Глава из книги
О книге Даниэля Домшайт-Берга «WikiLeaks изнутри. Как я работал на самый опасный в мире сайт»
Успешные утечки, о которых подробно рассказывали
СМИ, сразу же давали о себе знать на наших счетах.
Уже в 2008 году существовало три счета для пожертвований на PayPal. После утечки по «Юлиусу Бэру»
на основной счет 1 марта 2008 года поступило 1900 евро, 3 марта там было уже 3700 евро, а к 11 марта набралось 5000 евро. В июне 2009 года единственный
активный счет на PayPal был заморожен: на него
можно было перечислять деньги, но снимать мы ничего не могли.
Мы не заглядывали туда несколько месяцев, и
только письмо от PayPal о блокировании счета напомнило нам о нем.
«Держись крепко, — написал мне Джулиан в августе
Я решил во что бы то ни стало разморозить счет.
Джулиан же считал это не особенно важным делом.
И вообще не понимал, зачем из-за этого сейчас волноваться.
PayPal требовал от нас некий документ. Мы зарегистрировались там как некоммерческая организация, хотя официально у нас этого статуса не было.
На американском бюрократическом сленге это называется «501с3».
Когда я задал вопрос Гуглу, оказалось, что мы далеко не первая общественная организация, которая
сталкивается с данной проблемой. PayPal регулярно
осложняет жизнь своим клиентам. Тогда мы зарегистрировались как предприятие. Пришлось заплатить,
но зато мы избавились от утомительных административных затрат. Немыслимо, сколько времени из собственной жизни надо потратить на то, чтобы поменять в договоре с PayPal всего одну запятую.
Я раз тридцать звонил на их «горячую линию»,
писал имейлы и в конце концов пришел к выводу:
PayPal — это не компания с живыми работниками, а
машина. Хотя иногда, после долгого ожидания на линии, мне удавалось поговорить с живым человеком.
Однако индийские субподрядчики, или кто еще этим
занимался, лишь советовали мне воспользоваться
услугами онлайн-системы поддержки.
По-моему, сотрудники PayPal столь же беспомощны перед собственным программным обеспечением, как и клиенты этой платежной системы. Искусство правильно заполнять все поля формуляров
по-прежнему является для меня тайной за семью печатями.
После того как мы переделали наш счет в счет,
приносящий прибыль, и согласились платить пошлину, система в награду ненадолго заработала. Она
впустила нас на один день. А потом все безумие повторилось: вновь не хватало каких-то данных, вновь
я не мог понять, куда их вносить, и боролся с онлайн-поддержкой.
Из-за этих сбоев появились новые проблемы,
потому что оказались затронуты не только мы. В то
время все наши счета вели по нашему поручению
разные добровольцы. Например, этот несчастный заблокированный счет PayPal зарегистрировал для нас
некий американский журналист. Ему было лет пятьдесят, он жил где-то на Среднем Западе и работал в
местной газете. Уже несколько месяцев он предлагал
нам свою помощь. Он не стремился заниматься нашими финансами, поэтому мы дали ему именно эту
работу. Мы тогда руководствовались нехитрой логикой: если кандидат не интересуется нашими счетами,
то он прекрасно подходит для того, чтобы ими управлять. Если кандидат не горит желанием влиять на общественное мнение, он подходит для управления
нашим чатом. И так далее. Но задание оказалось непосильным для этого человека, и он никак не мог понять, что ему делать и где там проблема.
Тогда в сентябре 2009 года Джулиан вызвал на
подмогу Няню. Она всегда приходила на помощь,
когда надо было выполнить работу, которой Джулиан не мог или не хотел заниматься. Иногда она приезжала перед конференциями, чтобы написать для
него речь. А позднее, когда я и другие сотрудники
WikiLeaks вышли из проекта, именно эта женщина
ездила по всему миру и вела переговоры между нами
и Джулианом, убеждая нас не вредить проекту публичной критикой.
