Отрывок из романа
О книге Александра Бушкова «Золотой Демон»
Подземный коридор, ведущий в пещеру, изменился разительно. Остался столь жe широким и высоким, сводчатым — вот только стены теперь оказались покрыты красивой росписью из всевозможных орнаментов, зеленых листьев, цветов, ягод и даже птиц с человеческими головами. Все это поражало многообразием красок, яркостью колеров (отнюдь не резавших глаз) и выглядело по-настоящему красиво. Чем ближе поручик Савельев подходил к пещере, тем явственнее слышалась приятная музыка, в которой угадывались и скрипки, и гитара, — но тут же присутствовал какой-то незнакомый музыкальный инструмент, совершенно непривычный для слуха.
Еще издали он увидел, что статуя неизвестного неприятного зверя исчезла с круглого пьедестала. Вместо нее возвышался исполинский, в рост взрослого человека, цветок — сразу видно, каменный, неподвижный, но исполненный с величайшим мастерством, на которое человеческие руки, быть может, и не способны: фиолетовая полупрозрачная чаша, вырезанная причудливыми фестонами, с доброй дюжиной изящно выгнутых лепестков, переплетение длинных зазубренных листьев, непонятно как вырезанное, многочисленные бутоны… Цветок тоже был незнакомый — поручик никак не мог себя считать знатоком ботаники, однако твердо знал одно: в Сибири э т а к о е не произрастает, в жизни не видел…
С музыкой переплетался веселый гомон, и временами раздавался мелодичный звон непонятного происхождения. Зеленые клумбы с густой, сочной травой и незнакомыми цветами остались, как и высокое, напоминавшее трон каменное кресло.
Удивительный человек шагнул ему навстречу: ничем не отличавшийся от любого заурядного, ни лицом, ни ростом, вот только одежда его моментально вызывала в памяти картинки к детским сказкам и живописные полотна на историческую тему: старинный кафтан из золотой парчи с воротником выше затылка, перепоясанный алым кушаком, пронзительно-синие шаровары, красные сапоги с острыми носками… Незнакомец был выряжен, словно сказочный царевич или пращур, живший во времена Ивана Грозного, никак не позже.
Поручик смотрел на него во все глаза. Как и во всех предшествующих случаях, он прекрасно осознавал, что спит и видит сон — но сейчас, в противоположность прошлому, он мог рассуждать, думать над увиденным (а раньше словно бы одурманенным себя чувствовал, способным только смотреть и слушать)…
В лице незнакомца не усматривалось ничего демонического, странного, пугающего. Ничегошеньки. Не особенно и старше поручика на вид, темные волосы с кудрявинкой, аккуратно подстриженная борода, приятные черты лица, черные быстрые глаза, умные и хитрые… Обрядить его в современное платье — и внимания на городских улицах не привлечет совершенно… впрочем, внимание девиц как раз привлечет, надо признать…
Незнакомец склонился в старинном поклоне, коснувшись рукой каменного пола, выпрямился, глянул лукаво:
— Ой ты гой еси, добрый молодец, Аркадий свет Петрович! По здорову ли прибыл? Дорогим гостем будешь на честном пиру с компанией благородною и медами ставленными! Не обессудь, ясен сокол, что за стол сели, тебя не дождавшись, ну да наверстаешь… Милости просим!
И в тоне его, и во взгляде чувствовалась легкая насмешка — хотя и нельзя сказать, чтобы обидная. Одно сомнению не подлежало: незнакомец развлекался, нанизывая старинные обороты речи…
— Чтой-то невесел, милостивец? — с деланной озабоченностью продолжал он. — Али кручина какая змеей подколодною добра молодца точит? Али пир мой тебе не по нраву?
Поручик смотрел через его плечо. Там, за столом, он видел многих своих сотоварищей по путешествию: вон и Самолетов, и профессор фон Вейде, даже Мохов с Саипом присутствуют… Все они, одетые в столь же старомодные наряды, исчезнувшие из русской жизни бешеной волей государя Петра Великого, казалось, чувствовали себя прекрасно: болтали и смеялись, порой и громко хохотали, то и дело чокаясь огромными кубками и чарками, производившими впечатление золотых, украшенных не ограненными самоцветами, — вот откуда происходил тот металлический звон… Царила атмосфера самого искреннего и непринужденного веселья, отчего-то вызвавшая у поручика отторжение…
— Аркадий Петрович! — зычно возгласил Самолетов. — Что вы там жметесь, как бедный родственник? К нам давайте! Хозяин наш, как выяснилось, ничуть не страшен и уж никак не злонамерен. Вас только не хватает!
