Виталий Гинзбург. Письма к любимой

Основа книги — письма выдающегося физика Виталия Гинзбурга

ему Нобелевскую премию.

10/VI 46

Ниночка, милая, родная. Мне так хотелось бы быть вместе с тобой, и я столько хорошего сказал бы тебе; сейчас,

во всяком случае, у меня такое теплое чувство, что я даже

ручаюсь, что ты оценила бы его. Но пишу я, увы, какие-то

блеклые и пошловатые фразы, или, честнее, я боюсь, что

они тебе покажутся такими. Я хотел написать все время,

давно не испытывал потребности писать кому-либо, но все

время себя сдерживаю, я знаю, что все это писание не то.

Но ведь нечего сейчас еще делать, поэтому хочу хотя бы написать. Надеюсь, ты получила мое письмо. Я оставил его

у Ревекки Сауловны; она мне не понравилась, трудно сказать почему. Думаю, что дело в том, что она принадлежит

к предыдущему, более жизнеспособному, но и более пратично-жесткому поколению, в общем, «души не чувствуется». Ну, впрочем, может быть, я и ошибаюсь, но вряд ли.

Мне почему-то, в этой связи, было неприятно, что я оставил письмо к тебе у нее; но надеюсь, что оно в целости попало в твои руки. Ниночка, кстати, извини, что я вообще

об этом упоминаю, но мне было бы крайне неприятно,

если бы кто бы то ни было видел мои письма к тебе. Ничего, конечно, в них нет, но ты, может быть, не понимаешь,

что таким, каким я был и, надеюсь, буду с тобой, я не бы-

ваю ни с кем и был только с Олей и, может быть, Ирочкой

и отцом, иногда. Поэтому хотя, к сожалению, в письмах

это плохо и мало проявляется, но все же я не хочу, чтоб эта

сторона вышла наружу. Я ведь боюсь, что даже тебе может

что-то показаться неприятным, сентиментальным или гиперболичным. Один раз, может быть, ты помнишь — ты

обратила внимание на одно мое гиперболическое выражение, я помню какое, и я до сих пор это вспоминаю, ты

была, впрочем, права.

Сейчас у меня, как-то сбилось настроение писать, так

как я сделал вынужденный перерыв на 2–3 часа, — ко мне

пришли М. А. Леонтович, Б. Гейликман и еще один товарищ, и мы трепались. Кстати, М. А. написал Мише с неделю тому назад, и я просил его поскорее высылать отзыв.

В отношении Фока вполне можно ограничиться отзывом,

имеющимся у Габы*. Кстати, я зашел к его сестрам. Им

туго приходится, особенно старшей, у которой арестован

муж и сын где-то на юге учится «на матроса» — это мальчик 16 лет! Лия (младшая) тоже живет плохо, хотя до конца я ее не понимаю и мне не все ясно.

Все вокруг замечают, что у меня плохое настроение,

я совсем не умею скрывать его. Приходится как-то отбрыкиваться. Ты думала, что я начну всем рассказывать здесь,

но ошиблась, я нем как рыба. Рассказать это значит как-то

все нарушить. В случае Габы просто было уж совсем паршиво на душе, и он находился тоже не в форме.

Впрочем, я кое-что сказал Оле. Я писал тебе, что у нас

был крупный, вернее грустный разговор в день моего приезда, и я уже хотел все сказать, но потом не смог, увидел,

что уж очень ей будет нехорошо. Поэтому как-то замял все,

и получилось так, что я просто за тобой приволокнулся или

что-то в этом духе и «случайно» поцеловал. Ну черт с этим

враньем. Ты только не сердись и не обижайся, я, конечно,

виноват, что начал вообще, но то, что я не сказал правду

(правда в том, что для меня это совсем не пустяк), было хорошо, иначе было бы очень тяжело. Вся эта проблема меня

сильно угнетает. Ситуация у нас примерно такая: я думаю

о тебе и, так как нахожусь довольно далеко и не знаю когда увижу, — мрачен и сижу как чужой. Оля чувствует это,

и я вижу, что она страдает, а тогда во мне просыпается к ней

хорошее, и я могу ее успокоить, что и делаю, так как хочу,

чтобы ей было лучше. Все это тяжело, по существу тяжело,

это настоящее противоречие. Не знаю, зачем пишу это тебе,

но ты уже убедилась, наверное, в моей печальной привычке

все сообщать для самооблегчения. Ты, пожалуйста, только

не вздумай заняться самоизничтожением. Ты ни за что не

несешь ни тени ответственности.

