- «Фантом Пресс», 2012
- Британский журналист Эндрю Миллер провел в Москве несколько лет в середине двухтысячных, работая корреспондентом журнала «Экономист». Этот опыт лег в основу его дебютного романа «Подснежники», который попал в шорт-лист британского Букера-2011. Формально, это психологический триллер, главный герой, адвокат, влюбившийся в Москву, оказывается в центре очень сложной для иностранца и такой понятной всем нам аферы с недвижимостью. Но на самом деле это роман о Москве, признание ей в любви и портрет России, увиденный чуть наивным и романтичным иностранцем. Герой Эндрю Миллера пытается понять, как живут в России обычные люди. О жизни нефтяных магнатов и завсегдатаев стрип-клубов ему и так известно больше, чем хотелось бы. На глазах у героя «Подснежников» происходят преступления, о которых ему хотелось бы забыть, но они всплывают у него в памяти и после возвращения на родину, постоянно наводят на размышления о том, какую роль он в них сыграл. Писатель рассуждает о том, как Россия стала испытанием характера придуманного им персонажа.
- Перевод с английского Сергея Ильина
- Купить электронную книгу на Литресе
Я позвонил ей на следующий день. В России не в ходу напускная сдержанность, демонстрация липовой терпеливости, ложные фехтовальные выпады — разыгрываемые перед
тем, как назначить свидание, военные игры,
которым мы с тобой предавались в Лондоне, — да и в любом случае, я, боюсь, остановиться уже не мог. Я попал на ее голосовую
почту и оставил номера моих телефонов —
мобильного и рабочего.
Около трех недель о Маше не было ни
слуху ни духу, и мне почти удалось перестать
думать о ней. Почти. Работы у меня было, как
и у всех западных юристов в Москве, выше
головы, и это помогало. В Сибири бил из-под
земли фонтан денег, а между тем накатывал
и еще один денежный вал. Рождалось новое
поколение российских конгломератов, лихорадочно рвавших друг друга на части, и иностранные банки ссужали им потребные для их
приобретений миллиарды. Чтобы согласовать
условия таковых, банкиры и российские бизнесмены приходили в наш офис: банкиры отличались отбеленными улыбками и сорочками
с отложными манжетами, нефтяные магнаты,
бывшие гебисты, — толстыми шеями и тесноватыми костюмами. Мы же, оформляя ссуды,
и себе отгрызали кусочек. Офис наш размещался в украшенной бойницами бежевой башне, что возвышается над Павелецкой площадью, — здании, так до конца и не обретшем
того свидетельствующего о лощеном благополучии облика, какого старался достичь архитектор, но тем не менее становившемся в
дневное время, время включенных кондиционеров, домом для половины всех работавших
в Москве иностранцев. По другую сторону
площади стоял Павелецкий вокзал, пристанище алкашей, лишившихся всего людей, детей,
пристрастившихся нюхать клей, — несчастных, утративших все надежды, свалившихся с
края российской пропасти. Вокзал и башня
смотрели друг на друга через площадь, точно
две несопоставимые по мощи армии перед
битвой.
В офисе с недавних пор работала умненькая секретарша по имени Ольга, носившая
плотно облегавший фигуру брючный костюм
и родившаяся, я думаю, в Татарстане, — сейчас она наверняка управляет компанией, которая импортирует трубы или продает оптом
губную помаду, то есть обратилась в олицетворение новой российской мечты. У нее были
бездонные карие глаза и фантастические скулы, и мы время от времени шутливо болтали
о том, как я покажу ей Лондон, и о том, что
она покажет за это мне.
Наконец, в середине октября, Маша позвонила, чтобы спросить своим хрипловатым голосом, не хочу ли я пообедать с ней и с Катей.
— С добрым утром, Николас, — сказала
она. — Это Маша.
Она явно не считала, что ей следует объяснять, какая именно Маша, — и была права. Я почувствовал, как у меня краснеет шея.
— Здравствуйте, Маша, как вы?
— Все хорошо, спасибо, Николас. Скажите, пожалуйста, что вы делаете этим вечером?