Няня — это давняя знакомая Джулиана, очень
дружелюбная и энергичная сорокалетняя женщина.
В глазах Джулиана у нее было одно неоспоримое достоинство: она никогда не хотела объявлять о своей
связи с WL.
Но в данном случае она вконец замучила нашего американского помощника, хотя бы потому, что
они находились в разных часовых поясах. Чтобы вести разговоры, одному из собеседников приходилось просыпаться среди ночи. Кроме того, бедняга
был не в состоянии все опять пересказывать с самого начала.
В итоге нам помогла моя знакомая журналистка
из «Нью-Йорк таймс». В предпоследнюю неделю
сентября она направила служебный запрос в PayPal,
почему они заблокировали счет проекта, который
поддерживается «Нью-Йорк таймс». И, как по взмаху волшебной палочки, счет вскоре разморозили.
Вот тут-то и начались настоящие споры. Неожиданно у нас оказалось очень много денег. Однако у
нас с Джулианом были совершенно разные представления о том, что с ними делать.
Я хотел первым делом купить железо, и не только
потому, что это моя специальность, но и потому,
что это было необходимо для нашей инфраструктуры. С таким высоким риском поломок и серьезными
рисками безопасности противники могли бы легко
вывести нас из строя. Пока все лежало на одном-единственном сервере, WL был очень уязвимым для
взлома. Само по себе не так страшно, но главное —
на том же сервере лежали все документы.
У Джулиана были иные планы. Он хотел основать собственные фирмы, чтобы обезопасить пожертвования. И уверял, что только расходы на юристов для регистрации в США составят около 15 тысяч
долларов.
Джулиан завязал контакты с несколькими организациями, которые согласились стать нашими налоговыми спонсорами. Это были общественные организации, куда американские жертвователи могли перечислять деньги, чтобы сэкономить на налогах. Не
знаю, с какими людьми в то время общался Джулиан
и какие фильмы он смотрел, или даже скорее — какие документы с нашего сайта он прилежно изучал,
но в речи его постоянно мелькали выражения «подставные компании», «международное право», «офшорные зоны». Я так и видел его, с надежным криптофоном, рука небрежно лежит на бедре, длинная
белая челка, которая была у него тогда, зачесана с гелем назад.
«Алло, Токио, Нью-Йорк, Гонолулу? Да, будьте
добры, трансфер в три миллиона на Виргинские острова. Да, благодарю, вы очень любезны. И пожалуйста, не забудьте уничтожить договоры по окончании
операции. Лучше всего сожгите. А пепел соберите в
кучку и проглотите, хорошо? Терпеть не могу крошек, знаете ли…»
Что за фантазии проносились в голове Джулиана — даже не представляю себе. Ему явно мерещилась неприступная организация, с международным
сплетением фирм и нимбом неприкасаемости, которая жонглировала финансами и компаниями по всему миру и была непобедима. По сравнению с этим
мои предложения звучали просто и приземленно —
я считал, что нам нужны обычные практичные вещи.
Моя тогдашняя подружка достала нам криптофоны. При этом она одолжила нам изрядную сумму, и
меня по сей день мучает совесть при воспоминании
о том, как я все больше пренебрегал ею ради работы.
Через несколько месяцев в Исландии я вдруг
случайно узнал, что Джулиан пытался продать один
из этих дорогих аппаратов нашей знакомой — за
1200 евро. Но, во-первых, телефоны были не его, а
во-вторых, он просил за них слишком большую сумму, причем у женщины таких денег точно не было.
Тогда он просто подарил телефон одному семнадцатилетнему парню, желая привлечь его к работе на
WikiLeaks. Джулиан бывал удивительно щедрым, а в
следующий момент — страшно жадным.
Уже в апреле 2008 года мы открыли счета на
Moneybookers, куда нам могли перечислять онлайн-пожертвования в основном американцы. Сколько туда пришло денег и что с ними стало, не знал никто из
сотрудников. Джулиан отказывался нам всем об этом
говорить.