Кстати, я сижу дома и пишу спокойно, семейство на

даче, я вчера перевез их, а сегодня рано утром приехал. Как

доехала твоя мама? Мне очень жаль, что я ее не видел, но

6-го я сделал все, что мог, для этого, а 7-го утром скис и поехал к Р. С.

Такого кабака (кажется, получилось малограмотно),

как здесь, трудно себе представить. Сегодня, например,

писал всякие академические представления и сидел на

коллоквиуме. Не работал совершенно. Завтра в 12 совещание заместителей завлабораториями, в 3-м часу я должен

участвовать в обсуждении памирских работ и в 6 ч наш теоретический коллоквиум. Когда что-либо делать, не знаю.

Впрочем, и делать нет охоты. Приятнее разглядывать фотографии Н. Ермаковой. Что она делает и о чем думает?

Я все писал о себе и наставил такое количество «я», что прямо тошно, но поверь, думаю о тебе значительно больше.

Все же до конца мне все не ясно. У меня есть рабочая схема

для всего, и я ей мысленно следую, но правильна ли она?

Ниночка, обязательно напиши. С Рытовым, Габой

или еще кем-нибудь, с мамой. На мой домашний адрес

не пиши. После того, как я сказал кое-что, это получится

плохо. Если не будет оказии — пиши на ФИАН: Москва,

3-я Миусская, д. 3, Физический институт АН СССР, В. Л. Г.,

без обратного адреса, так как наши «дамы» канцелярские

во все лезут.

Мне так хотелось бы получить от тебя письмо, письма.

Боюсь только, что ты, так же как я, мало передаешь бумаге. Что у тебя? Что ты делаешь, о чем думаешь и вообще —

пиши обо всем. Я до получения хотя бы одного письма

писать больше не буду, иначе это может получиться как-

то не так — дело, конечно, не в счетах, а в боязни попасть

пальцем в небо. Что я хочу написать в конце этого письма,

так же как хотел это сделать в конце предыдущего, можешь

догадаться сама.

Была ли ты у врача? Сходи обязательно. Если тебе это

удобно, передай горячий привет Мише и Г. С. Как Н. К.?

Горький стал совсем родным.

Витя

[Горький, 1?/VI 46]

Витенька! Если бы знал, как я рада была, получив от

тебя письмо. Чувствую, что ты очень грустный. Не надо,

милый. Все пройдет, если уже сейчас не прошло.

Большое тебе спасибо за плащ.

Скучала я без тебя первые дни очень сильно, сейчас стало легче. Милка** грозилась рассказать тебе об этом, если

придется вам увидеться, но, как видишь, я сама этого не скрываю.

Талисман мне твой действительно приносит удачу

(но пока не счастье) — взяла его с собой на экзамен и получила 5, хотя ничего не знала, так как после твоего отъезда

только и делала, что грустила да мечтала.

Карточки наши, к сожалению, еще не готовы, так что

привезет их в Москву не С. М. [Рытов], а моя мама. Мне

еще осталось 2 экзамена.

Насчет лета никаких определенных планов пока нет,

одни предположения.

Благодаря приезду мамы я очень отдохнула.

Часто думаю о тебе, и очень хочется, чтобы тебе было

хорошо.

Пиши мне подробно о своей жизни, если сможешь это

сделать.

Я сама не очень хорошо умею это делать, как видишь.

Перескакиваю с одной мысли на другую, и в результате получается полный сумбур.

Мишка зубрит целый день философию и от этого стал

преглупый. Надеюсь, что это у него временное и скоро

пройдет.

Мне почему-то очень не хочется писать тебе почтой,

поэтому буду письма посылать с оказией. Только вот не

знаю, как тебе их передавать в Москве, по какому телефону можно тебе об этом сообщать. Например, когда приедет

мама — как ей тебя разыскать?

Но возможно, что карточки можно будет переслать

и раньше.

Больше ничего не пишется. Кончаю.

Не скромничаю, как ты, и очень нежно целую.

Нина

P. S. Да, чуть не забыла. Вчера покупала мороженое,

и у меня было на вафлях с одной стороны Витя, а с другой

Миша.

Здорово?

И еще: очень прошу не сердиться на грязь и беспорядок

письма.

Еще раз целую твои чудные глаза.

Нина

[1?/VI 46]

Ниночка, родная. Получил сегодня утром твое письмо,

оно такое хорошее, я очень обрадовался ему, я понял, что

я тебе действительно дорог. Но письмо и плохое, потому

что ты грустишь и не счастлива, как мне очень бы хотелось. Я думал сейчас написать подробнее, но совершенно

нет здесь (в ФИАНе) возможности. М. Т. Грехова*** уезжает,

и я хочу с ней отправить письмо, а с другой стороны, сейчас

за мной приедут и мне придется уехать и несколько дней

что-то делать. Я даже не успеваю перечитать твое письмо.

