Отрывок из книги
В одном переулке стоял старый дом. Переулок столько раз переименовывали, что никто не помнил его настоящего названия, и говорили просто «там, за углом». Дом давно хотели снести, и жильцы уже мечтали о новых квартирах. А пока в доме жили загадочные звуки, несколько странных историй и старый домовой.
Домовой жил в квартире номер семь, на антресолях, до потолка заваленных старым хламом. Поселился он там много лет назад вместе с одной дамой, с которой был в большой дружбе. Соседи поговаривали, что незадолго до смерти дама выжила из ума и спрятала свои драгоценности, чтобы они не достались большевикам. Спрятала и забыла куда. Её родственники не раз переворачивали всё вверх дном, обыскивая дом. Старуху это очень забавляло:
— Хотите знать, куда я спрятала драгоценности? Я тоже! Не помню! — хохотала она.
Прошло немало лет, и все стали забывать старуху, перестали верить в домовых и искать клады. И домовой неоднократно подумывал покинуть дом, в котором никому не был нужен. Конечно, он по-прежнему исправно выполнял свои обязанности: шаркал по ночам в коридоре, ухал в вентиляционные отверстия, стучал по трубам и завывал под дверью. Но работа не доставляла ему никакого удовольствия.
В свободное время он лежал у себя на антресолях, почитывал книжку «Домоводство», разглядывал фотографии в старых журналах, которыми был завален коридор, и слушал, что происходит внизу.
Внизу жили: папа Лев Владимирович, мама Марина Николаевна, дочь Наталья Львовна и кот Монах.
Глава семьи, Лев Владимирович, был редактор. Ему всегда было некогда — он никак не поспевал за современностью. С утра он запирался в своей комнате и работал. Оттуда доносилась тихая музыка. Когда подходило время обеда, папа выскакивал из комнаты, крича, что опаздывает. На ходу запихивал в рот бутерброд и убегал.
Мама, Марина Николаевна, была певица. Она служила в театре. Утром Марина Николаевна уходила на репетиции, а вечером на концерты и спектакли. Домовой помнил славные времена, когда Наталья Львовна была маленькая, и Марина Николаевна репетировала дома. Домовой свешивался с антресолей и подпевал.
— В этом доме невозможно репетировать! Такое гулкое эхо! — сердилась Марина Николаевна.
Наталью Львовну звали Ташка. Ташке тоже было некогда — с утра она уходила по делам и возвращалась к вечеру.
Кота два месяца назад сосед Серёжа подобрал на пустыре возле церкви. Подобрал и принес Ташке. Монах был чёрным как ночь и ушлым, как всякий бродяга. Марина Николаевна поморщилась, но кота оставили и назвали Монах. Монаху вывели блох, и он стал благонадёжным домашним котом.
Лев Владимирович любил весёлые компании и свежие новости, Марина Николаевна любила чистоту, Ташка — сказки.
А Домовой любил эту семью, ведь Марина Николаевна была внучка его приятельницы, той самой, про которую рассказывали всякие странные истории.
Любил, но держался в стороне. Дело в том, что нынешние хозяева квартиры, во всяком случае, взрослые, совершенно не верили в домовых. Они вообще с детства ни во что не верили.
Жили они шумно и дружно.
— Нет! Как вам нравится название статьи «Чистота помыслов»? — спрашивал Лев Владимирович.
— Блестяще! Только не раскидывай свои грязные вещи по всей квартире! Неряха… — восклицала Марина Николаевна прекрасным меццо-сопрано.
— Блестяще? Это же пошлость! Сама неряха! — отвечал Лев Владимирович бархатным баритоном.
— Это я неряха?!
Домовой в такие минуты садился на край антресолей и гадал, кто победит: меццо-сопрано или баритон.
— Название будет «Чёрная дыра».
— Боже мой! Я так и умру: в черной дыре и безвестности! — однажды воскликнула Марина Николаевна, возвела глаза к потолку… и увидела домового.
— Крыса! — закричала Марина Николаевна, указывая на антресоли.
— Где? — оживился Лев Владимирович.
— Вон же, вон!
— Крыса! Крыса! — в восторге закричала Ташка.
— Я с вами поседею! Крыса! Нужно срочно выкидывать весь старый хлам! — воскликнула Марина Николаевна.
— Это живая история! — пропел баритон.
— Либо живая история, либо живая я! — крикнула мама, переходя на колоратурное сопрано, и ушла в комнату.
Ташка и Лев Владимирович переглянулись.
— Лучше живая мама, — тихо сказала Ташка.
— Придётся выбрасывать! — сказал Лев Владимирович и уставился на корешки журналов. — Нет только не это! Моя лучшая публикация! — Откуда-то из середины стопки он выхватил журнал и нежно прижал его к груди.
