- Издательство «Иностранка», 2012 г.
- В профессии вора немало привлекательных сторон: никто
тобой не командует, не нужны никакие лицензии, не надо
платить налоги, даже инфляция вору не страшна, ведь сто-
имость украденного все время повышается, компенсируя
растущие расходы. Недостатков, впрочем, тоже хватает, и
главный — неминуемое наказание. Лучший способ не по-
пасться — свести риск к минимуму, в чем букинист-интел-
лектуал и вор-джентльмен Берни Роденбарр весьма преуспел.
Но когда на сцену выходят госпожа Судьба и мистер Совпа-
дение, успешный вор вынужден стать сыщиком, чтобы, найдя
настоящего преступника, снять с себя подозрения в двойном
убийстве и причастности к третьему, совершенному прямо
у него на глазах. - Перевод с английского Антонины Галль
— Этот человек, — с ненавистью выдохнул
Мартин Джилмартин, — полный… нет, он абсолютный…
в общем, законченный… — Марти
покачал головой. — У меня просто нет слов!..
— Да, друг мой, со словами у тебя действительно
неважно, — согласился я. — По крайней
мере, с существительными. С прилагательными
ты еще кое-как справляешься, но что касается
существительных…
— Ну так помоги мне, Бернард, — с мольбой
в голосе произнес Марти. — Кто лучше тебя
сможет подобрать нужное определение, le mot
juste? И в конце концов, это твоя работа.
— Неужели?
— А то нет! Ты же торгуешь книгами, а что
такое книга? Набор слов. Ну да, конечно, в ней
есть еще бумага, ткань обложки и коленкор,
пущенный на переплет, но, если бы дело было
только в этом, стали бы мы покупать больше
одной книги? Разумеется, нет, согласен? Так
что прикол именно в словах, в тех шестидесяти,
восьмидесяти или ста тысячах слов, что составляют
ее содержание.
— Увы, случается по двести, а то и по триста
тысяч слов, — вздохнул я.
Недавно я закончил чтение романа Джорджа
Гиссинга «Новая Граб-стрит» и теперь размышлял
об описанных в нем не самых знаменитых
викторианских литераторах, которые в начале
прошлого века под нажимом своих издателей
кропали бесконечные романы с продолжениями.
Этакие сериалы в прозе: три тома, если не
больше, — видимо, читателям в то время было
совершенно нечем себя занять.
— Нет, так много мне не надо, — сказал Марти. —
Всего одно слово, Берни, но меткое, такое, чтоб
выявило всю отвратительную сущность этого
человека. Подвело черту под бездной его падения.
— Он обвел глазами комнату и понизил
голос: — Нет! Пусть оно заклеймит мерзавца
Крэндела Раундтри Мейпса позором на веки вечные,
пусть пригвоздит его к позорному столбу!
— Навозный жук, — предложил я.
— Слишком слабо.
— Ну, тогда червяк? Крыса? — Марти так
отчаянно мотал головой, что я решил оставить
животный мир в покое. — Негодяй?
— Чуть ближе, Берни, но все равно недостаточно
сильно. Конечно, он негодяй, но не простой,
а по крайней мере в кубе.
— Мерзавец?
— Лучше, но…
Я нахмурился, пытаясь представить себе страницу
словаря синонимов. Негодяй, мерзавец…
— Ну, тогда, может, «подонок» будет в самый
раз?
— Что ж, если больше ничего не приходит тебе
в голову, — огорченно сказал Марти, — придется
остановиться на этом. В принципе «подонок» —
довольно удачное определение. От него веет
гнилью, гнилью веков, и это хорошо. Ведь подлость
стара как мир, времена меняются, а людские
пороки остаются прежними. Что касается
прогнившего насквозь ублюдка Крэндела, так
от него за версту разит тухлятиной! — Марти
поднял бокал и деликатно вдохнул тонкими
ноздрями запах выдержанного бренди. — Н-да,
видимо, подонок — наилучшее определение для
протухшего говноеда по имени Крэндел Раундтри
Мейпс.
Я начал что-то говорить, но вдруг Марти
поднял руку, пораженный. Глаза его округлились.
— Берни, — прошептал он, — ты слышал, что
я только что сказал?
— Ну да, говноед.
— Вот! Именно это слово я и искал! Оно
в точности передает характер ублюдка Мейпса.
Интересно, откуда оно взялось? Нет, этимология
мне понятна, я имею в виду, откуда это слово
всплыло в моей голове? Оно же нынче не в ходу!
