Витольд Шабловский. Убийца из города абрикосов

Сотни тысяч туристов, ежегодно устремляющихся на отдых в Турцию, едва ли подозревают о существовании тех сторон жизни этой страны, которые описал в серии очерков польский журналист Витольд Шабловский. Поговорив с представителями разных слоев современного турецкого общества, он собрал из их голосов пеструю партитуру, в которой нашлось место для нелегальных мигрантов, мечтающих о Европе, премьер-министра Эрдогана, сумевшего добиться небывалого экономического роста, но укрепившего позиции турецких исламистов, террориста Али Агджа, стрелявшего в Иоанна Павла II, и многих других.

— Наш премьер — исламист и опасный для страны
бандит. От него нужно избавиться, и поскорее,
говорят те, кто оккупировал¹
парк Гези.

— Вранье! Он гений, посланный нам небесами! — говорят те, кто в парк не пошел.

Я взял спальник, туристический коврик и термос.
И отправился побеседовать с теми и другими. Что их объединяет? Что разделяет? И что даст им эта оккупация?

Два племени

Парк Гези прилепился к четырехполосной дороге, посредине фонтан, по углам несколько роскошных отелей.
Стамбульские власти — и турецкое правительство — хотят
вырубить деревья и построить на месте парка торговый
центр наподобие османских казарм. Вот почему в конце
мая 2013 года турецкая молодежь провела здесь акцию протеста, участников которой жестоко разогнала полиция.

В ответ в парк пришли тысячи молодых турок, поставили палатки и начали оккупацию. Демонстрация
в защиту парка быстро переросла в акцию протеста против правительства, которое, по мнению митингующих,
не прислушивается к гражданам страны, проводит исламизацию Турции и берет все более авторитарный курс.
Демонстрантов несколько раз разгоняла полиция, турецкий премьер обзывал их сбродом и вандалами, но они все
равно возвращались в парк.

Владельцы пятизвездочных отелей были в отчаянии:
почти месяц они терпели значительные убытки. После
первых акций протеста у состоятельных гостей отелей появилась возможность заказать защитные маски от газа — газ,
распыляемый полицией, проникал в роскошные номера.

Состоятельные гости приехали сюда по делам или
на стамбульский shopping month — месяц покупок. Ожидались огромные скидки и круглосуточно открытые магазины. Вместо этого — уличные беспорядки и газ, раздражающий нос, горло, бронхи и глаза. Почувствовав запах
газа, гости поднимались на террасы своих отелей. Оттуда
было прекрасно видно:

1) собравшихся в парке молодых взбунтовавшихся турок с длинными волосами, вернувшимися в моду усами,
гитарами и плакатами с перечеркнутой физиономией
премьера Реджепа Тайипа Эрдогана;

2) турок постарше, с большими животами, в дешевых
и дорогих костюмах, с сигаретой в одной руке и мусульманскими четками в другой, сосредоточенных и нервно
расхаживающих вокруг парка.

— Турция поделена ровно пополам, на два племени, —
говорит, глядя на пузатых, Зубейде Топбас, студентка
социологического факультета, оккупирующая парк Гези
в красной палатке. Мы сидим в ее палатке на туристических ковриках, а неподалеку кто-то наигрывает на багламе
песни времен революции Ататюрка.

Зубейде двадцать четыре года, у нее черные волосы
и смуглая кожа, в парк она пришла лишь на третий день
протестов:

— Поначалу я не верила, что из этого что-то выйдет.
Мои знакомые годами повторяют, что сыты правящей
партией по горло. Это я слышала, когда депутаты АКР —
Партии справедливости и развития — хотели ввести уголовное наказание за супружескую измену. Потом — когда
они запрещали теорию эволюции. Когда обязывали девочек носить платки в школах. Я думала, на этот раз тоже
все ограничится болтовней. Потому что раньше любая
дискуссия заканчивалась тем, что это, мол, они добились
экономического роста, они добиваются для Турции членства в Евросоюзе. А то, что заодно много говорят об исламе? Что ж, видимо, в этой стране иначе быть не может.

И лишь увидев на Би-Би-Си (турецкие СМИ поначалу даже не упоминали о протестах), что на самом деле
происходит в парке, прилегающем к главной стамбульской площади Таксим, Зубейде собрала рюкзак, отыскала
колышки от старой палатки и отправилась с подружкой оккупировать Гези. В первый же день она выложила
в «Фейсбук» фотографию себя и подруги в палатке и добавила тэг: #occupygezi. Еще ни разу ее фотографии не собирали столько лайков — пятьсот за несколько минут.