Кроме того, он открыл в Moneybookers личный
счет на свое имя. И туда вела прямая ссылка с нашей
страницы о пожертвованиях. Джулиан не хотел говорить, для чего предназначен этот счет. Он был закрыт осенью 2010 года. Позднее Джулиан жаловался,
что у WikiLeaks отобрали деньги. «Гардиан» цитировала имейл от Moneybookers к WikiLeaks от 13 августа
2010 года. Счет закрыт после проверки отделом безопасности Moneybookers, чтобы «соответствовать
дальнейшим правительственным расследованиям».
Счет действительно был заблокирован. Но перед
этим с него были сняты все деньги.
Причем Джулиан был безразличен к деньгам как таковым. У него их обычно и не водилось, и за него
всегда платили другие. В свое оправдание он говорил, например: если он станет снимать деньги в банкоматах, то можно проследить его передвижение и
понять, в какой точке света он сейчас находится. Эти
доводы вполне убеждали людей, плативших за Джулиана, кажется, даже когда он выступал на пресс-конференциях, которые транслировались из той самой
точки света, где он находился. Ему всегда особенно
охотно помогали женщины. Чего только они ему не
покупали: одежду, зарядные устройства, мобильные
телефоны, кофе, авиабилеты, шоколадки, сумки,
шерстяные носки.
Джулиан не придавал значения всяким статусным предметам. Может, сейчас это изменилось, но
когда мы вместе ездили по миру, у него не было ни
часов, ни машины, ни фирменной одежды — его это
не интересовало. Даже его компьютер — это был
древний «Макинтош», такой белый iBook, почти музейный экземпляр. В лучшем случае он покупал себе
новую флешку.
Но все-таки мы часто размышляли, как бы получить деньги для WikiLeaks. Одной из наших идей было зарабатывать напрямую на документах, на праве
эксклюзивного доступа к материалам. Что-то вроде
аукциона eBay. В сентябре 2008 года мы запустили
пробный шар. Мы объявили на сайте и в пресс-релизах, что выставляем на аукцион электронную почту
Фредди Бальсана, который писал речи для венесуэльского президента Уго Чавеса.
Наше заявление вызвало огромный резонанс в
Южной Америке. Нельзя сказать, что нас забросали
ставками, но разразилось много критики. Нас упрекали в том, что мы собираемся зарабатывать на наших информаторах, и в том, что материалы попадут
таким образом к богатым СМИ. Но на самом деле
мы даже не располагали тогда техническими средствами для проведения подобного аукциона.
Я попытался добыть для нас деньги у Фонда братьев Найт (Knight Foundation). Полностью он называется Фонд имени Джона С. Найта и Джеймса Л.
Найта (John S. and James L. Knight Foundation) и
поддерживает выдающиеся журналистские проекты; только в 2009 году он выделил более 105 миллионов долларов для различных СМИ. В конце 2008
года я в первый раз подал заявку на грант на два
миллиона долларов, но ее отклонили в третьем или
четвертом раунде многоступенчатого процесса рассмотрения заявок. Причем уже после приглашения
во второй раунд Джулиан написал в нашей почтовой рассылке, что два миллиона практически у нас в
кармане.
В 2009 году я сделал вторую попытку, теперь я
просил полмиллиона. Написание заявки — дело
очень трудоемкое, но Джулиан не стал помогать. Мы
работали вместе с одной добровольной помощницей
над этой заявкой две недели. Надо было ответить на
восемь вопросов о мотивации и о внутренней структуре проекта. За день до сдачи вдруг объявился Джулиан, притащив за собой Няню. Она должна была за
полдня написать заявку; мы к тому времени уже давно все закончили. Джулиан решил, пусть будет два
запроса, тогда один точно проскочит. И они вдвоем
еще рассказывали мне, как прекрасна их собственная
заявка. Хотя именно моя прошла дальше: первый раунд, второй, третий — и вдруг мы оказались в финале. А письмо Джулиана и Няни было отсеяно уже на
первом этапе.
