Мысль о трилогии пришла мне в самолете. Я тогда снимал «Медею» — фильм о варварском народном мире. И вдруг мне захотелось сделать фильм о мире столь же народном, но не варварском и не трагичном, а, наоборот, живом, веселом, где люди наслаждаются жизнью, радостями любви. Мне сразу же пришел на ум Боккаччо. Позже, в Йемене, снимая «Декамерон», я начал думать о «Цветке „Тысячи и одной ночи“», а в Неаполе о «Кентерберийских рассказах»…
Пьер Паоло Пазолини, из интервью
7 октября 1835 года Гоголь писал Пушкину: «Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет, хоть какой-нибудь смешной или не смешной, но русский чисто анекдот. …Духом будет комедия из пяти актов, и, клянусь, будет смешнее черта». Пушкин дал Гоголю сюжет, и явился «Ревизор», который действительно был смешнее черта.
В эпоху Возрождения мир так и кишел сюжетами. Старые мастера не стесняясь заимствовали их друг у друга и составляли сборники новелл. С сюжетами они обходились запросто: добавляли необходимые детали, меняли имена героев и географические названия. У каждого была своя манера. Боккаччо был скуп на излишние разглагольствования и ценил стройную композицию, Чосер, напротив, любил поговорить, порассуждать и вплетал в свои истории громадные отступления, порой не имеющие ничего общего с изначальным замыслом. Но ни один из них не мог предугадать, что через несколько столетий эти же самые сюжеты обретут вторую жизнь; что появится новый вид искусства, который способен будет передать всю прелесть творений старых мастеров (при условии, конечно, что за дело возьмется человек талантливый и честный).
К 1970 году Пьер Паоло Пазолини был уже живым классиком. Его карьера сложилась более чем удачно. «Евангелие от Матфея» критики признали лучшим фильмом на библейскую тему. Фильм «Теорема» вызвал скандал среди яростных приверженцев религии. За спиной были такие шедевры, как «Царь Эдип», «Свинарник», «Мама Рома». Но у Пазолини открылось второе дыхание. Он понял, что может снять нечто, способное затмить все прежние его работы.
Оставалось только найти подходящий сюжет. И Пазолини нашел его, и не один, а несколько десятков. Сокровищница мировой литературы раскрыла перед ним свои двери. Сказки «Тысячи и одной ночи», фантазии Боккаччо и Чосера явились к его услугам. Оставалось только перевести все это на язык кино и добавить в старые истории что-то новое. Насчет последнего Пазолини не беспокоился. С воображением у него все было в порядке.
Меньше всего режиссер хотел создать красивую картинку (к счастью, он работал не в Голливуде). Пазолини хотел сделать изображение насыщенным, показать свое видение Средневековья. Поэтому яркие образы у него получались очень реалистичными. Беззубые крестьяне, красавицы не первой свежести, нищие, отвратительные демоны; а кроме этого, предметы средневекового быта: ночные горшки, грязные постели, палатки кочевников — все так и бурлило на экране и переливалось через край. Современные голливудские фильмы, где каждый древний римлянин может похвастаться белозубой улыбкой, а его рабыня — силиконовым бюстом, никогда не дойдут до того уровня изображения реальности, который демонстрировал Пазолини.
Трилогию Пазолини называют эротическим произведением. Это не совсем так. Режиссер не показывает нам красоту женского тела. Он показывает просто женщин, которых ни в коем случае нельзя назвать моделями (в средневековом мире такого понятия вообще не существовало). Пазолини прежде всего было важно, чтобы женщины соответствовали его представлению о давно ушедших временах.
Кроме того, трилогия наполнена гомосексуальными мотивам. В фильме «Кентерберийские рассказы» пристав берет взятки у содомитов, хотя Чосер об этом не упоминал. В «Декамероне» мессер Чеппарелло показывает мальчику монету, в надежде на то, что тот удовлетворит его похоть (у Боккаччо также ничего подобного не было). В «Цветке…» придворный поэт завлекает в свой шатер трех юношей… Во всей трилогии гораздо больше обнаженных мужчин, чем женщин. И Пазолини нисколько не боялся демонстрировать чересчур натуралистичные сцены, зная, что они органично вплетутся в канву его творений.
Режиссер стремился охватить всю полноту жизни, он прекрасно понимал, что средневековые люди были отнюдь не ангелами. Но, демонстрируя всяческие проявления разврата, он хотел сказать и о том, что людям невозможно запретить стремиться к наслаждениям.
Однако не все было так безоблачно в мире, изображенном Пазолини. Смерть подкрадывалась к некоторым героям незаметно, утверждая свои права в трилогии жизни. Так и должно было быть. Там, где человек удовлетворяет самые низменные потребности, пусть даже воспетые великими мастерами, смерть — его неразлучный спутник.
С сюжетами, почерпнутыми из мировой сокровищницы, режиссер обошелся действительно вольно. Например, новеллу о Лизабетте («Декамерон») он лишил финала. Но это было его право. Пазолини создавал свой мир и распоряжался судьбами героев, как ему того хотелось.
И все же трилогия Пазолини — это еще и произведение о любви. Теорема, доказанная здесь режиссером, проста. Если двое любят друг друга и судьба отнесется к ним благосклонно, они будут вместе, какие бы невзгоды ни пришлось им пережить. Нур-эд-Дин обязательно найдет свою Зумурруд. Риккардо женится на Катерине. А вот жадный монах непременно попадет в ад, где черти испражняются грешниками.
В «Декамероне» и «Кентерберийских рассказах» Пазолини выступил и в качестве актера. В обоих случаях он играл творцов: в первом живописца Джотто, а во втором — самого Чосера. Оба его героя одержимы созданием своих великих произведений. Поэтому правильнее было бы сказать, что Пазолини играл самого себя — художника, который ищет новый сюжет для нового шедевра.
Новый шедевр не замедлил явиться, но это была уже не сказка о любви. У режиссера открылось третье дыхание, и фильм «Сало, или 120 дней Содома» шокровал без исключения всех, кому довелось посмотреть картину. А потом пришла смерть — жестокая и нелепая. Она снова подкралась незаметно, из-за угла, и не оставила ничего. Пазолини ушел, и кто знает, какие еще сюжеты он унес с собой навсегда.