В российский прокат вышел «Ной» (Noah) Даррена Аронофски — экранизация библейской притчи о Всемирном потопе, благословленная Папой Римским и запрещенная в трех исламский государствах (ОАЭ, Катаре и Бахрейне).
Попытка режиссера поразмыслить над тем, почему Бог остается Богом, лишь пока человек не может его понять, оборачивается рядом других вопросов. Отчего религия почти никогда не наделяет Бога здравым смыслом? Есть ли пределы у божественной силы и божественного же бессилия? В какой художественной манере работал Господь, когда создавал нас по своему образу и подобию? Как, наконец, ему удалось так хитро сотворить все из ничего, что мы то и дело чувствуем непрочность материала? Эффектная киноверсия ветхозаветного сюжета поначалу напоминает авангардистскую иллюстрацию к Библии для детей, но неожиданно дает зрителю возможность найти новое решение старых головоломок — и, что еще интереснее, превращается при этом в авторское послание вовсе не к Богу, а к человечеству.
Интерес кинематографистов к Библии всегда отличался равномерным и спокойным постоянством, редко зависящим от внешних, например политических, обстоятельств. Правда, удачные вариации на религиозные сюжеты неизменно демонстрировали при этом общую гражданскую и/или историческую позицию своих авторов — и именно благодаря этому сохранились в коллективной зрительской памяти. К Книге книг обращались в разные годы и голливудские мастера жанрового кино (такие как Джон Хьюстон с его «Библией» 1966 года — сборником ключевых сюжетов, разыгранных звездами первой величины, или Сесил ДеМилль с целой серией немых и звуковых картин на тему истории религии), и классики авторского кинематографа (Паоло Пазолини, экранизировавший «Евангелие от Матфея»). Самыми же знаменитыми лентами в этом (благодаря разнообразию подходов и трактовок несколько условном) жанре до сих пор оставались масштабные программные полотна Мартина Скорсезе и Мела Гибсона — «Последнее искушение Христа» (1988) и «Страсти Христовы» (2004).
Последние два года ознаменовались новым всплеском интереса к «религиозным» экранизациям. Год назад на американском кабельном канале History прошел с отличными рейтингами сериал «Библия», состоящий из десяти эпизодов по хрестоматийным притчам, а сразу вслед за ним (уже на канале Reelz) — двухсерийный телефильм о знаменитом библейском разбойнике Варавве. Тогда же стало известно, что Ридли Скотт работает над съемками «Исхода» — экранного жизнеописания Моисея (выход в прокат запланирован на декабрь нынешнего года), а Даррен Аронофски реконструирует Ноев ковчег. Все прежние попытки создать свою версию Всемирного потопа не увенчались даже намеком на успех, хотя во всей Библии едва ли можно найти более киногеничный и в то же время дающий такое пространство для стилистических маневров и детальных трактовок материал.
Праведник Ной (Рассел Кроу) с печалью наблюдает, как бесчинствуют на опустошенной и истощенной Земле нечестивые потомки Каинова колена, возглавляемые Тубал-Каином (Рэй Уинстон). Вместе с семейством — женой Ноемой (Дженнифер Коннелли), сыновьями Симом (Дуглас Бут), Хамом (Логан Лерман), Иафетом (Лео Макхью Кэрролл) и приемной дочерью Илой (Эмма Уотсон) — он отправляется на поиски своего деда Мафусаила (Энтони Хопкинс), ведущего уединенную жизнь в пещере. Тот помогает Ною осознать смысл посланных ему свыше видений и приступить к строительству ковчега. За несколько лет, что благочестивое семейство готовится ко Всемирному потопу, дети Ноя вырастают, обнаруживают совершенно непохожие характеры и начинают по-разному смотреть на грядущий апокалипсис и его последствия. Ной же мучительно пытается понять, желает ли Бог спасти человеческий род: Сим и Ила любят друг друга, но девушка, перенесшая в детстве тяжелую рану, бесплодна; найти жен для Хама и Иафета в мире, где остались лишь грешники, и вовсе невозможно.
«В Библии многое звучит вполне современно: взять хоть историю о Ное, который сорок дней искал место для парковки», — пошутил однажды американский юморист Роберт Орбен. Такого же подхода к материалу решил (совершенно при этом всерьез) придерживаться и Даррен Аронофски, для которого история последнего ветхозаветного патриарха оказалась интересна прежде всего возможностью понаблюдать за неизменной во все времена человеческой природой. Дабы не отвлекаться и не отвлекать зрителя от главного, режиссер прибегнул к намеренной визуальной условности и отказался от игр в декоративный историзм. Атрибуты повседневного людского быта здесь поистине допотопны — по ним невозможно было бы вычислить эпоху, в которую происходят события ленты, но в то же время они немедленно сигнализируют о крайней стадии цивилизационного упадка. Апокалипсис неизбежен, более того — в каком-то смысле он уже наступил и повторится еще множество раз, хоть и не в таких радикальных формах.
Подобной же — внутренней и потому не сразу очевидной — деконструкции создатели фильма подвергают и сам сюжет притчи. Сохраняя ее формальную структуру (глас Божий, строительство ковчега, сбор каждой твари по паре, голубь с ветвью оливы, неприкрытая нагота Ноя, сыновняя непочтительность Хама), сценарист Эри Хэндел наполняет каждое из этих событий, имевших в Библии чисто символическое значение, понятным современникам правдивым психологизмом. В «Ное» ни один из героев не равен некой исторической функции, его судьба не предопределена; вынужденное мессианство давит на каждого из них, как может давить только на реального человека — подвластного, несмотря даже на несомненную добродетельность, сомнениям, страстям и слабостям. Удивительнее всего, что эффект «оживления» достигается простыми и притом безупречно точными средствами: в сюжете появляются поправки, ни в коей мере не вредящие (с точки зрения любого эмоционально зрелого и не склонного к истерическому фанатизму зрителя — вне зависимости от его религиозных воззрений) чистоте первоначального замысла притчи.
«Ной» Аронофски полон вопросов, адресованных, как кажется поначалу, самому Господу Богу. Однако на деле ответить на них предстоит только человеку, поскольку, строго говоря, каждый из нас становится христианином, иудеем, мусульманином (и так далее, не исключая агностиков и атеистов) во многом на своих собственных условиях. Примечательно, что в фильме фигура (или хотя бы условный образ) Бога просто отсутствует — в отличие от человека, он как раз остается лишь символом и функцией, универсальным высшим разумом и нравственным мерилом, персонифицировать и детально описать которое всякий из нас должен сам. Потому рассказ о шести днях творения, который Ной напоминает своим детям, иллюстрируется для зрителя классическими изображениями процесса эволюции — и в этом не видится никакого противоречия: одна версия рождения мира являет собой лишь расширенный комментарий к другой. Ведь если Бог вездесущ, к нему можно прийти самыми разными путями.