- «Альпина нон-фикшн», 2012
- Знаете ли вы о тайнах проектов — немецкого «Уранового» и американского «Манхэттен» и роли в них… советских физиков из довоенного Харькова? Что обсуждали в разгар Второй мировой войны Вернер
Гейзенберг и Нильс Бор в оккупированном Копенгагене? Кто первым
изобрел атомную бомбу, где она была изготовлена и испытана? Эти
и многие другие неканонические версии ядерных проектов рассматриваются в контексте последних данных из рассекреченных архивов,
ставших достоянием гласности. Книга написана в виде научно-художественного расследования различных проектов создания атомного оружия массового поражения, способного полностью изменить ход грядущих войн. Вы узнаете, какие тайны скрывает за завесой секретности
военно-промышленный комплекс развитых стран и какое еще оружие
может появиться в его научных центрах и лабораториях. - Купить книгу на Озоне
Леденящий норд-ост принес осенью одного из самых страшных годов в истории человечества отголоски балтийских
штормов, покрыв столицу Датского королевства клочьями
ледяной пелены густого тумана, перемежающегося порывами
ветра с зарядами мокрого снега. Далеко не все было спокойно
и в самом Датском королевстве осенью сорок первого года…
Полуторагодичная «щадящая» оккупация выродившихся
потомков гордых викингов, сдавшихся без единого выстрела на милость победителя, уже во многих местах разорвала
ширму насквозь лживых обещаний Третьего рейха. Уже вовсю свирепствовало гестапо, не так-то просто было попасть
в соседнюю нейтральную Швецию, а на верфях и в рабочих
кварталах все чаще появлялись патриотические листовки,
выпущенные участниками коммунистического подполья…
В сгущающихся сумерках по засыпанным опавшей листвой аллеям карлсбергского парка медленно брели две фигуры. Сгущающаяся тьма частичной светомаскировки с редкими и горящими вполнакала фонарями, непривычная тишина,
прерываемая лишь свистом ветра в оголенных ветках, — все
это создавало какое-то безрадостное настроение, которое отзывалось тоской в душах собеседников.
— Что ни говори, Нильс, а все войны давали определенный импульс не только техническому, но и научному прогрессу. Конечно же, это никак не оправдывает ужасов взаимного
истребления наций, но все же наводит на определенные размышления.
— Ты знаешь, Вернер, — второй собеседник ловко раскурил на ветру погасшую трубку, — иногда мне кажется,
что друг моего отца — философ Хеффдинг был прав: каждый
народ достоин своей судьбы, поскольку полностью осознает, куда несет его течение, или роковое совпадение обстоятельств…
— Осознает? — раздался саркастический смешок. — Ты
знаешь, в нашей семье работает милая гувернантка, молодая,
славная особа. Так вот, несколько месяцев назад, 22 июня,
она вбежала в мой кабинет с возгласом: «Ах, герр профессор,
теперь и русские напали на нашу землю!»…
— Ну и ты, надеюсь, открыл девушке глаза на истинное
положение вещей!
— Эх, Нильс, как ты далек от того, что на самом деле
происходит у нас в Германии! — горький вздох, больше походящий на стон, повис между собеседниками. — Конечно же,
я оставил девушку в неведении, иначе бы сейчас беседовал
не с тобой, а со следователем гестапо, — повисла гнетущая
пауза, прерываемая только свистящими завываниями надвигающегося шторма. — Ты же прекрасно знаешь, Нильс, я никогда не был пронацистом и прекрасно осознаю, что Гитлер
ведет себя просто как бандит с большой дороги, но ведь никто не может отрицать, что только сейчас Германия обрела
прежнее величие и избавилась от позора Версальского мира.
— О чем ты говоришь, Вернер! Да разве я бы встретился
с тобой, если бы не был уверен, что ты — просто жертва бесчеловечной системы вашего рейха?
— Ладно, Нильс, вспомни Марка Аврелия: «Все основано на убеждении; оно же зависит от тебя. Устрани поэтому,
когда пожелаешь, убеждение — и, как моряк, обогнувший
скалы, обретешь спокойствие, гладь и тихую пристань».