Есть в них что-то странное — тебе не
кажется? — в этих первых телефонных звонках, в разговорах с человеком, который совсем недавно поселился в твоей голове и о
котором ты ничего толком не знаешь. В неловких мгновениях, которые могут стать поворотным пунктом твоей жизни, могут стать
для тебя всем, а могут и ничем.
— Ничего, — ответил я.
— Тогда мы приглашаем вас на обед. Вы
знаете такой ресторан — «Сказка Востока»?
«Сказку Востока» я знал. Китчевое кавказское заведение, стоявшее на нескольких огромных понтонах, заякоренных на реке напротив
парка Горького, — в Лондоне мы от таких
воротим нос, но в Москве они подразумевают прогулку по набережной, кавказское вино,
красное и густое, ностальгические воспоминания твоих собеседников об отпусках советской
эпохи, идиотические танцы и полную свободу.
Маша сказала, что столик у них заказан на
восемь тридцать.
В тот же самый день, во второй его половине, — на сей раз сомнения относительно
времени у меня отсутствуют — я познакомился с Казаком. В наш офис на десятом этаже
«Павелецкой башни» он вошел, ухмыляясь.
Нам поручили представлять консорциум западных банков, дававший ссуду в пятьсот миллионов долларов, которую предстояло выплатить в три приема и возвратить в виде изрядного процента от полученной благодаря ей
прибыли. Заемщиком было совместное предприятие, созданное предоставлявшей услуги материально-технического снабжения фирмой, о
которой мы никогда не слышали, и «Народнефтью». (Возможно, ты читала о «Народнефти», гигантской государственной энергетической компании, поглотившей активы, которые
Кремль силой отнял у олигархов, используя
сфабрикованные судебные иски и придуманные специально для такого случая налоговые
требования.) Предприятие это намеревалось построить где-то в Баренцевом море плавучий
нефтеналивной причал (географическая сторона проекта меня, честно говоря, особо не интересовала, — пока я не попал в те края). План
состоял в том, чтобы поставить в море на прикол огромный танкер советских времен и протянуть к нему от берега трубы для перекачки
нефти.
«Народнефть» готовилась выставить в Нью-Йорке на продажу большой пакет своих акций, а для этого требовалось, чтобы финансовое ее состояние выглядело благополучным.
Поэтому правление компании, дабы убрать
денежные обязательства по проекту из сводного баланса компании, подыскало партнера и
учредило еще одну компанию, самостоятельную, которой и предстояло осуществить заду
манное. Компанию, в чьем ведении оказался в
итоге проект, зарегистрировали на британских
Виргинских островах. А Казак был ее, так
сказать, витринной фигурой.
По правде сказать, Казак мне понравился,
во всяком случае, поначалу, — думаю, и он, в
определенном смысле, в его смысле, благоволил мне. В Казаке присутствовало нечто
очень привлекательное — не то беззастенчивый гедонизм, не то пресыщенность бывалого
бандита. Возможно, правильнее будет сказать,
что я ему завидовал. Человеком он был невысоким — пять футов шесть дюймов, на полфута ниже меня, — с челкой участника молодежной рок-группы, в костюме ценой в десять
тысяч долларов и с улыбкой убийцы. Блеска
в его глазах было ровно столько же, сколько
угрозы. Из лифта он вышел с пустыми руками — ни кейса, ни бумаг, — и адвокат его не
сопровождал, а сопровождал смахивавший на
танк телохранитель с обритой головой, очень
похожей на орудийную башню.
Я составил мандатное письмо — своего
рода предварительный контракт, который Казаку предстояло подписать от имени его совместного предприятия. Копию письма мы
двумя днями раньше отправили его юристам:
основной банк соглашался предоставить необходимые деньги, подключив к их сбору, дабы
распределить риск, несколько других банков,
а Казак давал обязательство ни у кого больше денег не занимать. Мы провели его в
комнату совещаний, отделенную стеклянными стенами от остального нашего офиса.
«Мы» — это я, мой босс Паоло и Сергей
Борисович, один из тех молодых, но чрезвычайно толковых русских, что работали в нашем корпоративном отделе. Несмотря на скорое пятидесятилетие, обходительный Паоло
оставался худощав (что, впрочем, не редкость
для итальянцев средних лет), он был обладателем картинных седин — с одной стороны
головы — и жены, от встреч с которой старательно уклонялся. Как-то утром, еще в начале
девяностых, он проснулся в своей миланской
квартире, собрал кой-какие притекавшие с
Востока деньги и отправился им навстречу,
оказавшись в Москве, да так здесь и остался.