И вдруг десятилетиями копившаяся груда закачалась, подумала и лавиной посыпалась…
— О! — застонал папа. — Что же теперь делать?
— Убирать, — предложила Ташка.
И тогда Лев Владимирович решительно взял тряпку.
— Мы начинаем новую жизнь! — объявил он в глубь квартиры. — Жизнь без прошлого!
Папа протёр под зеркалом и стал скидывать газеты и журналы на середину комнаты…
— Выбрасывай, Ташка, выбрасывай! — приговаривал он.
— Папа, комиксы!
— Надо жить сегодняшним днём!
— Французский журнал! — кричала Ташка.
— Вон! — рычал папа, размахивая тряпкой…
С замиранием сердца наблюдал домовой за действиями хозяина. Дом давным-давно отвык от уборки: первый слой пыли был заложен ещё в славные времена прабабушки, той самой, с которой домовой был в большой дружбе. А уж когда Лев Владимирович стал пихать на антресоли лыжи, он не выдержал:
— Только лыж мне тут не хватало! — рассердился домовой, упёрся ногами и не пускает. Ну и Лев не отпускает, — все пихает и пихает свои лыжи.
— Что-то мешает! — крикнул папа наконец.
— Посмотри, что мешает, — отозвалась мама, которая уже давно с интересом наблюдала за уборкой.
— Сейчас я вам задам! — решил домовой. И, когда папа повис на краю антресолей, укусил его за палец. Лыжи загрохотали вниз.
— А! Она кусается! — закричал Лев Владимирович.
— Кто?
— Крыса!
— Я же говорила! — победно воскликнула Марина Николаевна.
Лев Владимирович долго бегал по комнате с поднятым кверху пальцем. Марина Николаевна бегала за ним и уговаривала продезинфицировать. Наконец Лев Владимирович замотал палец тряпочкой и стал держать с женой совет, что делать. Через некоторое время на антресолях появился кот. Монах лениво окинул взглядом антресоли:
— Не помешаю?
Домовой молчал.
— Не сердитесь, — примирительно сказал Монах. — Надо переждать это неспокойное время, и всё пойдет по-старому. Если хотите, можете почесать мне за ухом. Говорят, успокаивает.
— Давайте ухо! — сварливо сказал домовой и стал чесать.
Монах заурчал.
— Слышишь, урчит, — донеслось снизу. — Наверное, поймал уже.
— Теперь придётся антресоли разбирать, крысиные остатки убирать, и зачем ты только этого дурацкого кота туда запихнул, что он, что ты, два сапога — пара.
— Сама — пара!
— Вот! — затосковал домовой. — Этого ещё не хватало! У меня всё было в образцовом порядке, — нет, всё выкидывают. А теперь ещё грозятся антресоли разбирать.
— Обойдётся, — проурчал Монах в ответ.
— Переезжать, срочно переезжать!
— У вас есть какое-нибудь жильё на примете? — спросил Монах.
— Нет! Но здесь оставаться нет никакой возможности.
— Бросьте! Поверьте старому бродяге, здесь не так уж плохо. И хозяева, в общем, ничего. Возьмите хозяйку: при всей её страсти к порядку…
— Прекрасное меццо-сопрано, — закивал домовой.
— Или хозяина…
— Светлая голова.
— Или Ташку…
— Хотел бы я с ней познакомиться, но стесняюсь.
— Могу представить при случае…
— Спасибо. Может, я сам.
— А уборка, — продолжал кот, — как и всё на свете, когда-нибудь кончается.
— Вы думаете?
— Давайте лучше в карты сыграем, — предложил Монах.
— Давайте!
— Простите, вас как зовут? — спросил Монах. — Мы хоть и соседи, но все как-то не встречались.
— Хм, у меня было столько имён, — задумался домовой, а потом предложил: — Зовите, как хотите.
— Что ж, придумаем что-нибудь, — промурлыкал кот. — Меня зовут Монах.
И сели они играть в карты.
— Стоит наш дом сто лет, сто лет,
Он пережил немало бед, —
замурлыкал Монах.
— Пики!
— Пусть всё идет наискосок,
Крепки в нём стены, потолок, —
подхватил домовой.
— Крыто!
— Пусть даже будет всё вверх дном
Тебе и мне уютно в нём…
Сидят они, играют, и вдруг кот говорит:
— Э, сосед, жульничаешь!
Домовой растерялся, а потом бросился коту на шею и расцеловал его в чёрные, усатые щеки:
— Спасибо! Какое отличное имя ты мне придумал!
И с тех пор представлялся как Сосед.
А до антресолей руки у хозяев так и не дошли.