Придуманная судьба

Придуманная судьба

Придуманная судьба

Сергею Есенину с его жаждой славы и респектабельности эти книги пришлись бы по вкусу. В паспорте издания перечислены диковинные материалы, пошедшие на его изготовление, вроде «золотой фольги Kurz Luxor 428». О переплете сказано лаконично: «составной (французский)».

Издание (без иронии) выполнено не только роскошно, но и с изысканным лаконизмом. Нет в нем ни звонкой цветистости, ни березовой томности, таких ожидаемых при книжных встречах с Есениным. Монотипии Валерия Бабанова черно-белые. Это даже и не иллюстрации, а фантазии на темы жизни и творчества, рождающие свой, параллельный поэту мир. Я, правда, не вижу лица того, кто эти книги купит. Ясно только, что это не специалист-филолог и не студентка, едущая с томиком Есенина в электричке. Может быть, «новый русский», собирающий с нуля домашнюю библиотеку? Впрочем, это не наша ведь с вами забота.

Первая книга полностью подготовлена К. М. Азадовским (он же является научным редактором биографического тома). Статья, как всегда у Азадовского, обстоятельная, насыщенная новыми сведениями и современными трактовками творчества Есенина. Комментарий подробный, но не формальный и не утомительный. Иногда, правда, создается ощущение некоторой избыточности. Можно спорить и о частностях. думается, не обязательно было приводить большую выписку из воспоминаний Галины Бениславской к стихотворению «Хулиган»: «Он весь стихия, озорная, непокорная, безудержная стихия… думается, это порыв ветра такой с дождем…» и так далее, наверное, на половину машинописной страницы. Таких экспрессивных откликов на чтение Есениным его стихов много, все они, как и в этом случае, принадлежат загипнотизированным его личностью фанатам и мало что добавляют к облику поэта.

А вот в комментарии к циклу «Любовь хулигана» имя Августины Миклашевской только упоминается. Между тем ее воспоминания были бы отличным бытовым комментарием к стихам. Все это, однако, лишь столкновение двух субъективностей — комментатора и рецензента, не более того.

* * *

Биография написана не только со всей научной добросовестностью и объективностью, но и в полемике с живыми до сих пор мифами о Есенине, в чем авторы и признаются на последних страницах. Это, при всей подчеркнутой сухости изложения, питает его скрытым пафосом.

Развенчание мифа авторы производят аккуратно и, я бы сказал, с научной опрятностью, не отвечая отрицательной страстностью на положительную страстность мифотворцев. Нас просто знакомят, например, с мистификацией, которая сопровождает датировку ранних стихов Есенина. Доводы простые, они здесь же, на странице. Вот действительно ранние стихи, вполне беспомощные:

Уж крышку туго закрывают,
Чтоб ты не мог навеки встать,
Землей холодной зарывают,
Где лишь бесчувственные спят.

Можно ли представить, что за год до этого были написаны такие превосходные строчки:

Ты поила коня из горстей в поводу,
Отражаясь, березы ломались в пруду.

Для тех, кто хотя бы немного чувствует слово, другие аргументы не требуются.

Не слишком поддаваясь «есенинскому обаянию», авторы показывают, как и биографию, и собственно жизнь Есенин отдавал, можно сказать, скармливал своим стихам. они наблюдают его смену масок, говорят о замещении правды чувств «правдой мечты», делают тонкое различие между блоковской правдой мифа и есенинской «правдой-маткой», показывают, как Есенин строил, вполне цинично и осознанно, свою биографию, свой образ и как эта театрализация должна была неизбежно привести его к трагическому финалу. Для последователей версии об убийстве Есенина, которая тиражировалась, в частности, в телевизионном сериале, чтение отрезвляющее. Жаль только, что эти яростные люди подобных текстов обычно не читают.

Нельзя сказать, чтобы все в биографии, включая общую ее концепцию, было новостью. Но подробность, основательность и беспристрастность (по крайней мере, внешняя) производят убедительное впечатление.

Между прочим, именно этот, негативный по отношению к мифотворцам, подход позволяет авторам снять обвинение Есенина в политическом двурушничестве. не согласны они и с Ходасевичем, который считает, что во всех политических метаниях Есенина вела мужицкая «правда». Спорят с Тыняновым и формалистами, считая, что тогдашняя филологическая наука, видевшая в Есенине лишь «крестьянского поэта», обреченного на «голую эмоцию», проморгала его.

Впрочем, характер эпохи, как и формула судьбы поэта, мало кому были тогда понятны: «В послереволюционные годы как литература, так и филология играли по правилам “gui pro guo”: поэтическая поза и политическая позиция, литературные приемы и выстраданные идеи постоянно менялись местами».

И христианство, и язычество, и богохульство были для Есенина только литературными приемами. Понапрасну обижались на него. Понапрасну искали смысл в его перебежках от эсеров к императрице, а потом к большевикам. Все это была лишь «борьба за литературную власть». И «революционность» он использовал как прием; мечту о мужицком царстве — как «предлог», «мотивировку». Все это убедительно и в данном примере, по крайней мере, спасает Есенина от лишних претензий. Вообще отличная работа, вполне можно доверять.

Есть ли изъяны? На мой взгляд, есть. Они обычны для биографа, который в какой-то момент незаметно для себя начинает работать на собственную концепцию. Так  П. Громов написал содержательную книгу о Блоке, с излишним усердием при этом трактуя его лирику как смену театральных масок. Что-то подобное встречаем и в разбираемой биографии.

К таким моментам я отнес бы полуироничный анализ стихотворения (или маленькой поэмы) «Исповедь хулигана». Как бы мы ни относились к Есенину, это одно из лучших произведений в русской словесности, в русской поэзии. Нельзя его свести ни к эпатажу, ни к умелому выстраиванию образа. Это из «нутряных» стихов, которые выделяют в поэзии Есенина и сами авторы биографии.

Бедные, бедные крестьяне!
Вы, наверное, стали некрасивыми.

Здесь столько же кокетства, сколько и боли, и кокетство в случае Есенина не заглушает, не снимает и не опошляет боль. Это не выстраивание образа, а проговорка равнодушного и сентиментального, жестокого и впечатлительного, ностальгического по душевному устройству поэта. и то, что касается «сброда»,— не литературный прием. Был сброд и богемный, и чиновничий, и уличный, который собирался иногда в первых рядах партера. Здесь не романтическая поза нежного хулигана, а тусклая и ядовитая реальность.

Авторы излишне, на мой взгляд, доверяются воспоминаниям Мариенгофа, оговариваясь, правда, что никто не поймал его на вранье. Но вот уж об отношениях Есенина с Дункан Мариенгоф точно знал понаслышке, поскольку они были с Есениным в ссоре. Однако и здесь авторы его не только сочувственно цитируют, но и опираются на эти цитаты как на подлинный документ. Кстати, обвинять Дункан в спаивании Есенина не лучше, чем обвинять в его гибели друзей-имажинистов, жидов, Чека. Это, вообще говоря, происходит иначе, человечнее, медленнее, непроизвольней.

Такое же сопротивление вызывает желание представить стихи «Любовь хулигана» лишь как попытку организовать последнюю любовь. Это определенно не так. Стихи истинные, и воспоминания Миклашевской многое психологически объясняют в этой запоздалой пробе мирных, ненадрывных отношений. Слова Есенина: «А куда мне такому жениться?» — это ведь и о Миклашевской.

Композиция статьи принудила меня закончить претензиями. Биография между тем толковая и честная. Всем рекомендую.

Николай Крыщук