— Ну да, Вернер, только мне вспоминается еще одна
сентенция этого философствующего императора, — трубка
пыхнула в сумраке, осветив усмешку говорившего. — «Что бы
ни случилось с тобой, оно определено тебе от века. Либо царит
неминуемая судьба и непреодолимая закономерность, либо
милостивое проведение, либо безличный слепой случай. Если
царит неминуемая судьба, зачем ты стремишься противостоять ей? Если царит провидение, милость которого можно заслужить, будь достоин божественной помощи. Если же царит
беспорядочный случай, то радуйся, что среди всеобщего хаоса
имеешь руководителя в себе самом — свой дух».
Собеседники замолчали, вдумываясь в слова друг друга.
— Однако, Вернер, я все же никогда не поверю, что ты
приехал только лишь для того, чтобы обменяться философскими изречениями…
— Да, Нильс, все правильно, я никак не мог заговорить о главном, ради чего приехал. Я не решался и все искал
возможность остаться наедине. Я ведь не уверен, что у тебя
в институте нет прослушивающих устройств местного отделения гестапо или даже что ты вообще не находишься под его
негласным наблюдением… Итак, цель моего визита проста:
я хочу сообщить тебе, что сейчас в принципе стало возможным создание атомных бомб…
— Вернер, но ведь это просто ужасно. Вспомни прикидочные расчеты энергии, содержащейся в атомах, которые
сделал тот гениальный русский юноша — Ландау… А позже
его друг, ты его тоже должен помнить, он сейчас в Принстоне — Гамов, рассчитал еще и поражающие факторы потоков
радиации… Вернер, если теория верна, а ты знаешь, какие
сильные теоретики Ландау и Гамов, то всего лишь несколько
десятков таких бомб могут уничтожить все живое. По крайней мере, разумную жизнь уж точно, — было видно, как в волнении собеседник просыпал табак, набивая подряд (чего он
обычно никогда не делал) вторую трубку…
Впрочем, и его редко курящий собеседник, тоже волнуясь, достал из кармана большую ценность военного времени — тщательно завернутую в пергамент настоящую гаванскую сигару. Друзья в молчании прикурили от большой
американской зажигалки, и некоторое время слышались
только тихое посвистывание трубки и легкое потрескивание
сигары.
— Ты не зря вспомнил наших русских знакомых, — после небольшой заминки собеседник поправился, — друзей.
Поверь мне, Нильс, рабочий проект бомбы пришел именно
оттуда, — он ткнул в неопределенном направлении тлеющим
огоньком сигары. — Его привез из Харькова (ты. конечно же,
помнишь тот институт, где работал до ареста Ландау?) наш
добрый знакомый Хоутерманс…
Дау (так все знакомые называли великого теоретика
Льва Давидовича Ландау), похоже, — тут собеседник опять
замялся и, раскуривая почти потухшую от сырости сигару,
сделал паузу, — по крайней мере, мне так кажется, не принимал в этом активного участия. Тем не менее Хоутерманс привез вполне рабочую схему, и нам даже уже удалось построить
действующий урановый котел…
— Просто не могу поверить, Вернер, откуда у Хоутерманса вдруг появилась такая информация, вернее, как могли
харьковские физики додуматься до такого? И как, в свою очередь, вам удалось обойти все технические трудности?
— Видишь ли, Нильс, тут действительно не очень-то понятная и крайне запутанная история. Вот ты, к примеру, давно перечитывал уэллсовский «Освобожденный мир»?
— Признаться, Вернер, где-то после университета, точнее не скажу. Во время какого-то вояжа, мне еще запомнилось, что я размышлял под аккомпанемент волн.
— Ну вот, Нильс, а теперь вспомни бомбу непрерывного действия, описанную явно в несвойственном английскому
романисту стилю, с массой технических подробностей. Подскажу, что во время работы над этим произведением Уэллс
консультировался с одним американским изобретателем, незадолго до этого рассказавшем журналистам о собственном
проекте «атомного оружия» …
— Ну, конечно же, как я не догадался, — обладатель
трубки в досаде даже постучал ею по своему лбу. — Электрический вампир и строитель Радио-Сити Никола Тесла!
