На киноэкраны 7 ноября выходит фильм Александра Велединского «Географ глобус пропил» — редкая для нового российского кинематографа картина, успевшая завоевать за время фестивальных показов одновременно множество наград (включая гран-при «Кинотавра») и безусловную любовь первых независимых зрителей.
Экранизация одноименного романа Алексея Иванова, написанного в середине 1990-х и о 1990-х, а опубликованного лишь в 2003 году, переносит действие книги в наши дни, однако на деле остается и вовсе универсально-вневременной историей о «механизмах счастья» — внутренних и внешних, отчего-то всегда трагикомических.
Как это часто бывает в нынешнем российском прокате, «Географ…» встречается с публикой, уже обладая несколько противоречивой репутацией: за время почти полугодового путешествия по фестивалям, которые сопровождались не только вручением призов и похвалой критиков, но и многочисленными интервью с создателями фильма, заинтересованный зритель успел и построить свои догадки на предмет жанровой и тематической природы этого кино, и получить в ответ ряд авторских опровержений.
На деле же все оказались по-своему правы. «Географ…», в котором для самого Александра Велединского первостепенен образ главного героя Виктора Служкина (современного, по словам режиссера, князя Мышкина — идеального человека), соединил в себе черты и традиции школьного фильма (как оттепельной и застойной эпох, так и перестроечной), романа воспитания, повестей о лишнем человеке и литературно-кинематографического дискурса об особенностях протекания кризиса среднего возраста у homo intelligentus.
По-настоящему же неожиданно здесь то, что все эти привычные культурные коды, образующие из века в век ограниченный набор драматургических конфигураций, складываются в фильме в совершенно новую структуру. Этим-то, пожалуй, в первую очередь и ценна экранизация романа Иванова, в тексте которого подобный поворот — в силу некоторых сюжетных обстоятельств, ловко скорректированных в сценарии, — оказался не столь остро ощутим. Среди поклонников первоисточника наверняка обнаружатся истинные пуристы, которые выразят недовольство внесенными изменениями и найдут ему детальное обоснование, потому нелишним будет сразу предупредить о таковых более великодушного зрителя — в свою очередь оценив оправданность появления обновленной версии событий.
Пермский биолог Виктор Служкин (Константин Хабенский) лишается очередной работы, не связанной с его специальностью, и устраивается в школу учителем географии — единственного предмета, который там некому вести. «Алкоголик, нищий, шут гороховый, да еще и бабник в придачу», как отзывается о нем жена Надя (Елена Лядова), не очень понимает, что делать с десятиклассниками-оболтусами, которые быстро осознают: у «бивня» Служкина нет никакого преподавательского опыта — значит, можно оттягиваться на полную катушку. Географ оказывается никудышным учителем — орет, щедро раздает пинки и подзатыльники; ведется на дурацкие провокации и тут же хулиганствует в ответ; матерится и играет с детьми в карты прямо на уроке — но незаметно для учеников и себя самого выстраивает с ними взаимопритягательную связь. В личной жизни географа тоже происходят перемены: он снисходительно наблюдает, как у Нади завязывается роман с его ближайшим другом Будкиным (Александр Робак), и безуспешно флиртует со школьной «немкой» — красавицей Кирой Валерьевной (Евгения Брик). Тем временем наступает весна — и Служкин отправляется с несколькими учениками на реку Усьву, в поход, который приведет к ключевой рокировке в их отношениях.
Важнейшее смыслообразующее отличие сценария (его авторами выступили сам режиссер, а также Рауф Кубаев и Валерий Тодоровский) от романа заключается в следующем: ивановскому Служкину 28 лет, Служкину в исполнении Константина Хабенского — около 40. Это усложняет задачу учеников и, соответственно, исполнителей их ролей: понятно, что пытаться «травить» учителя, который годится тебе скорее в отцы, чем старшие братья, психологически куда тяжелее (обычно школьники предпочитают просто игнорировать раздражающих их учителей-«стариканов»); труднее и пойти с ним на эмоциональное сближение, даже в располагающих внешних обстоятельствах. Однако для создания образа Служкина таким, каким его задумал Велединский, «взросление» главного героя случается очень к месту. Во-первых, оно преображает главную романтическую линию «Географа…» — его взаимную влюбленность в школьницу-умницу Машу (Анфиса Черных), целомудренное развитие и разрешение которой обрело бы совсем иные оттенки, будь герой намного моложе. Во-вторых (и, пожалуй, в-главных), способствует складыванию совершенно нетипичного образа интеллигента, которому при всей своей неустроенности, маяте и нелепости удается быть по-настоящему счастливым. В возрасте Служкина-Хабенского эта способность выглядит осознанной жизненной позицией, сложившимся образом мыслей и реакций — словом, чем-то вполне цельным и непременным, что никак нельзя списать на затянувшиеся юношеские иллюзии и инфантильный идеализм. Самоирония, редкая внутренняя легкость и абсолютное отсутствие склонности к трагедизации бытовых драм — вот что прежде всего отличает Служкина от череды духовно, но не душевно родственных ему литературных и экранных предшественников. А кроме того — еще менее ожидаемая способность к эмпатии, благодаря которой раскрываются и ученики, за время похода превращающиеся из почти безликой и несколько даже монструозной массы в компанию по-разному примечательных личностей.
Отдельного восхищения заслуживает то, как точно создатели фильма подбирают фон, фактуру и визуальный контекст, в котором «текст» — внутренняя драматургия — получают столь примечательное развитие. То обстоятельство, что «Географ глобус пропил» не где-нибудь, а в Перми, особенно важен для Иванова — Велединский же и оператор картины Владимир Башта создают скорее обобщенный образ сонной вечнозимней провинции. Бледные экранные «акварели» первой части ленты дополнительно усиливают эффект «вневременья» всей истории и образуют идеальный контраст с картинами опасного, но спасительно пробуждающего героев похода. При этом обе тематические «главы» идеально рифмуются друг с другом: внутренние «механизмы счастья», которым посвящена первая из них, по-настоящему срабатывают после введения в действие внешних, пусть не столь тонких, но зато очевидных и безусловных.