— Аль захворали, Аркадий Петрович? — как ни в чем не бывало, с веселой непринужденностью продолжал незнакомец. — Смо’трите вы так как-то…
— Вы же притворяетесь, — сказал поручик. — Это все лицедейство, не особенно и высокого пошиба…
— Вы о чем, простите?
— О вашей манере изъясняться, — сказал поручик решительно. — Словно актер на театре…
— Простите великодушно, — не моргнув глазом, усмехнулся незнакомец, словно бы ничуть не задетый неприязненным тоном. — Я-то в простоте своей полагал, что именно такая манера вам удовольствие доставит, позволит нам непринужденно общаться с первых же минут… Позвольте представиться: Иван Матвеич. Что вы так смотрите? Снова не в лад?
— Ну какой же вы Иван Матвеич? — усмехнулся поручик. — С чего бы вдруг да Иван Матвеич…
— Нужно же как-то называться, не правда ли? — серьезно сказал Иван Матвеич. — Вы вот меня все «тварью» да «нечистью» меж собой привыкли именовать — а я ведь, Аркадий Петрович, и не тварь, и не нечисть, а существо, смело можно сказать, вполне подобное человеку, уж по крайней мере, не менее разумное и членораздельной речью владеющее. Отчего бы мне человеческим именем и не зваться? Чем я не Иван Матвеич? Я же, упаси господи, не титул себе присваиваю, не высокий чин, на каковой не имею законных прав. Всего-то-навсего позволил себе человеческим именем зваться, что вряд ли противоречит законам Российской империи… Верно? Ну вот видите… Не век же порхать под небесами в этаком виде… — он изобразил растопыренными ладонями нечто похожее на полет бабочки. — Пора и в приличное обличье войти… Ну, что вы встали, словно бедный родственник? Пойдемте к столу, вон как ваши сокомпанейцы веселятся — от души, во всю ивановскую… Что морщитесь?
— Ничего этого на самом деле нет, — сказал поручик. — Это сновидение, не более того…
— Это вы так полагаете, любезный мой, — сказал Иван Матвеич словно бы даже с некоторой обидой. — Впрочем… С е й ч а с, что греха таить, мы с вами пребываем, ваша правда, именно что посреди натуральнейшего сновидения, не стану протестовать и отпираться. Однако, смею вас заверить, когда вы соизволите проснуться, встретите меня наяву в том же самом виде, что и теперь… ну, разве что, наряд постараюсь подобрать более соответствующий окружающему. Аркадий Петрович! — воскликнул он, улыбаясь. — Давайте уж дружить, а? Коли вам от моего общества никуда не деться. Ну куда мы друг от друга денемся посреди безлюдных снежных просторов? Как ни кинь, а до Челябинска нам вместе путешествовать…
— Откуда вы знаете про Челябинск? — спросил поручик растерянно.
— Снова-здорово! Я же вам только что говорил, что умом человеку по меньшей мере не уступлю… — он дружески положил поручику руку на плечо. — Осмелюсь уточнить: я, собственно, никому из вас в спутники не навязывался, меня, смело можно сказать, абсолютно помимо моего желания в путешествие… э-э… п р и х в а т и л и. Ну, и на свободу ненароком выпустили… Бывает. Что же мне теперь на суку вешаться прикажете? Где вы вокруг видели хоть единый сук?
— Я вас никуда не прихватывал, — сухо сказал поручик.
— Ну, не вы, так другие… Главное, я ведь к вам не навязывался, не набивался. Оказавшись ненароком на свободе, имею полное право жить, как всякое наделенное разумом и волей существо… Или мое существование опять-таки законам империи противоречит? Что-то не припомню я таких законов… Аркадий Петрович! Отчего вы ко мне так жестоки? Или вы ожидали, что я удалюсь в снежные пустыни, в дремучие зимние леса? Вот уж извините! Я не лесной зверь и обитать привык среди людей… Потому и с превеликим облегчением возвращаюсь в наиболее подходящий для этого облик. Я вас, любезный мой, ничем не обидел враждебности не проявлял…
— Ко м н е — да…
— Ах во-от вы о чем! — понятливо подхватил Иван Матвеич. — Вы наверняка об этих печальных инцидентах… — он сделал неопределенное движение рукой. — Было, было, грех отрицать перед лицом обстоятельств… Но тут уж, честное благородное слово, ничего не поделать: нужно мне было э т о, как вам нужен и необходим воздух для дыхания. Иначе оставалось бы только погибать — а я смерти боюсь не менее вашего, и жить мне хочется не менее, чем вам. В конце-то концов, вам лично какая печаль? Самые что ни на есть никчемные и малозначимые создания эти ваши ямщики — дикий народ, неграмотный, примитивный, их по свету имеется столько, что недостача парочки-другой и незаметна будет… Ну, а уж лошадки тем более не ваши, а купца Мохова, ему об убытках и скорбеть. Обратите внимание: я ведь ни одного п р и л и ч н о г о человека и пальцем не тронул. Самую малость попользовался, если можно так выразиться, низами общества — как уже подчеркивалось, по крайней жизненной необходимости. Даю вам честное благородное слово: к о н ч и л о с ь. Мне далее в этом нет необходимости. Вернулся в разум и здоровье, бодр и крепок после малой толики… Ах да! Золотишко у вас кое-какое пропало, я и запамятовал. Ну, опять-таки не из проказы или алчности, а по той же жизненной необходимости. Вам, если долго станете мучиться от жажды, вода необходима, а мне вот — золотишко… Знаете, я вам все непременно возмещу, ей-же-ей, не сойти мне с этого места! Дайте только срок…
— Что вам нужно? — хмуро спросил поручик.