— Лайкали люди, которых я вообще не знала, я даже
не представляла, что такое возможно. Есть над чем задуматься, — говорит Зубейде. — Эмоции зашкаливают.
Самое ужасное сейчас то, что наши политики не сглаживают различия между турками, а, наоборот, сознательно
их подчеркивают. Я уверена, что Эрдоган цинично использовал нашу акцию протеста, чтобы выиграть выборы в органы местного самоуправления в будущем году.
Чтобы консолидировать своих избирателей, которых
все же гораздо больше, чем людей думающих, таких, как
мы. Точь-в-точь как Путин, который в девяностые годы
выиграл выборы в России, ударив по чеченцам. У нас нет
чеченцев, у нас есть курды, там в последнее время все спокойно, но повод натравить одних турок на других всегда
найдется. Неверующих на верующих. Либералов на социалистов. Богатых на бедных.

— Тогда в чем смысл этой акции протеста, если, по-твоему, она и так на руку власти?

— А какой у нас выход? — Зубейде крутит прядь волос. — Снова покорно кивать? Делать вид, что ничего
не произошло? Что он может безнаказанно построить
мечеть в самом сердце светского государства?

— Он говорил об этой мечети в преддверии последних
выборов. И выиграл.

— У нас и так в сто раз больше мечетей, чем школ
или больниц. Культура в упадке, на театр нет денег.
Но на строительство мечети всегда найдется. Хочешь сделать карьеру на госслужбе — отправляйся на пятничный
намаз. Лучше в рабочее время, чтобы начальство видело.
Так что извини, но об очередной мечети и речи быть
не может.

Красивые парни

— А мне мечеть вообще не мешает. Стояла бы себе возле
парка Гези. Вот только не понимаю, чего Тайип прицепился к нашему парку, — у Тайфуна тоненький голосок,
почти фальцет, и он так карикатурно сгибает руку в запястье, что я никак не пойму, подчеркивает ли он этим свою
сексуальную ориентацию или же, наоборот, насмехается
над геями. Мы сидим у стойки одной из организаций, защищающей права сексуальных меньшинств. В парке у нее
два столика, за которыми, например, можно побеседовать
с транссексуалом. Они раздают презервативы и… бутерброды с сыром.

— У Тайипа такая попка! А когда он злится, он такой
сексуальный… — мечтательно улыбается Тайфун, словно
забыв, что говорит о консервативном премьер-министре
своей страны, которому в последнюю очередь хотелось бы
услышать комплимент из уст гея. — Я тебе кое-что расскажу по секрету, — он наклоняется к моему уху. — Тайип
ликвидирует парк Гези из-за меня.

— Как это?

— Ну, из-за меня и моих друзей. Мы приходим сюда
перепихнуться, — Тайфун смеется, а я пользуюсь паузой,
чтобы получше его рассмотреть. На вид ему лет сорок,
на нем обтягивающие джинсы, футболка с радужным
флагом и ремень с шипами, грудь у него бритая. — Сюда
приходят красивые парни со всего города. И еще шлюхи —
парни, которые занимаются проституцией. И трансвеститы. Парк Гези славится этим на всю Турцию. Тайипчик знает, ведь он вырос неподалеку, — говорит Тайфун
и показывает рукой в сторону района Касымпаша, где
действительно прошло детство турецкого премьера.

О том, что парк Гези навлек на себя гнев Эрдогана
именно выходками геев, я слышал от моих турецких коллег-журналистов. Геев пришлось убрать, потому что здесь
появится мечеть. Чтобы они убрались наверняка, парк
нужно ликвидировать, обнести забором и построить что-нибудь посередине.

— С тех пор как нас выгнали из Гези, все шлюхи стоят
в боковых улочках — пройдись, и ты увидишь, как они
вертят попками. Тайип нам бешено завидует: кто ж не любит хорошенькие попки? Вот почему он велит свозить
сюда какие-то дурацкие экскаваторы, бульдозеры, строить какие-то османские казармы. Он хорошо знает, что
делает. Ты только представь себе, что в таких казармах
между солдатами творится. Хи-хи-хи, — Тайфун заливается смехом от одной только мысли об этом. — Но у меня
почему-то не получается на него сердиться, хоть он нас
газом травит. В этом весь я — всегда улыбаюсь. Когда
я еще жил в Конье, меня пидором обзывали. Люди там
темные, для них что пидор, что гей, у меня не было сил
что-то им разъяснять. Я им отвечал: может, я и пидор, зато
хорошенько оттраханный. Меня за это били по голове,
а потом, когда уже никто не видел, многие просили меня
отсосать. Я? Отсосать? Говорю тебе, что в Конье никто гея
от пидора не отличает. Пришлось оттуда уехать, не то забили бы меня насмерть.