— Вот именно, Нильс, вот именно… А теперь припомни эту темную и во многом непонятную историю с обменом и продажей идей, которую Тесла затеял после краха
своего глобального проекта «Мировой системы». Именно
тогда вокруг него кружили многие ведущие разведки мира,
и, как утверждают вездесущие репортеры, несколько контактов с представителями Германии, Франции и России у него
все же состоялось… В свою очередь, Хоутерманс утверждает, что Теслу очень интересовали некие разработки русских
радиофизиков, а взамен он предоставил чертежи ряда своих
устройств, включая планировку атомных боезапасов… которые, конечно же, попали в Харьков, ведь именно там русские
впервые у себя расщепили атом.
— Да, Вернер, все это определенно похоже на правду…
И что же мы сегодня можем сделать в сложившейся ситуации?
— Мне кажется, Нильс, надо исходить из того, что детали всей этой истории вокруг атомного оружия известны
очень узкому кругу посвященных, и тут было бы крайне важно ознакомить заинтересованных лиц в Англии и Америке
с информацией о том, что для реализации атомных проектов
необходимы огромные материальные ресурсы и технические
усилия. Поэтому мы и отложили дальнейшие работы. Так, физики могли бы аргументированно убедить свои правительства, что атомные бомбы появятся, вероятно, слишком поздно для использования в этой войне.
— А вы действительно приостановили работы? — порывы ветра с мокрым снегом внезапно прекратились, как будто
где-то над просторами Северного моря гигантская стена тумана перекрыла поток леденящего бриза, и вопрос на некоторое
время словно повис в воздухе. — Лично я не очень-то в этом
уверен, потому что моя страна насильственно оккупирована
германскими войсками. В таких условиях очень сложно допустить реальность взаимопонимания между физиками по обе
стороны границ.
— Эх, Нильс, и ты тоже… Разве я не вижу, что политика
Германии оставила нас, немцев, в полной изоляции? Я прекрасно осознаю, что война нанесла — искренне надеюсь,
лишь на время — непоправимый ущерб даже нашей десятилетиями длившейся дружбе.
— Ладно уж, Вернер, не будем об этом, — в голосе собеседника слышалась нескрываемая грусть. — Время все
расставит на свои места. Ты лучше честно и прямо ответь
на мой трезвый вопрос: ты действительно думаешь, что деление урана могло бы быть использовано для конструирования
оружия?
— Нильс, ты меня просто не слышишь… Я же и приехал
к тебе, чтобы сообщить, какого громадного прогресса достигла Германия на пути к созданию атомного оружия.
— Тогда почему обо всем этом ты говоришь только сейчас, ведь Хоутерманс уже давно вернулся из Харькова?
Обладатель сигары сердито фыркнул:
— Нильс, я же вижу, что мои слова создают ложное впечатление. В этом случае, не обладая необходимыми фактами,
что можно было бы предположить о дальнейшем ходе исследований? — в сгустившем мраке не было видно, но ему показалось, что собеседник лишь устало пожал плечами и тяжело
вздохнул.
На этом беседа иссякла, и вскоре, молча пожав на прощание друг другу руки, темные фигуры двинулись в разные
стороны. Великий датский физик Нильс Бор поспешил домой
к волнующимся из-за его долгого отсутствия жене и сыновьям, а выдающийся немецкий теоретик Вернер Гейзенберг
медленно пошел в отель, где на нетерпеливый вопрос своего
ассистента Вейцзеккера сокрушенно покачал головой:
— Очевидно, Нильс предположил, что у меня было
намерение сообщить ему, какого громадного прогресса достигла Германия на пути к созданию атомного оружия. Хотя
я сразу же попытался исправить это ложное впечатление, мне,
по-видимому, не удалось в полной мере завоевать доверие
Бора, особенно потому, что я осмеливался говорить лишь
с осторожностью (это явно было ошибкой с моей стороны),
опасаясь, как бы та или иная фраза позднее не обернулась
против меня…
Я был уверен, что его высказывания вслух обо мне будут
переданы в Германию, и поэтому пытался вести этот разговор так, чтобы не подвергать свою жизнь прямой опасности.
Я был очень подавлен конечным итогом нашей беседы.
Похоже, я вел себя не так, как надо…