Позднее Джулиан обвинял меня, будто я нечестно продвигал собственное имя. Но дело было не в
том. Еще в 2008 году, когда я в последний день перед
подачей сидел за письменным столом и смотрел в заполненный формуляр, то не понимал, как его подписывать и какие контактные имя и адрес указывать.
Никакого офиса у нас и в помине не было. А Джулиан вообще не имел постоянного местожительства.
Время поджимало, и я решил, что не стоит волноваться из-за США и надо дать мои настоящие имя
и адрес. Я подписался и отослал заявку.
В последующие дни я мечтал, как мы получим
для WikiLeaks полмиллиона долларов и сколько на
них всего купим. Перед сном я представлял себе самую совершенную технику для обеспечения безопасности: половину стойки в хорошо охлаждаемом вычислительном центре, с источником бесперебойного
питания, с избыточным подключением к Сети, с терминальным сервером на случай каких-либо проблем.
И это будут серверы последнего поколения, а не
предпоследнего.
Раз начнешь мечтать — остановиться трудно.
Я рисовал себе, как мы снимем офис и поручим людям конкретные задания. И сможем выплачивать
себе зарплату. Я предпочел бы никогда больше не
возвращаться на фирму, к совещаниям по вторникам и таблицам Excel, к моим секретным телефонным переговорам в складских помещениях на девятом этаже.
Рассмотрение заявок растянулось на несколько
недель. Фонд затребовал новые документы, а затем
хотел пригласить нас в Массачусетский технологический институт для финального этапа. Им надо было
познакомиться с нами и с людьми из нашего консультативного совета.
Наш консультативный совет — это фантастическая конструкция, появившаяся на свет еще до моего
прихода в WL. Из восьми перечисленных там людей
лишь один человек открыто подтвердил, что он нас
поддерживает, — Си-Джей Хинке, сетевой активист
из Таиланда. С течением времени журналисты опросили каждого из указанных членов совета. Китайцы
сразу опровергли свою причастность к проекту, на
что Джулиан отреагировал: «Разумеется, им нельзя
это публично признавать».
Бен Лори из фонда APS (Apache Software
Foundation) многократно отрицал, что когда-либо
нас консультировал. Австралийский журналист и режиссер Филип Адамс признал, что однажды согласился, но по состоянию здоровья ничего не мог делать.
Вполне понятно, что сотрудники Фонда братьев
Найт хотели хоть раз поговорить с ядром нашей команды. Но было совершенно невозможно назначить
время для общей телефонной конференции. Имейлы безостановочно летали туда и обратно, и в фонде,
должно быть, решили, что мы ужасно высокомерные
или крайне неорганизованные, — в принципе, и то и
то было правдой. Я заверял фонд, что лично я соглашусь на любое время, которое они назначат. Мне хотелось показать, что нас в WikiLeaks заботит судьба
нашей заявки. По этому поводу Джулиан написал
мне злобный имейл, что вовсе не я — главный заявитель.
Потом он рассказывал другим, будто посредством этой заявки я сам стараюсь протолкнуться вперед. Боже мой! Лучше бы мы эту энергию потратили
на то, чтобы вместе сделать убедительную презентацию. Нам отказали в гранте на самом последнем
этапе.
Я искренне рассчитывал, что когда-нибудь мы
будем получать от WikiLeaks зарплату. Цель заключалась в том, чтобы никому не приходилось зарабатывать на стороне. Это была серьезная проблема: нам
требовалось гораздо больше людей. И гораздо больше времени. Но ничего не получалось, потому что
параллельно с работой для WL почти все мы должны
были еще зарабатывать себе на жизнь.
Я считал, что это проституция, когда не можешь
заниматься той работой, которую считаешь по-настоящему нужной и осмысленной. Конечно, я понимал, что я не единственный, кто желает работать не
там, где ему приходится.
