Мариуш Вильк. Дом странствий

Последний том «Северного дневника» Мариуша Вилька посвящен феномену странствия: странник возвращается домой и «пишет дорогу» — просеивает сквозь память встречи и образы, содержащие больше, чем они есть сами по себе. Он словно стремится перешагнуть незримую черту, за которой «настоящая до боли реальность обращается в правду воображения».

В каждом страннике сидит отшельник, тоскующий по оседлой жизни.

Брюс Чатвин

Вот как... А прежде он твердил, будто в каждом отшельнике сидит странник, тоскующий по кочевой жизни.

*

Вчера мы вернулись на Онего. Последние четыре километра едва одолели: дорога, по словам встретившего нас в Великой Губе Тихона — Саши Тихонова, — «пала», то есть раскисла к черту. Еще утром — твердая земля, по которой можно гнать на третьей скорости, а на обратном пути — такое болото, что мы то и дело вязли в колее, разъезженной КамАЗами, тракторами и лесовозами.

По дороге Тихон сетовал на минувшую зиму — тяжела, мол, была, и снега поболе, чем обычно, и морозы докучали. Петро пил, не сползая с печки, пока по пьяни с нее не грохнулся... В Медгоре сделали трепанацию черепа. Вернулся с уродливым швом на лбу (напоминая чудовище Франкенштейна), снова запил и в конце концов, видимо, отдал богу душу, потому что вот уже три недели от него ни слуху ни духу. Саша заходил — никого. В избе разгром, все вдребезги, словно Петр Михалыч в приступе белой горячки с собственными видениями сражался. Может, они его и похитили?

А вот Андрей Захарченко всю зиму просидел в ноутбуке (Тихон, по своему обыкновению, язвит...), печки на экране строил, бабе голову дурил — мол, работает. На самом деле Андрей как раз тем и зарабатывает, что проектирует печи, а Тамара ждет четвертого, но Саше этого не понять: сам он ежедневно перебирает многие версты сетей — хоть пурга, хоть стужа, — вот и признает только физический труд. Тихон зимует в Конде в одиночку, жена и взрослый сын — в Петрозаводске, и ему не приходится объяснять бабе, на что он тут живет.

Наконец добрались до Конды. Наше село лежит в стороне от дороги, так что последнюю сотню метров мы брели пешком, то увязая в снегу, который кое-где лежит еще грязными островками, то скользя по грязи. Возле самого дома над нами пролетела большая стая лебедей — на север. Что до гусей, никто в Великой Губе не может сказать: пролетали они уже или нет. Похоже, местные перестали смотреть на небо.

В доме: следы запустения, как обычно бывает, если зимой никто не живет. Пока Наташа прибирала и топила под радостные возгласы Мартуши ¹, то и дело обнаруживавшей забытые игрушки: то тряпичную куклу с шевелюрой из рыжей бечевки, то косолапого мишку, то безухого льва, — я вырубил прорубь, чтобы можно было напиться чаю. Потом долго качал Мартушу на «ачелях» (так забавно она произносит это русское слово), глядел в дочкины ¹ соловеющие глаза, и мне казалось, что мы никуда отсюда не уезжали и вся эта зима — в Крыму, в Каменьчике или в Кирах — мне приснилась.

А годы в моем дневнике летят — поднимаются всё выше и выше. Всё ближе к выходу.

19 апреля

Поясняю. Великая Губа — название одного из крупнейших заливов Онежского озера и большого поселка на его берегу. Поскольку на пути к нам они служат важными ориентирами — несколько слов о маршруте, чтобы не плутать.

Взглянув на карту северной России, вы без труда обнаружите два голубых пятна между Балтикой и Белым морем: это крупнейшие озера Европы — Ладога и Онего. Онего напоминает мощного рака, обхватившего клешнями ажурный полуостров Заонежье. Его ажурность — память о леднике, который, уходя на Север, оставил борозды; впоследствии они заполнились водой. Великая Губа — одна из таких борозд, глубоко врезающаяся в полуостров. В конце ее находится одноименный поселок, откуда до нашего дома — три версты с гаком через лес.

Добраться до Великой Губы можно по воде или посуху, начинаются оба пути в Петрозаводске. Летом лучше лететь на «комете» — удобно, быстро и красиво. Рейс — всего полтора часа, а впечатлений — море! Бартош М., гостивший у нас пару лет назад, говорил, что сперва его заворожили игра света и оптическая иллюзия — отраженная в зеркале Онего столица Карелии, — но когда за Ивановскими островами вышли на открытую воду и пространство распахнулось перед ним в голубоватом сиянии, а горизонт исчез — он ощутил себя на ладони Господа Бога. Вернувшись в Польшу, Бартош крестился.

