- Лена Элтанг. Царь велел тебя повесить. Рукопись
Если перед сном много переводить Набокова с одного иностранного языка на другой, то приснится роман Лены Элтанг. Но это неточно.
Произнося это имя, Ле-на Эл-танг (кончик языка, разумеется, толкнулся о зубы), трудно найти в себе силы говорить о какой-то конкретной книге, хочется говорить обо всех романах сразу. Недаром «Побег куманики», «Каменные клены», «Другие барабаны» и теперь «Царь велел тебя повесить» претендуют на объединение в тетралогию. Прозе Элтанг тесно под замком книжной обложки. Главный герой ее книг — слово — рвется за пределы бумажных страниц, требуя, как в лирике, быть произнесенным вслух. Это проза без национальности, без времени — но на русском языке и современная, и в этом таится очередное противоречие, одно из многих.
Тонко, красиво и страшно. Читая Лену Элтанг, поневоле думаешь о том, что составлять буквы в слова — древнее искусство, никак не профессия. Магия не принадлежит какой-то одной культуре, заклинания не измеряются анализом отдельных слов.
«Царь велел тебя повесить» — полностью переписанные и дополненные второй частью «Другие барабаны» — сохраняет родство с предыдущими романами.
Всегда игра в детектив, всегда Эрос и Танатос, почти неразличимые в своем тесном сплетении. Это не праздный интерес наблюдателя, для которого секс и смерть — события, скрываемые от посторонних глаз, — привлекательны как зрелище. Их болезненное препарирование — тот самый нож, которым герои копаются в себе. Отсюда же интерес к теме запретной любви, инцестуальные мотивы, ведь человек у Элтанг стоит на границе родовой памяти и подсознания, самим своим существованием примиряя Юнга и Фрейда.
Здесь будут указаны и точные годы, и полунамеки на приметы времени, но все они — не более чем декорации: герой фиксирует свои мысли на ноутбуке, хотя с тем же успехом мог бы записывать их гусиным пером на пергаменте. Времени нет: как обычно у Элтанг, частное по-джойсовски сплавляется с мифологическим всеобщим.
Это письмо будет длинным, Ханна, так что читай его понемногу, ведь мне нужно уместить сюда целую связку не связанных на первый взгляд вещей, причем, некоторые из них не имеют к моей жизни никакого отношения — и это хорошо, хотя и опасно. Чужую жизнь можно употреблять только в гомеопатических дозах, словно змеиный яд, наперстянку или белену.
Герои пишут и ищут, письмо и поиск — тождественные понятия. «Устная речь — довольно грязное дело, письмо гораздо чище», — говорил Жиль Делез, и манера письма Лены Элтанг — образец идеальной чистоты, едва ли не совершенства стиля без малейшего намека на красивости, со зримыми метафорами, отодвигая которые, читатель постепенно сможет выстроить в уме фабулу. После чего поймет, что это совершенно неважно. Форма побеждает содержание: не знаю, читает ли кто-то прозу Элтанг ради сюжетов. Перед нами особая категория сновидческой прозы, где в одной точке сходятся внешнее и внутреннее:
Служанка дает мне новый раствор, горький, как болиголов, приходится запивать его молоком. От него мне снятся странные четкие сны, а явь, наоборот, мутнеет.
Предметность позволяет зафиксировать это меняющееся пространство. Нечто, увиденное во сне, недолгое время остается собой, превращается во что-то иное, и для Элтанг важно запечатлеть физическое состояние предмета, создавая иллюзию реальности. Вещи — то, за что можно уцепиться в непрочном, кажущемся мире. Только вещам и можно верить, а больше — ничему, даже (особенно!) собственным воспоминаниям.
Вещи обманывают нас, ибо они более реальны, чем кажутся, писал Честертон. Если считать их самоцелью, они непременно нас обманут; если же увидеть, что они стремятся к большему, они окажутся еще реальней, чем мы думали. Настоящие вещи живут в скрытой возможности, а не в свершении, вроде пачки бенгальских огней или пакетика семян.
Вещи не могут быть плохими или хорошими — и не бывают однозначными герои Лены Элтанг. Вещами управляет человек, человеком же управляет текст. Герой в тюрьме, хотя не совершал убийства — неумолима логика детской считалочки, абсурдной, как «Процесс». И весь роман — как та самая считалка, когда после четырех неожиданно следует десять, а за десяткой вдруг поджидает смерть.
Раз, два, три, четыре, десять, царь велел тебя повесить.