В то время только один человек получал деньги в
WikiLeaks — техник, который до сих пор там работает. Может, он потому и остался в проекте, что чувствует себя обязанным. Еще как-то мы заплатили одной журналистке около 600 евро за то, что она написала нам подробный анализ про банковские утечки.
Решили, что кто-то должен провести серьезное исследование. В 2009 году 600 евро были для нас крупной суммой.
Так или иначе, моя собственная работа все сильнее действовала мне на нервы. Зачем я тратил свои
силы на клиентов — какой смысл в том, что с конвейеров «Опеля» будет сходить еще больше машин или
что стремительно возрастет сбыт какой-то компании? Мир от этого лучше не станет. Я всегда считал,
что человек, владеющий определенным багажом знаний, должен применять их на благо общества. Поэтому каждая минута на работе казалась мне бесполезной тратой времени. Я старался выполнять свои
обязанности с максимальной эффективностью. Это
было нетрудно в большой компании, где сроки проектных фаз планировались с щедрым запасом. К тому же я справлялся с работой быстрее, чем многие
другие.
По ночам я работал для WL, а днем занимался
делами клиентов, и все чаще — из дома. Случалось,
меня будил телефон в 11 утра, на проводе был какой-то важный клиент, о переговорах с которым я совсем
забыл. Едва очнувшись от глубокого сна, я ковылял,
чуть не поскальзываясь на разбросанных по полу секретных военных документах, и падал на кресло-мешок. А потом, разглядывая дыру на правом носке,
рассказывал ведущему менеджеру мирового концерна, как чудесно мы оптимизируем работу их вычислительного центра. Затем опять переключался на разведсводки и документы о коррупции, которые должны были следующими появиться на нашем сайте.
Качество моей работы от этого не страдало. Родители
воспитывали меня ответственным человеком, а это
так быстро не забывается.
В середине 2008 года меня направили на четыре
недели в Москву. Я должен был организовать там
вычислительный центр в офисном здании. На месте оказалось, что дело совсем вышло из-под контроля.
Я жил на северо-востоке около парка «Сокольники» в гостинице «Холидэй-Инн» и ежедневно добирался на метро до работы около 45 минут. Я был
там единственным нерусским и потому вскоре стал
для заказчика мальчиком на побегушках. Мне звонили с утра до ночи по любым вопросам, и я вкалывал
целыми сутками. Вдобавок я должен был защищать
от грязи и пыли оборудование стоимостью в миллион долларов. То рабочий вдруг шлифовал стены перед серверной комнатой, то протекал кондиционер с
потолка.
Стройка имела кошмарный вид: рабочие, которые получали мизерную оплату, прятали строительный мусор и отходы в перекрытиях и в фальшполу.
Они еще не успели закончить, а уже начались первые
протечки в трубах отопления, потому что прямо по
ним все бегали. Я был на ногах с утра до позднего вечера, у меня даже появились кровавые мозоли. После
Москвы мои «Мартенсы» были полностью стоптаны.
Город действовал мне на нервы.
Один раз я позволил себе отвлечься и встретиться со знакомым по школьной программе обмена — я
жил у него, когда в двенадцатом классе впервые был
в России. Владимир* изучал юриспруденцию. На вопрос, в чем сейчас заключается его работа, он ответил: «Оказывать услуги». У него было четыре подружки, и каждой он купил машину и квартиру. Но
больше всего меня поразило, что в его машине лежало письмо начальника полиции: «Пожалуйста, не
трогайте этого человека».
Я — вовсе не робкий пассажир, но когда Владимир на скорости 100 км/ч выезжал на правый поворот или же просто создавал для себя новую полосу в
полной уверенности, что ему все уступят место, а
транспортный суд его все равно оправдает, — в такие моменты я покрепче вцеплялся в поручень над
окном.
Из моего кабинета открывался вид на несколько
гигантских строек. Молдавские рабочие как раз устанавливали новые рекорды. Слева росло самое высокое здание Европы, справа — второе по вышине здание в мире, если я правильно помню. Рабочие жили
в контейнерных поселках, такие русские гетто, огражденные колючей проволокой. С начала строительства от несчастных случаев погибли более пятидесяти
человек.