А дальше — как в сказке. «Комета» проскальзывает меж островов архипелага — так называемого Кижского ожерелья, где сверкает осиновым ³ светом, точно огромный бриллиант, остров Кижи с храмом Преображения Господня и его двадцатью двумя куполами, а справа и слева по борту проносятся подлинные чудеса деревянной архитектуры — на зеленых клумбах островов, среди серебристых переливов... как во сне. Каждый раз, проезжая Кижи, я по привычке высматриваю корпулентную фигуру отца Николая4, который всегда там крутился, но, увы... Отец Николай теперь служит Господу в Ницце. Дальше справа — Волкостров, то есть Волчий остров, с прелестной часовней Петра и Павла, слева — Еглово, удельное княжество Юры Наумова5 с часовней Богоматери Всех Скорбящих Радости и курной баней на берегу. И тут перспектива внезапно расширяется, долгой грядой крошечных островков убегает вправо Красное Поле, а перед нами открывается Великая Губа.

И — то ли «комета» ускоряет ход, то ли так кажется из-за расстояния, — но острова несутся мимо всё быстрее. Не успеешь оглянуться — вот и Сибово проскользнуло справа; призраком в зеленых полосах бежит назад линия берега, острова — с материком наперегонки. В темно-зеленом лабиринте прошмыгнул мыс Ельняк — и вот уже высветилась изящным силуэтом на фоне неба наша часовня, дом прячется за тополями... Конда остается позади, пора собираться. Вот-вот пристань — Великая Губа.

21 апреля

К сожалению, по воде до нас добраться можно, только когда открыта навигация — с конца мая до середины сентября. В остальное время приходится телепаться посуху: сперва по западному берегу Онежского озера, потом кусочек по северному, а дальше вниз — через все Заонежье.

Сухопутный маршрут длиннее и утомительнее, но и в нем есть своя прелесть. Прямой автобус в Великую Губу ходит два раза в неделю (по пятницам и воскресеньям), а с пересадкой в Медвежьегорске — каждый день. Тот, кому полюбилась русская глубинка, ощутит на петрозаводском автовокзале ее предвкусие — достаточно всмотреться в лица и вслушаться в дорожный гомон. Каждый раз, когда я наблюдаю эту смесь карело-вепско-славянских черт, мне вспоминается мысль Херберта6 о греческих типах в Пирее, где он ждал катера на Крит.

Пока не проедешь пригороды — весь этот постиндустриальный бардак на окраинах карельской столицы, — лучше дремать или читать, и лишь на мурманской трассе выглянуть в окно. Шоссе — мечта европейского водителя. Я имею в виду не покрытие, хотя и оно достойно восхищения, если помнить о климатических условиях этой географической широты, а пустынность (ни одной постройки на протяжении десятков километров), беспредельность и красоту вокруг. А вот после Медгоры, где наш автобус сворачивает с Мурманского шоссе в Заонежье, начинается...

Кстати, короткая стоянка в Медвежьегорске — единственный за всю шестичасовую поездку шанс пописать! Это весьма существенно, дальше — колдобина на колдобине, трясет!!!

Кто хоть раз ехал из Медгоры в Великую Губу, тот запомнит это приключение на всю жизнь (каждая выбоина в асфальте в память впечатается), а если воздержится от разговоров, то язык сбережет в целости и сохранности. Достаточно сказать, что шофер успевает поглядывать в телевизор — настолько маленькая скорость... хотя какая телепрограмма может сравниться с миром за окном — миром, лениво переливающимся, когда подскакиваешь на ухабах, как в замедленной съемке, отчего и восхищение длится дольше? Даже военная база на окраине Медгоры — вернее, то, что от нее осталось, — завораживает, напоминая кадры из «Сталкера» Тарковского, — та же магия потусторонней жизни (территория настолько загажена, что никто за нее не берется, хотя место так и просится под турбазу или санаторий). Дальше начинает мелькать в просветах Онего, иной раз подступая к самой дороге... Песчаные отмели, и ни души на этих диких пляжах... «В Швейцарии понастроили бы шале», — заметила тетя Вера ⁷, когда мы с ней ехали по этой дороге на твои крестины.