— Да ничего, помилуйте! Хочу принять вас в гостях и угостить как следует за все причиненные неудобства. Мне, право, неловко, что пришлось так с вами обойтись, у меня тоже имеются чувства и понятие о стыде и раскаянии… Верите или нет, а так и обстоит. Давайте мириться, а?
— Мы вроде бы и не ссорились, — угрюмо сказал поручик.
— Золотые слова! Но что-то вы, простите, набычились… В чем я перед вами грешен? Вроде бы ничего такого вам не сделал, а что до золотишка, то, право, что-нибудь непременно придумаем в возмещение вреда… Нет, положительно, вы на меня смотрите весьма даже неприязненно…
— А то, что было раньше, — ваших рук дело?
— Простите?
— Те сны, что были р а н ь ш е. То же самое место…
— Ах вот вы о чем! — воскликнул Иван Матвеич словно бы даже сконфуженно. — Каюсь, каюсь! Действительно, имели место некоторые… фантасмагории. Только, дражайший Аркадий Петрович, я ни в чем не виноват. Честное благородное слово! Согласен, посещавшие вас сны были как бы это выразиться… несколько тягостными для вас. Неприятно, сознаюсь… Не виноват, право! Поскольку происходило сие неумышленно, помимо моего желания…
— Как так?
Положив ему руку на плечо, Иван Матвеич говорил проникновенно, убедительно:
— Переводя на ваши мерки, это было нечто наподобие бреда. Да-да, именно так и обстояло. Вам когда-нибудь случалось лежать в простуде? В сильной простуде?
— Случалось.
— А не бывало ли так, что у вас при этом начиналось нечто наподобие бреда? Сознание туманилось, кошмары перед глазами маячили совершенно неприглядные… А?
— Было…
— Вот видите! В точности так и со мной обстояло. Я вам кое о чем рассказать не могу не потому, что не желаю, а исключительно оттого, что нет у вас в языке таких слов и понятий. Как бы растолковать… Болен я был, пожалуй что. Вернувшись к полноценному существованию, в себя приходя, сил набираясь, прямо-таки бился в некоем подобии вашей лихорадки. Кошмары кружили, маячило… Вот это болезненное состояние организма и передавалось вам помимо моего желания. Зато теперь… Оглянитесь! Полное благолепие, все довольны, гости веселятся… Ну простите уж великодушно за мою хворь! Что поделать… Не от меня зависело. Помиримся, а?
Он казался сейчас ожившим олицетворением честности и искренности, не было фальши ни в едином слове, ни в выражении лица. Однако поручик был насторожен и подозрителен, как часовой в секрете. Как-никак он имел дело не с человеком…
— Ну что же, мир?
— Мир, — неохотно сказал поручик.
— Вот и прекрасно. Нам с вами еще несколько дней вместе ехать предстоит.
— Но это же сон…
— Полагаете? — прищурился Иван Матвеич, сжимая пальцы на его плече. — А вы к себе-то прислушайтесь…
Поручик старательно прислушался к своим чувствам и ощущениям. Что-то странное происходило: он и в самом деле, как наяву, ощущал стиснувшие его плечо сильные пальцы. Коснувшись стены ладонью, опять-таки явственно ощутил твердость и прохладу дикого камня, покрытого причудливыми росписями. Во сне т а к никогда не бывает.
— Сон-то сон… — сказал Иван Матвеич, загадочно улыбаясь, — но могу вас заверить: вы и наяву очень скоро со мной встретитесь. Вот с таким вот, — он показал на себя. — Долго мне пришлось к этому вот облику п р о д и р а т ь с я, не без трудов и хлопот. Да все позади. Теперь именно таким и останусь. Поеду с вами в Челябинск…
— З а ч е м? — искренне удивился поручик.