Это действительно позор, что за все прошедшие
годы мы ни в одном документе не обращались к положению дел в этой стране. Во-первых, нам приходило слишком мало материала из России. И мы не знали языка. Можно что угодно говорить про нашего
любимого врага, про США, но здесь, в Москве, проблемы били в глаза на каждом углу. В эти недели мне
не хватало времени для WL. Хотя мне все-таки удалось встретиться с московскими представителями
«Трансперенси Интернешнл» и дать интервью в зарубежном бюро телерадиокомпании ARD.
В это время в нашем немецком отделении прошла первая волна увольнений, и производственный
совет разослал письмо всем сотрудникам, предлагая
консультации в связи с этим. Довольно быстро пришел и следующий имейл, от руководства фирмы, где
говорилось, что те пятнадцать минут, которые сотрудник проводит в производственном совете, не засчитываются как рабочее время. Полицейские замашки и назидательная мерзость подобного рода были в порядке вещей: то нас предупреждали, что 24 декабря — это все-таки рабочий день, хоть и укороченный, то нам напоминали, что ручки и ластики являются собственностью фирмы.
Я вкалываю по
обвиняют, будто я пытаюсь присвоить себе пятнадцать минут оплаченного рабочего времени. Тогда я
сочинил ответ и разослал его всем немецким сотрудникам концерна. В качестве отправителя указал гендиректора, а в поле «копии» — весь руководящий состав. В письме я попросил начальство не судить по себе о трудовой сознательности других людей. И кроме
того, пожелал производственному совету научиться
проявлять чуть больше твердости. Я послал имейл через сетевой принтер. Я знал его IP-адрес, потому что
он стоял в прихожей моего офиса в Рюссельсхайме.
Прошло совсем немного времени, и на моем
компьютере открылось окошко чата — это была сотрудница из доверенного круга руководства. У них
тут, мол, проблема, а я же хорошо разбираюсь в вопросах безопасности, не могу ли я помочь.
Я изобразил удивление: «Ну надо же!»
Я все добросовестно проверил и напомнил, что
уже неоднократно говорил о проблемах безопасности
сетевых принтеров.
«А можно ли вычислить отправителя?»
«К сожалению, нет, — ответил я. — К тому же у
меня тут куча работы, извини».
Я мило попрощался и опять занялся моей русской стройкой.
Некоторые из моих коллег скоро всерьез возненавидели неведомого отправителя имейла. Они боялись, что авторами посчитают их самих и теперь уж
точно уволят. Причем в штаны наделали именно те,
кто раньше при малейшей возможности за глаза ругал начальников.
Я забавлялся, глядя, как начальство подключило к
расследованию даже полицию и насколько неумело
та действовала. Они с большими сложностями опечатали помещение и сняли отпечатки пальцев на всех
принтерах и ксероксах. Затем демонтировали из этих
приборов память и отправили все на экспертизу. Разумеется, там ничего не нашли.
В начале 2009 года стало ясно, что я уволюсь. Вообще-то меня ни за что бы не уволили. Но раз я предложил это добровольно, к тому же был молодым и
несемейным, фирма не могла отказаться. В качестве
компенсации я договорился о годовом окладе и ушел
с работы 31 января 2009 года. Первым делом я купил
из этих денег шесть новых ноутбуков и пару телефонов для WL.
Родители поначалу не могли понять, зачем я
ушел, — отказываться от надежной работы и пенсии
казалось им опасным. Но в общем и целом они меня
всегда поддерживали. Особенно мама — она давно
уже поняла, что я хочу делать то, что считаю полезным и разумным для общества, и что попытки меня
переубедить возымеют только обратный эффект.
Я тогда рассчитывал, что в течение года нам
удастся так организовать проект, чтобы мы получали
небольшую зарплату. Поэтому мне мой поступок вовсе не казался авантюрным. Я чувствовал, что это хорошо и правильно.