Предуведомление читателю
Зовут меня Жан-Франсуа де Порто. Родился я в По 14 ноября 1940 года, в семье среднего достатка, владеющей в окрестностях этого города «замком», как его почтительно величают соседи, на самом деле представляющим собой большой сельский дом с прохудившейся крышей и незамощенным двором перед ним. Мы проводили там, насколько мне помнится с детских лет, лишь несколько летних недель. В комнатах, как в монашеских кельях, ничего лишнего; в матрасах полно персиковых косточек. И речи не шло о том, чтобы продать этот дом, да за него много и не выручишь.
В одном из ящиков на чердаке, среди книг, не представляющих никакого интереса, я обнаружил рукопись, на последней странице стоял год —
Кончиками пальцев, осторожно переворачивал я страницы, словно крылья бабочек, не пытаясь вчитаться. Однако некоторое время спустя мое подсознание встрепенулось — на страницах то и дело мелькало одно имя, столь милое юным сердцам многих поколений: эти «Д’», это «А», это окончание «ньян»… Но кто мог без конца повторять в своих воспоминаниях имя Артаньяна, а также Атоса, Арамиса и миледи? Что это еще за неизвестная версия «Трех мушкетеров»?
Какой бы трудной ни была первая попытка разобрать текст, она все же внесла некоторую ясность. Луи дю Валлон де Брасьё, оставивший свою подпись на второй странице, да так скромно, что я вначале и не сопоставил ее с этими громкими именами, оказывается, и был Портосом. Это подтвердил мне несколько дней спустя мой друг, ученый Национального центра научных исследований, специалист по французскому языку XVII и XVIII веков. Без интуитивных озарений Марка М. доброе количество пассажей осталось бы для меня тайной за семью печатями. Пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить его.
Кое-что предстояло решить и самому, а именно — публиковать ли оригинальный текст, как он есть, и тем самым обречь читателей его лишь на частичное понимание. Перевод на современный язык показался и мне, и моему издателю желательным: в тридцать пятой главе в качестве примера оставлен пассаж, написанный языком той эпохи. А вот к стилю Луи дю Валлона я почти не прикасался, сохранив присущую ему безалаберность — безупречно отделанные фразы чередуются с рублеными, незаконченными, встречаются и неологизмы.
Я разделил текст на главы, убрал несколько темных мест, но не изменил духа подлинника, готовящего немало сюрпризов читателям. Знакомые с книгами Александра Дюма, они наверняка страшно удивятся тому, как отразились приключения знаменитой четверки на жизни Портоса, что в то же самое время происходило с ним самим, узнают о потаенных сторонах его личности и о том, каковы были его суждения о товарищах. Множественность источников не помеха, коль скоро есть желание добраться до истины.
У меня нет ответа на вопрос, которым, как и я, верно, задается читатель: какая родственная связь, помимо схожести имен, существует между Портосом и мною, Жаном-Франсуа де Порто? Настоящее имя нашего героя, впрочем, Луи дю Валлон де Брасьё де Пьерфон. Его потомки, ежели таковые имелись, наверняка прозывались лишь Пьерфонами. Приложив кое-какие усилия, я в конце концов обнаружил некоего Исаака де Порто: он был старше легендарного Портоса, долгое время служил в гвардейском королевском полку, а потом перешел в мушкетеры. Однако его род совсем из других мест.
Тайна, почему эта рукопись оказалась в нашем доме, так и осталась неразгаданной.
1
Дойдя до предела отпущенного мне земного пути, я берусь за перо, с тем чтобы оставить кое-что в назидание своим потомкам.
В 1627 году, в самый разгар наших приключений, на свет появился ребенок, которого позже я наградил своим именем. Всему свой черед, не стану забегать вперед и расскажу об этом в свое время. Теперь, когда я принимаюсь за воспоминания, судьба этого ребенка складывается необычным образом.
Не хотелось бы предать забвению поразительные события, в которых мне довелось принять участие под своим боевым именем, и без ложной скромности заявляю: определенную роль в истории Франции я сыграл, пусть и не был на самом виду. Пусть какой-нибудь хроникер взялся бы повествовать о наших делах — мне было бы досадно, сложись обо мне превратное впечатление как о человеке порывистом, прожигателе жизни, сумасброде, хотя этот образ я сам намеренно и пестовал в глазах своего окружения.
