Начало главы «Лебединое озеро»
Ревность — черта, традиционно присущая любому театру. Если ты являешься артистом какого-то
определенного театра, на тебе ставят клеймо. И в хорошем, и в плохом смысле. В хорошем, потому что
театр дает тебе принадлежность к школе, к высокому
классу мастерства. Но при этом даже твоя невостребованность в театре не может служить оправданием
для решения расстаться с его сценой. В этом смысле
театр — точно собака на сене. Именно с такой ситуацией я и столкнулась, когда решила принять предложение Владимира Викторовича Васильева танцевать «Лебединое озеро» на сцене Большого театра.
Конечно, в моем случае масла в огонь подливал балетный директор Махар Вазиев. В его планы входило, скорее, выставить меня на улицу… Но никак не в
Большой театр… Это не только творческая, но и
очень жизненная ситуация. А поняла я это гораздо
позже… Примерно за две недели до намеченного дня
моего дебюта из Большого театра мне передали кассету с записью балета Васильева. По кассете я за одну ночь разучила порядок своей партии и на следующий день вылетела в Москву на репетиции.
Помню, что, придя на репетицию в первый раз, я
никак не могла справиться с волнением. Я очень боялась, что мне не хватит времени, чтобы не просто
освоить хореографию, но понять и почувствовать
образ своей героини. Со мной репетировали и сам
Владимир Викторович Васильев, и прекрасный педагог Виктор Барыкин, и мой первый партнер в Большом театре Константин Иванов. Они показывали
каждое движение, объясняли все, даже самые мелкие
нюансы, знакомя со всеми тонкостями дуэтов. Никто из помогавших мне людей не мог поверить, что
можно за одну ночь выучить порядок балета, на подготовку которого опытные артисты тратили не меньше месяца!
И, наверное, самым важным для меня в изучении
этой партии стали уроки самого Васильева, который
приходил на наши репетиции каждый день. В конце
концов, я забыла о своих страхах и с увлечением погрузилась в работу.
Однако не прошло и трех дней, как мне позвонили из Петербурга и сообщили, что я должна срочно
вернуться. Это было требование Вазиева. Его совершенно не устраивала перспектива моего дебюта в
Большом театре. Не считаясь с договоренностью руководителей, он стал угрожать, что примет против
меня серьезные дисциплинарные меры, вплоть до
увольнения.
Ему не удалось найти у меня никаких нарушений
дисциплины, так как в Москву я была командирована официально. Тогда он придумал очень хитрый
ход, который должен был поставить меня перед выбором: либо я дебютирую в Большом театре, и тогда
меня увольняют за прогулы из Мариинки, либо подчиняюсь решению Вазиева и — лишаюсь дебюта в
Большом. Совершенно неожиданно для всех со стороны балетного руководства Мариинского театра на
меня буквально сваливается необходимость принять
участие в гастролях, которые должны были состояться в последнюю неделю февраля. Такая забавная
тонкость: вообще-то на гастроли в Америку отправляли труппу Вагановской Академии, но накануне в
нее неожиданно включили еще и нескольких артистов Мариинского театра. И в их числе — меня! Это
были недельные гастроли в Нью-Йоркской балетной
школе! Семь концертов подряд с крайне тяжелой
программой, которые заканчивались за день до премьеры в Большом театре. Мне предстояло станцевать в каждом концерте: целый акт «Теней» из «Баядерки», па-де-де из «Дон-Кихота» и в завершение
концерта — «Умирающего лебедя». Последний концерт был намечен на двадцать восьмое февраля. Если учесть, что в том феврале было двадцать восемь
дней, в самом лучшем случае я могла появиться в
Москве только накануне спектакля. Но в каком состоянии! После тяжелого двенадцатичасового перелета и семи изнурительных концертов. Ни о каком
достойном выступлении уже нельзя было даже мечтать. Я была в отчаянии. Конечно, я бросилась умолять Вазиева освободить меня от гастролей, тем более что в первоначальных списках была другая
солистка, да и заменить меня сможет любая балерина и даже выпускница школы… Все было напрасно.
Вазиев объявил мне, что если я откажусь от гастролей, то буду уволена. После чего он отключил телефон и исчез из театра.
Получив твердый отказ, я почувствовала настоящую безысходность и, помню, за одну ночь выплакала все свои слезы. Но, тем не менее, сказать «нет»
Владимиру Васильеву в те дни означало сказать
«нет» Большому театру навсегда. К тому же я видела
в предложении Владимира Викторовича не просто
шанс, а знак судьбы. В свое время сцена Большого
театра, на которой меня заметил Олег Михайлович
Виноградов, привела меня в Мариинский, теперь же
в Мариинском театре я получила предложение Владимира Викторовича Васильева «вернуться» на сцену Большого уже полноправной солисткой.
Я никак не могла решиться позвонить Васильеву
и объяснить ему, какая у меня возникла проблема.