Я приехал в Стамбул, стал жить с одним старым геем,
который уже ходить не мог, и я каждый день привозил
его в инвалидной коляске в Гези. Сам он к тому времени
ни на что не годился, но посмотреть любил. Он просил
похоронить его в парке, потому что здесь, по его словам,
ему довелось пережить самые прекрасные мгновения
своей жизни. Но ничего из этой затеи не вышло, да, пожалуй, оно и к лучшему, иначе сегодня его выкопали бы
этими экскаваторами. Да еще и газом бы угостили.

Когда полицейские появились в первый раз, шлюхи
из парка начали ругать Тайипа. Мол, он диктатор и фашист. Полицию на нас натравливает. Но я не люблю
людей фашистами называть. Я им говорю: а кто ж вам
столько красавчиков полицейских привел?! Смотрите-смотрите, может, ничего красивее в жизни не увидите.
Смотрите, как они вертят попками, как бьют вас палками.
Смотрите и благодарите судьбу за Тайипа, который нам
все это дал!

Граната в пакете

И все же обычно столкновения с полицией были не столь
приятны.

За день до самой жестокой атаки на демонстрантов
Мустафе, студенту юридического факультета из-под Измира, какой-то мужчина хотел подсунуть гранату.

— Он назвался солдатом, сказал, что после начала протестов под шумок дезертировал из части и украл несколько
штук. Пытался всучить мне какой-то предмет в пакете,
якобы гранату. Утверждал, что гранаты нам нужны, чтобы
защищаться, потому что полиция скоро за нас как следует
возьмется, — говорит Мустафа. — Как мы поступили?
Да я даже в руки не захотел это брать. А вот мои друзья
хотели ему задницу надрать. Ясно, что это был засланный казачок или провокатор. К тому же полный идиот:
заявился с таким предложением в лагерь пацифистов. Видишь эту большую А в кружочке? Висит прямо на входе.
Оружие — последнее, что нам можно всучить. Тот тип
убежал, а мы за ним через весь парк гнались и кричали:
«Вон отсюда!»

Даже думать не хочу, что было бы, найди они у нас
эту гранату. Ведь полиция только и ждала чего-то такого!
Сюда каждый день такие типы приходили. Мой друг видел одного из них. Во время столкновений с полицией
тот бросал в полицейских зажигательные бомбы. А потом,
когда моего друга скрутили и вели в автозак, тот же тип
ударил его ногой в живот. Даже не переоделся.

— Мустафа, а зачем полиции устраивать провокации?

— Потому что мирных демонстрантов нельзя травить
газом и разгонять силой. Это плохо выглядит. С ними
нужно вести переговоры. Здесь сплошные мирные фрики.
Мы тут сидим больше десяти дней и помимо политики
разговариваем о веганстве, фрукторианстве, смотрим
разные фильмы — пять кинотеатров в парке открылось.
У нас есть дискуссионный клуб, юридическая консультация, массажист, парикмахер. Ничего подозрительного
не происходит. Я, кстати, маме обещал, что ни в каких
глупостях участвовать не буду. Мама меня одна вырастила, я ей многим обязан. В Турции одинокой женщине
приходится нелегко, так уж у нас принято в культуре, что
женщина что-то значит, только если за ней муж стоит.
Поэтому, когда мама сказала: «Сынок, может, не пойдешь
в этот парк?», я ей ответил: «Мама, я иду туда для тебя.
Если нами и дальше будут править эти чурбаны из АКР,
таким женщинам, как ты, будет только хуже. Для тебя
я здесь сижу, и обещаю, что все будет в порядке».

Так и есть. Смотри, сколько здесь продавцов кофе
и чая. Будь мы опасны, они бы нас боялись и не пришли.
А ведь хватило бы единственной гранаты, чтобы обвинить нас во всех смертных грехах и упечь в тюрьму лет
на пятьсот.