Часто легче жить, если походишь на того, кто в глазах других вот таков, то бишь подстраиваешься под их представление о тебе. А я был для своего окружения «этаким добрым детинушкой», силачом и слегка простофилей. К чему кого-то разочаровывать; что может быть печальнее человека, обнаружившего, что он в чем-то обманут. Увы, да, — виной тому ослепление и гордыня.
То же и мои друзья — встреченным ими на жизненном пути людям они оставляли по себе впечатление, не слишком отвечающее их подлинной натуре; ну а мне представилась возможность распознать их подлинные качества за те десятилетия, когда не раз доводилось с ними тесно сходиться. Я не так хорошо воспитан и образован, как один из них, но все же не такой невежа и грубиян, как мне приписывали; во мне меньше голубой крови, чем у другого, но все же несколько капель имеется; я не столь блестящ, как третий, но храбрости у меня хоть отбавляй.
«Под своим боевым именем», написал я выше; если мне суждено прославиться, то лишь под именем Портос. Оно заслужило даже нечто вроде официального статуса, ибо именно под ним я стал одним из первых французских шпионов, членов мифического Комитета тайной партии; однако обо всем по порядку. Как только представилась возможность вернуть свое настоящее имя, то, что стоит на этих «Воспоминаниях», Луи дю Валлон де Брасьё, я сделал это, дополнив его именем Пьерфон, а почему, станет ясно дальше.
На свет я появился в 1600 году, в замке Брасьё, вблизи Вилле-Котре, где не живу, — он в нескольких верстах от моего нынешнего жилья. Вилле-Котре1 — место историческое: там располагалась одна из многочисленных резиденций Франциска I, впоследствии принадлежавшая его потомкам, именно там своим ордонансом он повелел заменить французским языком латинский в документах и судебных решениях. С тех пор простолюдинам стало понятно, за что их приговаривают к той или иной мере наказания, а что они не умели читать — не так важно.
Коренное изменение в организации общественной жизни не помешало моему отцу, в частности, думаю, из соображений экономии, ютиться с моей матушкой в трех комнатах замка и кормиться плодами собственного труда. Мне было в ту пору лет десять; перемена в нашем общественном положении, а также нужда и необходимость бороться за выживание произвели на меня неизгладимое впечатление и оставили во мне след на всю жизнь.
Вспоминается мне, что на этом этапе своего взросления я недоедал. Мать воспитывала меня в почитании заветов Христа и считала, что аскетический образ жизни способствует становлению характера. Подростком, юношей я, кажется, никогда не имел нового платья. И сегодня еще мое тело хранит память о грубой ткани и плохо выделанной коже, из которых была сшита моя одежда. Этим объясняется приверженность моя впоследствии к роскошным нарядам. Если уж говорить начистоту, мы принадлежали к шевалье, то есть благородному сословию, но были ненамного богаче крестьян, живших по соседству, и трудились наравне с ними.
Этим объясняется, что уже в очень ранних летах во мне зародилось одно желание: есть досыта, пить вдосталь, не испытывать холода, с удовольствием взирать на себя в зеркало, соблазнять и тратить деньги.
У меня не было никакой возможности добиться этого, продолжая пасти наших трех коров, чинить изгороди, копаться в земле и кормить кур, то есть делая все то, к чему свелось мое существование в силу взрывного характера отца. Впрочем, и ему и матушке предстояло покинуть меня, когда мне шел восемнадцатый год, и уйти в мир иной. С тех пор я стал вести разгульный образ жизни и проигрывать в притонах Шантийи то малое, что осталось от семейного наследия, сделавшись повесой и признанным соблазнителем. Род дю Валлон де Брасьё закончил свое существование. Однажды я решил дать деру, прознав, что еще немного и угожу в сети, расставленные кредиторами, ревнивыми мужьями и рассвирепевшими отцами семейств.
К счастью, рослый, под два метра, косая сажень в плечах, с тяжелыми, словно булыжники, кулачищами, я не боялся разговора, в котором можно померяться силами. Отец мой, не дав мне подобающего образования, восполнил этот пробел тем, что обучил меня нескольким фехтовальным приемам. Мой дальнейший жизненный путь вырисовывался сам собой: немедля исчезнуть и заставить окружающих забыть о себе, встав чьи-либо под знамена.