Милая моя и хорошая, перестань ты так грустить, мы не

виделись только 20 дней и увидимся обязательно. Я не то сейчас пишу, что нужно. Ниночка, нужно послать к черту

пессимизм и верить, что будет много хорошего, и я верю.

Я напишу или лучше скажу тебе массу вещей. Не хочется

сейчас писать, так как это главным образом ругня по моему адресу. Ник, я очень хочу тебя видеть и, конечно, не

только видеть, но я нарочно удерживаюсь от письменного

планирования, так как плохо будет, если не выйдет так,

как хочешь, а сейчас как раз еще ничего у меня организационно не установилось. Обязательно буду у твоей мамы.

Целую тебя крепко. Твой Витя

Тебе должно же быть приятно от того хорошего, что

у нас есть. Будь молодцом.

19/VI [46]

Ниночка, милая! Получил вчера твое письмо с С. М.

и очень обрадовался, так как последние дни все время

ждал письма, и в особенности вчера утром.

У меня ничего нового. Ну, потом обо мне. Что это у тебя

за личные изменения? Какие бы они ни были, обязательно

пиши, иначе я думаю, что это неприятное, так как о хорошем ты, наверное, писала бы. Ниночка, пиши все, мне

можно (какова самонадеянность?!). Действительно можно. Мне жаль, что мои письма заставляют тебя грустить,

но настроения как-то не скроешь. У меня ничего нового

и ничего хорошего. К сожалению, совсем не работаю, так

как все время занят всякой бузой: семинарами, консультациями, переездами, болтовней («научной»), партпоручениями

(обследую аспирантов) и т. п. Когда же я свободен, я думаю о Н. И. Ермаковой и мечтаю по-мальчишески о всем

самом хорошем — у меня с детства осталась такая привычка, я хожу или лежу и думаю, выдумываю, довольно

примитивно, но приятно! Плохо, только когда спускаешься на землю. По-настоящему стараюсь думать поменьше,

конечно, это достойно лишь страуса, но ведь и человек —

животное, это все, чем могу себя утешать. У меня сейчас

нет настроения писать как следует, в значительной мере

потому, что пишу на телеграфе и обстановка не располагает, а откладывать письма не хочу. Хочется, чтобы ты

узнала поскорее потрясающую новость: известный лоботряс и ловелас В. Л. Гинзбург за 15 дней еще не успел тебя

забыть и вспоминает n! раз в день, где n велико. Мишка

назвал бы такое остроумие «прапродавщиной» и был бы

прав.

Милый парень. Меня все же мучает, что я, конечно,

косвенно, сделал кое-что нехорошее. Ну ладно, об этом не

напишешь. Ниночка, пиши с оказией, но сообщить о приезде твоей мамы вполне можно по адресу ФИАНа (я его

сообщил), и я к ней зайду — очень буду рад познакомить-

ся, почему-то думаю, что она мне понравится и что она

такая же хорошая, как ты. Даже уверен. Вообще пиши на

ФИАН о том, кто едет, и о пустяках во всяком случае, но не

удивляйся, если я письма не получу, у нас дикий кабак. Что

будет летом? Я заведомо никуда не поеду, если не поедем

вместе, и буду на даче. Надеюсь Олю отправить на юг, она

совсем изнервничалась. Я начинаю верить в мистику —

до того она чувствует мои мысли, даже на расстоянии, но

все же не до конца. В общем, в этой области такое творится, что и писать не хочется — не думай ничего плохого,

но просто сложно и неприятно. Жалею о том, что написал

в конце. Не обращай на это внимания. У меня, в общем,

не такое уж плохое настроение, и я надеюсь на хорошее,

а не на плохое. Ниночка, перечитал письмо и увидел, что

ничего не написал путного. Наконец-то я могу написать,
что крепко тебя целую и не стесняться, мне действительно
было неудобно это писать. До свиданья, дорогая.

Была ли ты у врача? Твой Витя

Пиши обо всем подробно.

P. S. Посылаю полученную вчера памирскую фотографию. Виды есть значительно лучше, но я чванливо выбрал
дрянной вид со своей драгоценной особой.
Ви

* Грехова М. Т. — физик, организатор и декан радиофизического
факультета Горьковского универитета.

** Мила Рождественская — подруга Нины Ивановны.

*** Г. С. Горелик, в доме которого В. Гинзбург познакомился с Ниной.