— Ну ты-то только что употребил его!
— Точно, хотя не помню, чтобы когда-либо
раньше его слышал. Чудеса! — Лицо Марти расплылось
в довольной ухмылке. — Не иначе как
на меня сошло божественное вдохновение. —
Он с удовлетворением откинулся на спинку кресла
и наградил себя еще одним глотком благородного
напитка.
Я тоже, хоть, может быть, и незаслуженно,
отхлебнул бренди из своего бокала. Оно наполнило
рот жидким золотом, медом пролилось
в горло и согрело каждую клеточку моего тела,
переполняя при этом душу чистым восторгом.
Мне не надо было садиться за руль, не надо
было работать за станком, поэтому я пробормотал:
«Какого черта!» — и отпил еще глоток восхитительного
«огненного вина».
Мы ужинали в «Притворщиках», закрытом частном
клубе в «Грамерси-парк», на сто процентов
таком же благородном, как бренди, что искрился
в наших бокалах. В клуб принимали актеров,
писателей и всех, кто так или иначе был связан
с искусством. Марти Джилмартин, к примеру,
попал туда через дверь, именуемую «меценат».
— Нам катастрофически не хватает членов, —
поделился он со мной как-то раз, — так что основным критерием для приема нынче является лишь
наличие пульса и чековой книжки, хотя по виду
иных господ у них нет ни того ни другого. Может,
ты согласишься войти в наш клуб, а, Берни? Ты
когда-нибудь видел «Кошек»? Если мюзикл тебе
понравился, попадешь в категорию «театральный
меценат». Ну а если нет, то «критик».
Я тогда решил не подавать заявления, поскольку не знал, принимают ли в клуб лиц с криминальным прошлым. Однако, когда Марти приглашал меня отужинать в клубе, я всегда соглашался с большой охотой. Еда была приличная,
выпивка — первосортная, а обслуживание —
выше всяких похвал. И хотя по дороге я проходил
дюжину ресторанов, где кормили не хуже, а даже
лучше, чем в «Притворщиках», им не хватало
самого главного: зачарованного духа средневекового замка, смеси истории и традиций, которая пропитывала атмосферу «Притворщиков».
И конечно же компании моего друга Марти —
его-то я был рад видеть в любой обстановке.
Мой друг Марти — джентльмен, так сказать,
«в возрасте», но выглядит он как мечта молодых
оболтусов, что запоем читают «Эсквайр»: высокий, юношески стройный, с ровным загаром
на обветренном, благородном лице и шапкой
густых волос цвета старого серебра. Он всегда
чисто выбрит, ухожен и напомажен, его лицо
украшают аккуратно подстриженные усы, он
одевается элегантно, но неброско. У него достаточно средств, чтобы безбедно провести старость,
не ударяя при этом палец о палец, но он
все равно занимается поисками перспективных
инвестиций и не упускает возможности поучаствовать
в авантюрах, когда таковые встречаются
на его жизненном пути.
Марти, само собой разумеется, покровительствует
театру. Каким образом? Ну, он посещает
массу театральных постановок, как на Бродвее,
так и в его окрестностях, и время от времени
вкладывает пару сот баксов в модную пьеску.
Но если откровенно, то на самом деле Марти
больше привлекают молоденькие актрисы-инженю,
в которых он ищет (и иногда даже находит)
зачатки самых разнообразных талантов.
Марти оплачивает их расходы и по возможности
пристраивает к делу, а девицы за это оттачивают
на нем свои таланты.
Какие таланты, спросите вы? Марти многое
мог бы вам рассказать, да только он не из таких.
У него рот всегда на замке. Этот человек —
воплощенная осторожность.
Надо заметить, что познакомились мы при
обстоятельствах, не слишком располагающих
к дружбе: Марти собрал внушительную коллекцию
бейсбольных карточек, а я их украл.
Конечно, на самом деле все несколько сложнее:
я и понятия не имел про его коллекцию,
знал только, что они с женой собираются в театр
в определенный вечер, и планировал заглянуть
на огонек, когда дома никого не будет. В итоге
карточки исчезли, Марти (у него вечно проблемы с наличкой) заявил в полицию о пропаже
коллекции и получил страховку. Впоследствии
я продал карточки за круглую сумму (повторяю,
все в этой истории очень сложно и запутанно) —
такую круглую, кстати, что смог выкупить целое
здание, в котором нынче размещается мой книжный магазин. Это само по себе замечательно, но
еще приятнее то, что мы с Марти подружились
и теперь время от времени вместе проворачиваем кое-какие делишки.