Случаю было угодно, чтобы осенью 1620 года король Людовик XIII наведался в очередной раз в наши края. Мой рост был замечен лейтенантом из королевского эскорта: в то время как суверен проезжал мимо, я с помощью мулине2 успокоил трех слишком зазнавшихся сбиров, которые грубо расталкивали любопытных: мгновение — и они оказались лежащими на земле.
— Черт побери! — воскликнул офицер, чье лицо, до того выражавшее недовольство, расплылось в улыбке. — Вот так молодец! Здоровенный детина — как раз таких требует начальство! Надо бы отвести тебя к капитану гвардейцев господину Дезэссару — он и завербует! Сдается мне, денег у тебя кот наплакал. Шпагу держать умеешь?
Я кивнул с преувеличенной убежденностью в своих силах. Отец, конечно, обучил меня начаткам фехтования, однако устрашающим противником для любого, даже одаренного бретера делали меня, скорее, именно мои физические данные.
— Как зовут тебя, Голиаф?
Отчего я ответил «Портос», и по сей день не знаю. Думаю, имя гиганта Голиафа навело меня на мысль о портике, а слово «портик», не являясь именем, созвучно порто, или портвейну, знаменитому иностранному вину. Вот и остановил моментально свой выбор на Портосе, что в моем мозгу было как-то связано с Аквитанией, от которой недалеко до Португалии. И лишь позднее я добавил в него букву «h» 3.
Затем в продолжение нескольких лет я храбро и не без таланта сражался в королевских войсках, прежде чем по решению г-на де Тревиля, очень доверявшего всегда мрачному и надменному Атосу, встреченному мною под Ла-Рошелью, присоединился к знаменитой роте мушкетеров. Настоящего имени Атоса — под последним скрывался высокородный дворянин в голубом камзоле — я тогда не знал, но его боялись все. Старше меня лет на десять, он был одним из лучших фехтовальщиков королевства и, безусловно, самый отчаянный дуэлянт. Его убийственные аргументы оттачивались не без воздействия винных паров, в которые он частенько погружался, дабы забыть, как говорила молва, какую-то страшную личную драму.
В роте я свел знакомство с Арамисом, дружившим с Атосом, — он был примерно одних лет со мной. И его настоящее имя было мне неизвестно. Зато ни для кого являлось секретом, что военная карьера всего лишь эпизод в его жизни, главное же призвание — духовная стезя. Арамис окончил семинарию и предназначал себя для Ватикана. В любом случае отнюдь не в теологических штудиях приобрел он неслыханное мастерство во владении шпагой. Будущий аббат оставался для меня такой же загадкой, как и Атос, даже если, в отличие от того, он и выказывал явное пристрастие к поэзии, высокородным красавицам, кружевам и вообще ко всему утонченному, что заставляло злые языки судачить о его женственности, впрочем не в открытую.
Тонкий как хлыст, бледный и белокурый, с живым, постоянно меняющимся выражением глаз Арамис и внутренне надломленный Атос, с высокими скулами, застывшим взглядом, длинными нервными пальцами, были друзьями, которых никто без особой надобности не отваживался задирать, в том числе и сбиры Ришелье, того самого Армана-Жана дю Плесси, который держал Францию в ежовых рукавицах.
Мое поступление в мушкетеры под именем Портоса — одному господину де Тревилю позволялось было знать точное имя и прошлое своих подопечных — навсегда осталось моим самым ярким воспоминанием. Мне предстояло открыть для себя в этой среде дружбу и верность, а также испытать огромную радость жизни. Думаю, Атосу и Арамису по душе пришлись присущие мне неустрашимый нрав, великодушие, манера свободно высказывать свои мысли, умение вести себя за столом и простодушие, — скорее, кажущееся, идущее от привычки шутить, высмеивая самого себя. Однако, коль скоро ее приняли и оценили в качестве природной черты моего характера, она послужила мне вскоре, к всеобщему удовлетворению, средством для достижения цели. Без ложного стыда пускал я в ход эту свою особенность; порой удавалось заставить улыбнуться Атоса, а это было не так легко.
1 По так называемому ордонансу Вилле-Котре (1539) предписывалось в государственных документах и судебных решениях использовать французский язык вместо латыни. — Здесь и далее примечания переводчика.
2 Фехтовальный прием.
3 По-французски Портос пишется Porthos.
О книге Яна де л’Экоте «История Портоса, королевского мушкетёра»