зайдите на сайт ЦСЛиК — и увидите, что единственный эпитет, прилагаемый к авторам, — «замечательно». Замечательный поэт читал замечательные стихи. После него еще один замечательный поэт занимался тем же. Все одинаковые — замечательные.
Болезнь третья:
утрата культуры
озвучивания стихов
Стих есть текст звучащий. Без звука он мертв. Поэтому мы так напряженно вслушиваемся в глухой голос читающего стихи Блока, в заунывные ноты Ахматовой, в еврейское косноязычие Бродского. Поэтому графоманы в большинстве своем не умеют читать стихи вслух. Лет пятнадцать назад поэты перестали выступать, потому что публика перестала их слушать. Традиция стихочтений угасла, и теперь, когда она возрождается, заметна стала неготовность и даже боязнь многих молодых и небездарных авторов озвучивать свои стихи, нести их к людям. Стих остается неисполненным, одноногим и одноглазым, не проявленным до конца, а автор — не понятым самим собой.
Четвертая болезнь,
может быть, самая серьезная.
Издать книгу — стоит денег, а на книжном рынке поэзия сегодня — убыток, а не товар. То немногое, что издается, — выходит тиражами в 200-300, максимум 500 экземпляров. Машинописные сборники времен застоя — и те перепечатывались в большем количестве. Что из того, что стихи Бодруновой, Кудряшевой или Михаила Александра вышли книжками? За пределы «кроликова круга» они, в силу тиража, не вырвались. Хохлова, Осминкин и многие другие довольствуются Интернетом. Но там их стихи — интересные, достойные серьезного внимания — тонут в невероятном потоке рифмоплетства, графомании и безграмотной болтовни. Стихи поэта, не ставшего знаменитостью — будь он трижды гением — найдет и прочтет только тот читатель, который его уже знает. То есть человек все того же крохотного круга. Резонанса вокруг нет. И поэтический голос вынужден чирикать в масштабах, определяемых размером его клетки.
Все это есть главная проблема молодой петербургской поэзии. Она — камерна, маломерна, начисто лишена публицистических, проповеднических и уж подавно — пророческих интонаций. Она заключена внутри личности автора. А так как личность, говоря словами Глеба Горбовского, не колесила на лихой тачанке и в танке не горела, жила тихо-мирно, то ничего сногсшибательного поведать большому миру она не может. Разве что с подкупающей искренностью рассказать в тысячу первый раз о своем, о девичьем.
Но это — будем верить — проблемы роста. Поэтическая жизнь в Петербурге возрождается. О ней наконец-то стало интересно говорить. Это — главное.