Демократия в трудные времена

— Не такие уж они невинные. Ты бы видел, как они мой
магазин грабили. Я бы этих панков в асфальт закатал, —
негодует хозяин магазина Метин. Его магазин — мыло,
повидло, жевательная резинка и немного выпивки — закрыт уже неделю. Оккупировавшие парк Гези сначала
стащили у него несколько коробок с печеньем, потом закрасили аэрозолем витрину, а под конец написали на защитных рольставнях ругательства, так что убытки Метин
понес весьма конкретные. К тому же он невероятно огорчен. По его словам, голоса таких, как он, верных избирателей Эрдогана никто не слушает.

— Я смотрю новости на иностранных каналах, как молодые турки борются с авторитарной властью, и не верю
своим ушам. Площадь Таксим сравнивают с египетским
Тахриром? Вы там себе на Западе постучите по своим
европейским головам! Разве можно премьера, который
трижды выиграл парламентские выборы и дважды референдум, чей ставленник стал президентом страны, разве
можно такого премьера сравнивать с Мубараком?! Я понимаю, что у людей есть право защищать парк. Но разве
они знали планы Эрдогана? Да ведь он хотел еще деревьев в парке посадить! Ну да, в середине парка построить эти османские казармы, но вокруг парк стал бы
только гуще.

— Раз все должно было быть так хорошо, что же тогда
случилось?

— То же, что и всегда! С тех пор как Эрдоган выиграл
первые выборы, в СМИ и за границей начались беспардонные, ничем не обоснованные нападки. Вот уже десять
лет я слышу, что он исламист, что он введет шариат и превратит Турцию во второй Иран. И всем глубоко плевать,
что за это время турецкая экономика вышла в мировые
лидеры. Что экспорт вырос в три раза. Что у нас в три раза
больше инвестиций, дорог, всего!

Я начинал пятнадцать лет назад с маленького киоска
в плохом районе, а сегодня у меня пять магазинов в разных частях города. Тружусь не покладая рук и никогда
не жалуюсь. Тем, что имею, я во многом обязан правительству, которое помогает малому бизнесу. Да и крупному, впрочем, тоже. Неслучайно турецкая биржа сегодня
показывает самые быстрые темпы роста в мире.

— А ислам? Почему запрещают стюардессам красиво
одеваться?

— Да я тебя умоляю! Будь они такими исламистами, как
о них говорят, разве я смог бы продавать алкоголь? За них
голосует весь восток Турции, там люди очень консервативные, алкоголь для них хуже черта, поэтому правительству приходится время от времени перед ними расшаркиваться. Там многие уже давно ворчали, что, отправляясь
в паломничество в Мекку турецкими авиалиниями, они
не желают видеть стюардесс в мини-юбках. Это правда
сложно понять?

Но главное — наш премьер чертовски прагматичен.
И управленец отличный. Вы не хотели нас в Евросоюзе?
Пеняйте на себя. Уже сегодня по уровню заработной
платы и жизненным стандартам мы обгоняем Болгарию
и Румынию, а может, и Грецию. Еще пара лет, и Евросоюз
будет умолять нас вступить в него.

— Метин, а ты знаешь, что даже в Китае в тюрьмах сидит
меньше журналистов, чем в Турции? Ваш премьер — прекрасный правитель, но ведь его правда тянет в авторитаризм. Для меня протесты в парке Гези — это как желтая
карточка. Как предупреждение: премьер, не иди этим путем.

— Знаешь, — Метин делает глубокий вдох и некоторое
время смотрит на холодильник с алкоголем, словно хочет найти там подтверждение тому, что он вот-вот скажет, — время сейчас непростое. И по мне, пусть лучше
мою страну ведут, может, и жесткой, зато уверенной рукой. До Эрдогана в нашей политике был бардак похлеще,
чем в итальянской. Ни одного решения не могли принять,
всем заправляла мафия. Экономика катилась в тартарары.
Сейчас все это удалось изменить. Кроме того… — Метин делает паузу и переводит взгляд с холодильника с алкоголем на висящий над дверью портрет. Это портрет
Мустафы Кемаля, отца современной Турции. Такие порт-
реты висят почти в каждом турецком магазине, парикмахерской, в кабинетах врачей, госучреждениях и ресторанах. Ататюрк для турков поистине святое. — Он ведь
тоже правил авторитарно, — произносит наконец Метин
и переводит взгляд с портрета на меня.