Как раз в связи с такими делишками Марти
и пригласил меня в ресторан. Наверное, вы не
удивитесь, что жертвой нашего преступного
сговора в этот раз оказался уже упоминавшийся
выше Крэндел Раундтри Мейпс, теперь известный под именем Говноед.
— Проклятый Говноед! — с чувством воскликнул
Марти. — И ежу ясно, что ему с самого
начала было наплевать на девушку! Начхать с
высокой колокольни, понимаешь, Берни?! У него
не было ни малейшего намерения ни развивать
ее таланты, ни способствовать ее карьере.
Все, что его волновало, — постель, постель
и еще раз постель. И что же? Он соблазнил мою
бедняжку, сбил с пути истинного, запудрил мозги, — этот навозный жук, червяк, негодяй, мерзавец, подонок…
— Говноед? — подсказал я.
— Именно! Представь себе, Берни, он же ей
в отцы годится!
— Он что, твоего возраста, Марти?
— Ну, может быть, на пару лет моложе…
— Вот ублюдок.
— А я говорил тебе, что он к тому же еще
и женат?
— Да он просто свинья!
Марти, к слову, счастливо живет со своей
женой уже много лет, но я решил не упоминать
этот факт именно сейчас.
К тому времени я уже понял, куда клонит мой
друг, поэтому откинулся на спинку стула и позволил
ему пересказать мне во всех подробностях
историю о содеянном Мейпсом отвратительном
преступлении. Через какое-то время наши
бокалы опустели, и официант, пожилой херувим
с роскошными черными кудрями и небольшим
пивным брюшком, незаметно забрал их со стола
и заменил полными. Толпа посетителей редела,
но Марти все с тем же энтузиазмом продолжал
вещать про свою Марисоль («Какое красивое имя,
правда, Берни? По-испански оно означает „море
и солнце“, mar y sol!.. Ее мать — пуэрториканка,
а отец — из какой-то прибалтийской страны со
смешным названием, как там… Море и солнце…
в этом она вся, моя девочка!»). По словам Марти
выходило, что его Марисоль была необыкновенно
талантлива, а также безумно красива «и
к тому же невинна как дитя». «Глянула на меня
своими глазищами, — уверял он, — так сердце
прямо зашлось!» Он увидел ее в показательном
спектакле «Три сестры» по пьесе Чехова. Спектакль,
мягко говоря, оставлял желать лучшего,
но Марисоль настолько поразила Марти своей
игрой, что он буквально раскалился добела от
восторга, чего с ним не случалось уже много лет.
И конечно, после спектакля он рванул за
кулисы и пригласил красотку Марисоль на обед,
чтобы обсудить ее будущую карьеру, а еще через
пару дней — в театр на премьеру спектакля,
который она непременно должна была посмотреть,
ну а остальное вы можете додумать сами.
Ежемесячный чек на небольшую сумму, несущественную
для финансового благополучия семьи
Марти, для бедной девушки означал свободу от
ненавистной работы официанткой, возможность
посещать больше прослушиваний и заниматься
развитием своего таланта. Ну а Марти
стал захаживать (что в этом удивительного?) в ее
квартирку в Адской Кухне в конце дня — «sinq
a sept», как называют такие визиты утонченные
французы, а иногда и пораньше, хотя и с той же
целью, которую ньюйоркцы цинично именуют
«дневной перепих».
— Вначале она снимала убогую каморку
в Южном Бруклине, — с чувством говорил
Марти. — Бедняжке приходилось по часу
париться в метро, чтобы добраться до приличного
района. Теперь-то она живет в пяти минутах
ходьбы от дюжины театров, так удобно!
Ее новая квартирка также располагалась
в пяти минутах езды от квартиры самого Марти
и еще ближе к его офису, так что, действительно,
удобно было всем.
Марти совсем потерял голову, и девушка
вроде бы отвечала ему взаимностью. В новой,
шикарно обставленной спальне ее студии на
улице Марти показал ей кое-какие приемчики,
о которых более молодые любовники Марисоль
понятия не имели, и с удовлетворением констатировал, что произвел на свою даму неизгладимое
впечатление. Тупая сила и энергия молодости не
шли ни в какое сравнение с изощренным искусством искушенного в любовных делах маэстро.