Я боялась потерять его спектакль. Мои терзания
прекратила Инна Борисовна Зубковская. Она убедила меня срочно начать репетиции основных вариаций Царевны-Лебедь.
В тот же день мы с Инной Борисовной приступили
к работе над главной вариацией — танцем «Русская».
Этот танец должен был раскрывать суть образа Царевны, ее русскую душу. Это очень красивый танец.
Он и лиричный, и задорный. Безусловно, его можно
назвать изюминкой всей партии. Инна Борисовна не
стала в точности следовать замыслу Васильева, вернее, копировать эту вариацию по видеозаписи. Она
предложила мне свою личную трактовку этого танца.
Инна Борисовна смогла не просто его украсить, она
превратила танец в настоящую маленькую поэму. Сама Инна Борисовна была необычайно красивой женщиной. Я любовалась ее пластикой, ее прекрасными
руками. Она показала мне новые, очень красивые позиции рук и тела, которые оживили и одухотворили
всю вариацию. В результате наша с Инной Борисовной русская Царевна преобразилась и стала так хороша и пленительна, что не могла не покорить принца,
да и, надеюсь, всех зрителей на сцене и в зале.
Когда через некоторое время этот танец в моем
исполнении увидел сам Владимир Викторович, то
остался доволен тем, что привнесла в него Инна Борисовна. Это и неудивительно, ведь Васильев и Зубковская были друзьями и у них существовала духовная общность, они прекрасно понимали друг друга.
И хотя балет Васильева уже не идет на сцене Большого театра, в память о них я сохранила танец «Русская» в своем концертном репертуаре. И всегда открывала им свои гастроли за границей.
Таким образом, проведя предварительно три репетиции, я все-таки отправилась на гастроли в НьюЙорк. Оказавшись в Америке, я прежде всего постаралась выяснить, есть ли у меня шанс попасть в
Москву хотя бы за день до дебюта. Организаторы гастролей сразу вошли в мое положение и постарались
мне помочь. Они поменяли мне обратный билет
прямо на Москву. Однако, чтобы попасть на этот
рейс, надо было договориться с Ульяной Лопаткиной. Она должна была танцевать в утренней, а я — в
вечерней постановке. Я попросила ее поменяться со
мной временем выступления, то есть, по сути, предложила ей престижное вечернее выступление в обмен на утреннее. Мне во что бы то ни стало нужно
было попасть на рейс, позволивший бы мне прилететь в Москву на несколько часов раньше и успеть
провести репетицию перед ответственной премьерой… Но Ульяна, которая до моей просьбы беспрестанно жаловалась на дурное самочувствие и необходимость участвовать в утреннем действе, внезапно
выздоровела и ответила мне твердым отказом.
Обеспечивать мой дебют в Большом театре не
входило в сферу интересов Лопаткиной. Наверное, с
моей стороны было наивно обращаться к Ульяне с
такой просьбой, если накануне она сделала все, чтобы даже не дать мне порепетировать с Игорем Зеленским, с которым я не танцевала больше года. Лопаткина же в то время выступала с ним постоянно.
Чтобы я могла успеть на тот рейс в Москву, организаторы наших гастролей сняли с программы мой
последний номер. У служебного входа в театр меня
уже ждала машина, где мне пришлось и переодеваться, и разгримировываться, пока мы неслись в аэропорт.
В самолете я думала о предстоящем спектакле.
Я твердо знала, что не имею права потерять этот
шанс. И настраивала себя только на победу.
В Москве я оказалась в ночь на второе марта. Вышла из самолета в ужасном состоянии, совершенно
обессиленная. Смена часовых поясов, долгий перелет, во время которого я не смогла заснуть ни на минуту, и большая разница во времени сказались на
моем самочувствии. Я не чувствовала ног, голова
была тяжелая, ломило виски. К счастью, в гостинице
«Москва» меня уже ждала мама. Как всегда, она нашла нужные слова, чтобы успокоить и вселить в меня уверенность в себе. Мама смогла убедить меня,
что и это испытание я смогу выдержать с честью.
Когда я, обессиленная, пришла в Большой театр,
меня, к счастью, уже ждали мой партнер Костя Иванов и педагог Виктор Барыкин, которые согласились
провести еще одну репетицию, хотя обычно в день
спектакля это не практикуется. Артисты отдыхают
перед премьерой, чтобы набраться сил. Тем не менее
была проведена репетиция, которая плавно и неотвратимо перетекла в спектакль. Сказать, что было
тяжело, — ничего не сказать. Я знаю, что пригласивший меня Владимир Викторович Васильев очень
волновался. Ведь он был осведомлен обо всех событиях, которые со мной происходили во время подготовки к дебюту. Я помню, что все участники спектакля охотно помогали мне во время репетиции. Тогда у
меня сложилось впечатление, что в Большом театре
служат только очень добрые, отзывчивые и благородные люди.
Репетиция прошла для меня как во сне. Помню
только, что Васильев, похвалив меня, допустил к дебюту. Выходя на сцену, я понимала, что зрителей не
интересует, откуда я прилетела и успел ли мой организм адаптироваться к новому часовому поясу. Они
пришли наслаждаться спектаклем, и я должна быть
на высоте и не обмануть их ожиданий.