— То есть как это — зачем? — едва ли не с большим удивлением воскликнул Иван Матвеич. — Жить. Ну, не в Челябинске конечно — я слышал, дыра ужасная, захолустье. Пожалуй что, в Петербург. Почему вы так смотрите? Полагаете, в э т о м виде я на петербургской улице привлеку внимание?
— Ну, в таком наряде…
— Наряд к телу не пришит, — серьезно сказал Иван Матвеич. — Сменить на более модный — и все дела… Я же не какой-нибудь леший или водяной, в чащобах умру со скуки. Мне среди людей жить хочется — как в былые времена…
— Это в какие же?
— В былые, — сказал Иван Матвеич. — Весьма даже былые, вы таких и не помните. Очень, очень долго обитал среди людей. Вот только…
— Я уже начинаю кое-что сопоставлять, — сказал поручик. И продолжал, тщательно пряча иронию: — Насколько я понимаю, вас в незапамятные времена помимо вашего желания в этот самый сосудик, как бы это выразиться, запечатали?
Лицо собеседника на миг исказила непередаваемая гримаса — лютая ярость, раздражение… На миг из-под человеческого лица проглянуло н е ч т о, не имевшее аналогий, жуткое, оскаленное. Но тут же это исчезло.
— Что таить, так уж получилось… — сказал Иван Матвеич. — Запечатали, как вы изволили подметить… Ох, как надолго… Но теперь уж все прошло. Счастливый случай помог…
— Послушайте, — сказал поручик, — кто вы, собственно, такой?
— Да уж не черт, — сказал Иван Матвеич деловито, без улыбки. — Сами изволили убедиться: все, что действенно против нечистой силы, на меня не оказало ни малейшего воздействия. Бесполезно от меня обороняться крестным знамением, святой водой, молитвами и прочим убогим набором. Потому что не имею я никакого отношения к нечистой силе. Как бы вам растолковать… Я, Аркадий Петрович, с о с е д. Не человек, конечно, но и никак не черт. Просто-напросто вы про нас отродясь не слышали, а мы ведь рядом с вами — а то и среди вас — обитаем со столь древних времен, что и подумать жутко. Здешние мы, здешние, в точности как и вы… только вот мало нас осталось.
— В жизни ни о чем подобном не слышал… — искренне сказал поручик, крутя головой.
— И неудивительно. Мало нас осталось, нас еще в древние времена становилось все меньше, меньше…
— Так вы что же… Наподобие домового?
— Скажете тоже! — с досадой поморщился Иван Матвеич. — Никакого сравнения. Говорю вам: соседи мы ваши… Вполне даже материальные, весьма даже разумные. Но не повезло, так уж обернулось. В а ш а порода множилась, распространялась, а мы вот впали в ничтожество… И ничего мне, убогонькому, особенного и не надобно — прижиться среди людей, жить-поживать, потихоньку добра наживать, в уголочке притулиться, крошкой хлеба пропитаться, ремесло какое освоить и в поте лица своего на жизнь зарабатывать…
Уничижение его выглядело показным — очень уж хитро посверкивал Иван Матвеич умными, лукавыми глазами, нисколечко не походил на непритязательного простака, способного удовлетвориться нехитрым ремеслом вроде сапожного. Не зря же он упомянул про Петербург…
— Черт знает что, — сказал поручик в некоторой растерянности. — Просто арабская сказка какая-то: кувшин, джинн…
— А вы полагаете, что сказки на пустом месте растут? — вкрадчиво спросил Иван Матвеич. — Зря, зря… Многие как раз из самых доподлинных событий произрастают: разве что фантазия за долгие века приукрасила, исказила и расцветила…
Не без сарказма поручик поинтересовался:
— А не позволено ли будет узнать, за что вас, дражайший Иван Матвеич, з а п е ч а т а л и?
Его собеседник, конечно, сарказм почуял, но и бровью не повел. Сказал небрежным тоном:
— Ох, это такая скука — дела давно минувших дней, преданья старины глубокой… Право же, ничего интересного, да и оригинального не капельки. Мысли, побуждения и поступки во все века одинаковы, в какую одежду ни рядись… Ну пойдемте? — он приобнял поручика за плечи и властно подтолкнул к столу. — Посидим ладком, о жизни потолкуем и нашем месте в ней…
И снова его рука о щ у щ а л а с ь — реальной, сильной, плотской, как во сне не бывает. И вдобавок, опять-таки нарушая все правила сна, волной нахлынули запахи, явственно щекотавшие обоняние: жареное мясо, какие-то приправы и специи, еще что-то непонятное, но крайне аппетитное…
Звенели чарки и кубки. Самолетов, взмыв на ноги, возгласил:
— К нам, к нам, Аркадий Петрович! Все в cбope, вас только дожидаемся…