В тридцати с небольшим километрах за Медвежьегорском — развилка, главная дорога сворачивает под прямым углом влево, к мосту через залив Святухи, а грунтовая бежит прямо — причем обе ведут в Великую Губу. Грунтовая короче и красивее, но сложнее — зимой ее редко чистят, весной и осенью она утопает в грязи. Однако, как говорил поэт, кто на нее заворотит, тот, очарованный, уж долго не воротится. На узкой полосе суши между Святухой и Космозером, среди заливных лугов и покосов, — забытые поселения, красивейшая часовня в бывшей деревне Узкие на самом берегу озера (посол Бар ⁸ так ею восхищался, что даже подобрал на память валявшийся в траве старый кованый гвоздь...), не говоря уж о храме Александра Свирского — ради него одного стоит проехаться этой дорогой. Ну и Святуха (нечто среднее между святой и молодухой), мистические дебри Заонежья, куда съезжаются приверженцы всевозможных культов, магии и оргий, но об этом — молчок.

Дальше раздолбанная асфальтовая дорога ведет в историческое поселение Шуньга, некогда славившееся своими ярмарками (я писал в свое время о варшавском еврее, что возил оттуда сорочьи перышки — польским модницам на шляпки...), дальше Толвуя и единственный заонежский совхоз, выдержавший пришествие «нового капитала», — так что здесь можно полакомиться настоящим мясцом. В свое время под Толвуей разбили остатки польско-шведских отрядов Самозванца (ходят легенды, что нашу Конду основали плененные поляки), кроме того, в Толвую сослали Ксению Иоанновну Романову ⁹, родоначальницу царской династии... За Толвуей налево уходит грунтовая дорога на Кузоранду (где покоится знаменитая плакальщица Ирина Федосова ¹⁰, которую называли за онежской Ахматовой), а справа видны отвалы шунгита (под которым якобы залегает уран, так что снятие шунгитовой шапки грозит экологической катастрофой), потом долго-долго ничего (все лес да лес) — и Палтега (без слёз не взглянешь), направо — дорога на Фоймогубу (где в конце XVII века датчанин Генрих Бутенант ¹¹ построил первые в Карелии металлургические заводы, а Борис Акбулатов ¹² недавно открыл первую сельскую галерею современной живописи), за Палтегой — Великая Нива и крутой поворот направо (будьте осторожны — настолько крутой, что сын соседки Евгении Николаевны, возвращаясь с дискотеки, вылетел с него на тот свет), потом снова лес да лес, влево — дорога на Поля и Типиницы. Чуть дальше вливается грунтовая дорога через Узкие и Космозеро (это тот самый более короткий вариант), еще пара дырявых верст и вдруг — сверкание Онего. Словно предупреждение — мол, въезжаешь в Великую Губу на свою пагубу.

22 апреля

Возвращение к себе — возвращение от гомона СМИ к собственным мыслям. К тишине, в которой Реальность не только видна, но и слышна. К молчанию. Возвращение к себе — возвращение странника домой.

1 Наташа — жена, Мартуша — дочь М. Вилька.

2 Назойливым лингвистам-русофобам, продолжающим попрекать меня злоупотреблением русизмами, сообщаю, что слова «дочь (дочка)» и «córka (córeczka)» для меня равноправны, поскольку моя Мартуша наполовину полька, наполовину русская, и говорю я с ней, и пишу о ней то по-польски, то по-русски — в зависимости от настроения. Если это кого-то раздражает, можно дальше не читать — и все дела! Примеч. автора.

3 Лемех (облицовка) куполов кижского храма — из осины.

4 Николай Озолин — протоиерей, в 1997–2011 гг. — настоятель прихода в Кижах (первый настоятель храма после шестидесятилетнего перерыва), в 2011–2013 гг. — настоятель Никольского собора в Ницце.

5 Юрий Михайлович Наумов — научный сотрудник музея- заповедника «Кижи».

6 Збигнев Херберт (1924–1998) — польский поэт, драматург, эссеист.

7 Вера Михальски-Хоффман (1954) — швейцарская издательница, филантроп, вдова Яна Михальского (1953–2002), вместе с которым они основали издательство «Noir sur Blanc» («Черным по белому»).

8 Ежи Бар (1944) — польский дипломат, в 2006–2010 гг. — посол Польши в России.

9 Инокиня Марфа (в миру Ксения Иоанновна Романова, до брака Шестова; умерла в 1631 г.) — мать царя Михаила Федоровича, супруга Федора Никитьевича Романова (патриарха Филарета). При Борисе Годунове вместе с мужем была насильно пострижена в монашество и в 1601 г. сослана в Заонежье, в село Толвуя на берегу Онежского озера.

10 Ирина Андреевна Федосова (1827–1899) — плакальщица, народная сказительница.

11 Генрих Бутенант фон Розенбуш (1634–1701) — российский промышленник, горнозаводчик, датский дипломат.

12 Акбулатов Борис Равильевич (1949) — карельский художник; автор, в частности, иллюстраций к «Калевале».