Безусловно, для меня это был один из самых
сложных спектаклей, особенно второй акт. Когда я
выходила на фуэте, то уже не чувствовала ног и боялась, что вот сейчас упаду. Мне казалось, что только
чудо может мне помочь. Я стала молиться Николаю
Чудотворцу. И чудо действительно совершилось:
мне удалось с успехом выполнить сорок восемь фуэте. Да и весь спектакль оказался очень удачным.
Помню, что ног не чувствовала. Но танцевала я на
одном дыхании. После окончания спектакля я с
огромным волнением и радостью выслушала поздравления Владимира Васильева и Екатерины Максимовой, которые назвали мое выступление большой
победой и настоящим подвигом. Именно эти слова
они сказали Инне Борисовне Зубковской, которой
сразу же позвонили, зная, что она ждет и беспокоится за судьбу моего дебюта.
Было очевидно: моя Царевна-Лебедь понравилась публике. Даже настороженная московская пресса доброжелательно отозвалась о моем выступлении. Я могла возвращаться в родной Мариинский
театр с гордо поднятой головой. Но, к сожалению, в
Мариинке мой успех мало кого порадовал, а отношения с директором труппы еще больше ожесточились. Известная театральная аксиома: все готовы посочувствовать твоей неудаче, но никто не прощает
твой успех, — действовала в моем случае безотказно.
Зато каким счастьем стала для меня неподдельная
радость моих настоящих друзей. И первой среди
них была Инна Борисовна Зубковская. Своим одобрением и похвалой она всегда умела поддержать
мою веру в свои силы и желание добиться еще больших успехов. Работа с Инной Борисовной была для
меня настоящим праздником. Во время наших занятий в репетиционном зале всегда возникала прекрасная творческая атмосфера. Что касается моих близких
и очень теплых отношений с Инной Борисовной, то
они продолжались все последующие годы до самой ее
кончины, которую я переживала очень остро. Сейчас
могу сказать определенно, что ее место в моей жизни
и в моем сердце так никто и не смог занять.
Махар Вазиев не мог смириться с тем, что меня
приглашают в Большой театр на положение примы.
Он начал поспешно искать повод для моего увольнения по статье. Его невероятно разозлил сам факт
состоявшегося дебюта в Большом театре, ведь он
сделал все, чтобы сорвать его. По воле Вазиева я начала жалкое существование на обочине театральной
жизни. Моего имени в афишах зрители уже не видели. Я выходила на сцену только в случае, когда надо
было заменить другую балерину. Меня не занимали
в новых постановках. Хотя от самих хореографовпостановщиков я знала, что была одной из первых
среди выбранных ими балерин. Вазиев всегда вычеркивал мое имя, объясняя это моей якобы чрезвычайной занятостью в репертуаре театра. С большим сожалением мне сообщали об этом сами хореографы.
Такое изощренное коварство руководителя труппы
больно ранило меня. Кроме того, не имея другой
возможности уволить, Вазиев буквально терроризировал меня, требуя, чтобы я написала заявление
об уходе из театра «по собственному желанию».
Единственный мой афишный спектакль, «Лебединое озеро» (мой судьбоносный балет), намеченный
на шестнадцатое апреля, у меня отняли без объяснения причин. Буквально накануне Юля Махалина
предупредила меня, что этот спектакль танцует она.
Оправдываясь, она сказала мне, что не может не выполнить распоряжение Вазиева. Для меня это стало
последним ударом. Мой уход из театра был неизбежен.
С болью в сердце я приняла решение оставить
Мариинский театр и своего любимого педагога Инну Борисовну Зубковскую. Я страдала от мысли, что
теперь подолгу буду в разлуке с Петербургом. Очень
жаль было уезжать из уютной красивой квартиры.
Но я надеялась, что Москва откроет передо мной
широкие перспективы.
Владимир Викторович, приглашая меня, обещал
насыщенную творческую жизнь на сцене Большого
театра — не только серьезную занятость в репертуаре, но и новые премьерные спектакли.
В эти дни мне постоянно звонил Коля Цискаридзе, уговаривая переходить в Большой театр. Он предлагал мне быть его партнершей и в ближайшее же
время станцевать с ним «Раймонду». И еще одно обстоятельство скрашивало горечь происходящего.
Это встреча в Большом театре с обожаемой с детства
блистательной балериной Екатериной Максимовой,
которая должна была стать моим педагогом-репетитором.
Я написала заявление директору балетной труппы Мариинского театра Вазиеву с просьбой уволить
меня из-за созданных им невозможных условий работы. Естественно, такое заявление он не принял и
не подписал. Я не была уволена, и моя трудовая
книжка находилась в отделе кадров Мариинского театра еще многие годы. У меня оставалось право вернуться.
Купить и скачать книгу «История русской балерины»
Информация о презентации книги