Наследие Ататюрка

Меня не удивляет, что Метин долго не отваживался вслух
сравнить Эрдогана с Ататюрком. Ататюрк умер еще
до начала Второй мировой войны, но для протестующих
он по-прежнему остается важнейшей точкой отсчета.
На окраине парка я наткнулся на двух яростно спорящих
парней, на вид обоим было чуть меньше тридцати.

— Если не пойдешь с нами, значит, ты не настоящий
турок, — кричит один из них. — Тебе плевать на демократию, на развитие. На наследие Ататюрка!

— Это тебе плевать на Ататюрка! — кричит второй
и рвется в драку.

Друзьям приходится их разнимать, потому что они вот-вот, прямо как на деревенской свадьбе, набьют друг другу
морды. С Ататюрком не шутят. В парке Гези на него ссылались почти все, кроме разве что курдов (Ататюрк перечеркнул их надежды обрести самостоятельное государство),
радикальных левых и анархистов. Даже у веганов были с собой его фотографии. Даже у коммунистов был плакат, на котором между Ататюрком и Лениным стоял знак равенства.

Когда полиция решила отбить парк Гези, первым делом она в семь часов утра сбросила нелегальные баннеры
с изображением Ататюрка с центра его имени. Сбросила
лишь затем, чтобы повесить очередной баннер, на сей раз
легальный.

— Мустафа Кемаль оккупировал бы парк Гези вместе
с нами! — кричит девушка в джинсовой рубашке, увешанной булавками, и с пирсингом в носу. — Дело не в деревьях, дело в республике!

Несколько часов спустя в Анкаре премьер Эрдоган
говорит очень похожие слова, выступая в меджлисе, турецком парламенте. С той лишь разницей, что слова его
направлены против тех, кто оккупировал парк.

Немного уроков

— Я с начальной школы столько не учился, сколько
здесь, — радуется Метин, бухгалтер в госучреждении.
Лучше не писать, в каком именно, хотя, скорее всего, его
и так уволят, несмотря на больничный, выписанный ему
знакомым врачом на время протестов. Но дело шито белыми нитками — Метин заболел именно в тот день, когда
на Таксиме впервые разорвались гранаты со слезоточивым
газом. Учреждение подчиняется мэру Стамбула Кадиру
Топбашу. А тот во всем подчиняется премьеру Реджепу
Тайипу Эрдогану. Вряд ли он потерпит, чтобы в рядах его
сотрудников завелись раскольники, призывающие к свержению правительства.

— А мне все равно, — говорит Метин и для пущей убедительности хмурит брови и цокает, что в Турции означает крайнее неодобрение. Мы сидим перед зеленой палаткой фирмы Quechua, эту палатку он поставил со своей
девушкой между буфетом, временно превращенным
в пресс-центр парка Гези, и площадью с великолепным
фонтаном. — В правительстве все решают люди из АКР,
то есть Партии справедливости и развития. Мои коллеги
по работе за обедом обсуждают, кто в какую мечеть ходит и что именно имел в виду пророк Мухаммед, когда
говорил о женщинах. Я совершенно серьезно, они о таких вещах спорят. Среди нас есть несколько неверующих,
но до недавнего времени мы не высовывались. Никто
из моих сослуживцев на Таксим не явился. Предпочитают
сидеть тихо, ведь всем известно, что лучше государственной должности ничего не найдешь.

— А чему вы учитесь в Гези?

— Много чему! Вот ты, например, знаешь, сколько горит
экскаватор? Вот видишь, не знаешь. Если его не тушить,
то он может гореть целый день, хотя через несколько часов в основном горят уже только шины. Сходи туда, где
они хотят построить мечеть, там увидишь наш автопарк.
У нас там несколько экскаваторов, трактор, грузовик.
Мы его зовем Мэтр, потому что кто-то пририсовал ему
отличную улыбку — прямо как в мультике «Тачки».

Из-за премьера нам пришлось научиться защищаться
от слезоточивого газа. Этими масками, которые здесь
на каждом шагу продают по три-четыре лиры за штуку,
можешь дома телевизор украсить. Уж лучше взять несколько бумажных платков и смочить их водой. А от газа
отлично помогает лук или лимон.

О людях мы тоже много узнаем — психология толпы
в чистом виде. Сюда каждый день приходили парень с девушкой. Он радикал, она смотрела на него как на святого.
Он подбивал народ устроить протесты по всему городу,
поджечь американское консульство, несколько машин,
какой-нибудь магазин. И что? Стоило только появиться
полиции, как он первым свалил, даже газ не успели распылить. Зато его девушка осталась и неплохо справлялась.
Наверное, сама удивилась, что ее парень оказался таким
yarrak. Что значит yarrak? Ну, мужской половой орган.