Да, время, проведенное ими вместе за прикрытыми
жалюзи, можно было сравнить разве
что с пребыванием в райском саду, единственное,
чего не хватало, — так это Змия, но и он
не преминул явиться, не заставив себя ждать. Кто
это был? Не кто иной, как признанный Говноед
Крэндел Мейпс. Не буду утомлять вас деталями,
сам Марти чуть не уморил меня ими насмерть,
скажу только, что вскоре заплаканная Марисоль
бросилась на шею потрясенному Марти и,
захлебываясь слезами, призналась, что не сможет
больше встречаться с ним. Она благодарила
Марти за все, что он для нее сделал, а главное, за
то, что он подарил ей себя, но при этом твердила,
что отдала свое сердце другому, с которым она
надеется провести остаток дней и, желательно,
всю вечность после смерти.
Как выяснил убитый горем Марти, счастливчиком,
укравшим сердце Марисоль, был вышеупомянутый
Говноед.
— Маленькая дурочка уверена, что он бросит
ради нее семью и женится на ней. — Марти воздел
руки к небу. — Да у него каждые полгода
новая девчонка, Берни, вот что обидно! Может
быть, одна или две протянули по году, но никак
не больше. И все эти старлетки свято верили, что
он оставит жену и рухнет к их ногам. Конечно,
рано или поздно он действительно оставит свою
жену, но совсем иным способом — богатой вдовой,
Берни, и произойдет это очень скоро, если
подлец не перестанет трахаться как кролик! Он
же помрет от сердечного приступа, если будет
продолжать в том же духе! Впрочем, я очень
надеюсь, что сама природа разделается с ним за
меня.
Марти немного злился, но я не виню его —
Мейпс не был каким-то безликим злодеем.
Марти знал его, и знал достаточно хорошо. Они
встречались в театре и на прослушиваниях юных
дарований, и даже как-то раз Марти с Эдной
ездили к Мейпсу в гости, в его особняк в районе
Ривердейл. Мейпсы тогда устраивали прием по
случаю сбора пожертвований в помощь «Театру
чудаков» Эверетта Куинтона, их как раз выселили
из обжитого здания на Шеридан-сквер.
— Мы заплатили по паре сот баксов за ужин и за
закрытую вечеринку с представлением, — вспоминал
Марти. — Ну а затем они всеми силами постарались
выжать из нас еще по нескольку тысяч «на
развитие театра». Ужин был неплох, хотя вино —
так себе, но я обожаю Куинтона, это такой мощный
талант, что я отстегнул ему круглую сумму без всяких
уговоров. Ну и Эдна осталась довольна — ей
так понравился дом! Нас провели по всем этажам,
кроме винных подвалов и чердака, мы побывали
везде, включая спальни, уверяю тебя. В хозяйской
спальне на стене висел морской пейзаж.
— Вряд ли это была работа Тернера.
Марти презрительно тряхнул головой:
— Какой Тернер? Я же говорю тебе, обстановка
этого дома — так себе, как и вина. Просто обычный
морской пейзаж с корабликом на горизонте.
Однако одна деталь привлекла мое внимание —
картина висела немного криво.
— Ну и Говноед!
Марти поднял бровь.
— Я не ханжа и не зануда, — сказал он, — но
меня напрягает, когда я вижу, что картина висит
не под прямым углом. Это неправильно. Впрочем,
обычно я стараюсь не поправлять картины
в чужих спальнях.
— А в этот раз не сумел с собой справиться?
— Я немного отстал, Берни, дождался, когда
все гости выйдут из комнаты, а затем подошел
к картине. Помнишь строки Кольриджа: «И не
плеснет равнина вод, / Небес не дрогнет лик. /
Иль нарисован океан / И нарисован бриг»?
Я узнал строчки из «Сказания о Старом
Мореходе», поэме, которая, в отличие от подавляющего
большинства классических произведений,
заучиваемых нами в школе, не вызывала
у меня отвращения.
— «…Кругом вода, но как трещит / От сухости
доска! / Кругом вода, но не испить / Ни капли,
ни глотка».
Марти одобрительно кивнул:
— Правильно, хотя большинство моих знакомых
цитирует последние строчки так: «Ни
одного глотка».
— Они не правы, — пожал я плечами, — как не
право большинство людей в отношении большинства
вещей. Но о чем же поведал тебе нарисованный
бриг, плывущий по нарисованному океану?
— Ни о чем, — откликнулся Мартин Джилмартин.
— Однако то, что я нашел за ним, сказало
мне многое, и весьма красноречиво…