Сергей Борисович был коротышкой, а лицо его походило на озадаченную картофелину. Английский свой он отполировал, обучаясь
по межуниверситетскому обмену в Северной
Каролине, однако первым местом его работы было MTV, где он подцепил словечко,
так и оставшееся у него любимым, — «экстрим».
Мы вручили Казаку документ. Он перевернул первую страницу, вернул ее назад, оттолкнул документ, откинулся на спинку кресла и
надул щеки. Потом огляделся вокруг, словно
ожидая, что сейчас здесь произойдет нечто
занимательное — стриптиз покажут или зарежут кого-нибудь. В окне десятого этажа
помигивали за Москва-рекой золотые купола
Новоспасского монастыря. И мы принялись
рассказывать анекдоты.
Казак обладал чувством юмора, бывшим
в некотором смысле родом боевого оружия.
Смеясь над рассказанным им анекдотом, ты
чувствовал себя виноватым, не смеясь — подвергающимся опасности. Если же он задавал вопросы личного свойства, они неизменно производили впечатление прелюдии к шантажу.
По его словам, он именно казаком и был —
из Ставрополя, по-моему, в общем, из какой-то окрестности плодородных южных земель.
Известно ли нам, кем были казаки? Их историческая миссия, объяснил он, состояла в
том, чтобы держать в узде «черных», которые населяли одну из подмышек России. А не
желаем ли мы скатать на север, на нефтяной
причал, новое место его работы? Уж он показал бы нам, что такое казацкое гостеприимство.
— Когда-нибудь, может быть, и скатаем, —
ответил Паоло.
Я же сказал, что у меня в Москве жена,
она не захочет, чтобы я уезжал. Потому-то я
и уверен, что знакомство с Казаком пришлось
на тот же день, что и обед с Машей и Катей:
я запомнил эти слова, поскольку, произнося
их, почувствовал, что лживы они лишь на три
четверти, да и ложь эта, вполне возможно,
лишь временная.
— Ну, — заметил Казак, — можно и двух
жен заиметь — одну в Москве, другую в
Арктике.
Он закурил, оскалив зубы, сигарету. Потом подмахнул, так и не прочитав, мандатное
письмо. Мы проводили Казака с его телохранителем до лифта. Прощаясь с нами, он вдруг
посерьезнел.
— Мужики, — сказал он, пожимая нам руки, — сегодня особенный день. Россия благодарит вас.
— В очередной раз свинью напомадили, —
сказал, когда закрылись двери лифта, Паоло.
Так назывались у нас сделки с непредсказуемыми и неуправляемыми бизнесменами наподобие Казака, — сделки, которые (но это
строго между нами) приносили нам в те дни
половину наших доходов и которые даже нашим санирующим договоренностям, поручительствам и информационной открытости не
удавалось избавить от дурного душка. Временами мы чувствовали себя замаранными, занимающимися чем-то вроде узаконенного отмывания денег. Я обычно говорил себе, что все
это сделалось бы и без нас, что мы всего
лишь посредники, что вовсе не мы будем банкротить тех, кого русские надумали обанкротить с помощью этого займа. Наша работа —
обеспечить своевременный возврат денег, потраченных нашими клиентами. Обычная для
юриста увертка.
— Опять, — согласился я.
— Экстрим, — высказался Сергей Борисович.
Остаток дня я провел в состоянии оцепенелой рассеянности, нападающей на человека, когда ему предстоит пройти необходимое для устройства на работу собеседование
или встретиться с врачом, от которого ничего
хорошего ждать не приходится, — если с ним
заговаривают, он кивает и автоматически отвечает, но ничего на самом деле не слышит.
В такие дни каждая минута кажется столетием, времени впереди остается еще слишком
много, а с последнего твоего взгляда на часы
его проходит так мало. А под конец, когда ты
вдруг разнервничаешься и захочешь отменить
назначенное, время начинает лететь стремглав и ни на какие отмены его не остается.
Около шести вечера я забежал домой, чтобы
переодеться и навести порядок в ванной комнате — так, на всякий случай.