Эрдоган не Мубарак

Для Сундуз, домохозяйки из Стамбула, протесты в парке
Гези — science fiction. Мы беседуем в ее просторной квартире в богатом либеральном районе Мачка. У мужа Сундуз свой бизнес в текстильной сфере, он ездит по всему
миру, а она проводит время в стамбульских торговых
центрах и в гостях у не менее удачно вышедших замуж
подруг. Парк Гези отсюда всего в нескольких километрах,
но кажется, будто до него как до Луны.

— Мои дети участвовали в протестах, — говорит Сундуз. — У дочери неподалеку салон красоты, она его открыла настежь для демонстрантов. Те ходили туда пописать и освежиться. Но я полжизни прожила в Германии
и иначе смотрю на эти протесты. На мой взгляд, ничего
ужасного в Турции не происходит. Мечеть? У нас много
мусульман, значит, много и мечетей. Люди жалуются,
что все больше женщин носят платки. Но это неправда.
По данным исследований, их все меньше. Но те, кто
носит платки, стали чаще выходить из дома. А это ведь
хорошо, правда? Когда они по домам сидят, то их мужья
бьют. Пусть лучше выходят.

— А авторитарные амбиции премьера? А газ?

— Ну да, газ. Обрати внимание: премьер использовал
слезоточивый газ, и скандал на весь мир. СЛЕ-ЗО-ТО-ЧИ-ВЫЙ ГАЗ! Не оружие, не войска. Не выехал ни один
танк, просто пришел отряд полиции и навел порядок,
точно так же, как в любом другом европейском городе.
В Германии я не раз такое видала, и мир не бился в истерике и не сравнивал ее с ближневосточными сатрапами.

Будь он Мубараком, стрелял бы на поражение.

Будь он Асадом, сравнял бы полстраны с землей.

А он использовал газ, точно так же, как это делает полиция в Париже или Берлине. Говорят, он не всегда прислушивается к чужому мнению? А разве Маргарет Тэтчер
прислушивалась? А Жак Ширак? Если молодежь думает,
что в странах Евросоюза можно оккупировать площадь
в центре города и не получить в ответ газ, значит, она понятия не имеет о Европе. В то же время Турция — гораздо
более европейская страна, чем полагают многие. Более
европейская, чем думает сам Эрдоган. Конечно, я вижу,
что его клонит в авторитаризм, может, он и впрямь возомнил себя султаном. Но, с другой стороны, Европейский
союз — главный партнер турецких бизнесменов. А Эрдогана кормит бизнес. Он покричит, побушует, но никогда не сделает ничего вопреки интересам людей, которые
приносят деньги.

Турция спустя год после Гези

Во время оккупации парка Гези и акций поддержки для
протестующих погибло семь человек — шестеро демонстрантов и один полицейский, под натиском толпы
упавший с моста в городе Адана. Более восьми тысяч
человек были ранены. Двенадцать демонстрантов лишились зрения в результате действия слезоточивого газа,
удара баллоном с газом или избиения полицией. Парк
стоит на прежнем месте, хотя в нем уже нет палаток, гитар, багламов и флагов. Зато в него вернулись геи и, как
и раньше, назначают там свидания. В турецких тюрьмах
сидит больше журналистов, чем в любой другой стране
мира. Директоров медиахолдингов зачастую запугивают.
Символическое значение обрел документальный фильм
о жизни пингвинов, который станция CNN Turk показывала на пике протестов. Другие каналы транслировали
танцевальные конкурсы или повторы политических дебатов. Журналисты общественного телевидения, открыто
выразившие свое возмущение в социальной сети «Фейсбук», потеряли работу. Турция по-прежнему остается экономическим лидером в регионе, хотя тот, кто в 2013 году
купил акции турецких компаний, понес убытки.

Партия премьера Эрдогана продолжает лидировать
во всевозможных опросах. Еще до протестов в Гези авиалинии Turkish Airlines разрешили стюардессам пользоваться помадой. В 2013 году, третий раз подряд, эта авиакомпания была названа лучшей в Европе.

1 Акции протеста, прошедшие в мае — июне 2013 года в Стамбуле и ряде
других городов Турции, получили название «Оккупируй парк Гези».