Закуска для короля, румяна для королевы: Энциклопедия средневековой кухни и косметики

Закуска для короля, румяна для королевы

Энциклопедия средневековой кухни и косметики

  • Сост. и пер. с лат. Н. Горелова
  • СПб.: Азбука-классика

Книга забавная, любопытная, но начать надо с печального. Волею судьбы она стала последней, которую успел подготовить Николай Горелов. Талантливейший историк-медиевист, недавно защитивший докторскую диссертацию, скоропостижно скончался в январе 2008 г. в возрасте 34 лет. Он выпустил в «Азбуке» более 20 книг, так или иначе связанных со Средневековьем: переводил с древних и новых языков, издавал Борхеса, Толкина, книги о колдовстве и ведовстве, о некромантах, чудовищах, вымышленных царствах и длинноволосых королях, — и вот теперь о кухне. Большая часть энциклопедии составлена из сохранившихся кулинарных рецептов  — от единственной дошедшей до нас античной книги (Апиций) до позднего Средневековья (вплоть до изобретения салфетки в XIV в.). Средневековые повара — одновременно ведуны и лекари, они не только советуют, как набить брюхо, но и учат, как сохранить здоровье: «Есть зайца полезно при дизентерии, а жир, смешанный с перцем,  — при ушных болезнях»; «Гвоздика особенно хороша при остром расстройстве желудка»; «Корень сельдерея помогает против ядов». Здоровье духовное тоже важно: обязательно помолись перед едой, а то проглотишь дьявола и придется звать экзорциста. Но все же если готовить по этой книге, здоровье сохранишь навряд ли. Пища жирная, острая, пряная, соусы густые, в похлебке ложка стоит, основа всего — мясо: жареное, тушеное, в шкуре и перьях, свиное, лягушачье, глупое, разноцветное. Экзотика в содержании (страусы, цапли, павлины, лебеди, да еще одетые обратно в перья) и названиях («Драконья кровь», «Голова турка», «Хвост клячи»), а рядом — в разделе «Изысканные блюда» — молочная каша. В общем, поневоле вспомнишь: «Икра заморская, баклажанная».

Андрей Степанов

Александр Чанцев. Время цикад

Александр Чанцев

Время цикад

  • Franc-tireur/Lulu

Книга-дебют. Чанцев — серьезный и глубокий литературный критик (постоянный автор НЛО), человек, знающий японский язык (снимите шляпу), и как теперь выясняется — еще и талантливый рассказчик. Рассказы совершенно разные. Проблемы межкультурной половой коммуникации студентов-иностранцев в Японии. Исламский метеотерроризм (заваливание мира снегом) и способы борьбы с ним при помощи горячей христианской любви. Судорожный монолог девушки, у которой умирает отец; в конце оказывается, что это сочинение юной подражательницы Славниковой, а отец жив-здоров. Этюд о шопинге и инцесте в элегических тонах. Обычная японская студентка долго ждет поезда, оценивает себя взглядом со стороны, а потом вдруг ни с того ни с сего решает пойти с позвавшим ее пьяным мужчиной. Странные вкрапления русских реалий, понятий и цитат в стопроцентно западные тексты. Найти что-то общее между рассказами трудно, разве что ненависть к косметике, витающая надо всем тень Холдена Колфилда и желание выскочить из «этого липко приставшего, как пропотевшая рубашка, бытия». Крепкая бытописательская шинель на символической подкладке без износу, эпос и лирика, одиночество в большом городе, странные сны. В общем, такая новая-новая, совсем новая искренность, дуэт Ярославны с Даниилом Заточником на фоне небоскребов. В любом случае — очень здорово написано. Одни тексты можно было бы печатать в сборниках фантастики, другие — в «Новом мире», третьи — в альманахе «МакСвини». Но напечатано все почему-то в Америке, в эмигрантском издательстве, крохотным тиражом. Обращаем на это печальное обстоятельство внимание лит. агентов.

для 100 русских пользователей amazon.com

Андрей Степанов

Кристоф Бурсейе. Карлос Кастанеда. Истина лжи

  • Пер. с фр. О. Чураковой
  • М.: ИД «Флюид»
  • для правдолюбцев

Кастанеда был лжец. Впрочем, я несколько раз убеждался, что и американцы, и русские моложе 30-ти про этого человека никогда не слышали, и потому надо пояснить. Карлос Кастанеда — гуру молодежи американских 1970-х и советских 1980-х, антрополог, философ, писатель, автор книг о тайном учении мексиканских индейцев («Учение дона Хуана» и еще 11 бестселлеров). Ходивший по рукам в перестройку русский перевод Кастанеды отредактировал и отполировал до зеркального блеска В. О. Пелевин. Смерти «магического воина» в 1998 году ПВО посвятил текст, в котором можно найти слова «великие книги» и «величайший поэт и мистик XX века». Добавлю, что без дона Хуана в качестве проводника в пелевинском художественном мире делать нечего. Так вот, Кастанеда был лжец. Все, что он говорил о себе, — вранье. Родившийся в 1926-м (а не в 1935-м) перуанец (а не итальянец) из буржуазной семьи (а не родственник Фернандо Пессоа), кушавший в пустыне Сонора грибы, которые там не растут, присутствовавший одновременно в двух местах — и т. д.,
и т. п. — в общем, Чумак-чумаком. К тому же очень нехороший человек. Султан секты-гарема (а сам проповедовал аскезу), садист, мучитель, псих, чуть-чуть не успевший перед своей смертью от рака устроить преданным одалискам красивое коллективное самоубийство (потом девушки все равно покончили с собой). Про дона же Хуана ничего сказать нельзя — кроме Кастанеды, его никто не видел. С книги разочаровавшегося французского фаната не стоит начинать знакомство с Кастанедой. Книга Бурсейе содержит правду, одну только правду и ничего, кроме правды. И она вполне бездарна. В книгах Кастанеды, скорее всего, нет ничего, кроме лжи. И они потрясающе талантливы.

Андрей Степанов

Джанни Родари. Жил-был дважды барон Ламберто, или Чудеса острова Сан-Джулио

  • Пер. с итал. И. Константиновой
  • М.: Гаятри

Чудесный Джанни, волшебник Джанни… Великий русский писатель Джанни Родари, обожаемый миллионами советских детей и совершенно не признанный в Италии, где он по недоразумению родился и прожил всю жизнь. Откуда ребенку, читавшему под одеялом с фонариком «Приключения Чиполлино», «Голубую стрелу» или историю о гигантском торте, опустившемся на город, было знать, что ненавистник синьора Помидора был коммунистом и редактором журнала Il Pioniere? Да и какая теперь разница взрослому? Разве что размышляя об ипотеке он вдруг вспомнит родариевского кума Тыкву, который всю жизнь копил по кирпичику на собственный домик (а накопил на собачью будку), и подумает: «А ведь это не только для детей». «Ламберто» — лучшая вещь Родари, написанная им в самом конце жизни философская притча, которую «Гаятри» впервые публикует по-русски. Историю олигарха 94-х лет, обладателя 24-х банков и такого же количества болезней, придумавшего способ жить обратно — молодеть с каждым днем за счет усилий других людей — сам автор комментировал просто: «Капитализм живуч». Но в финале повести дается хитрый рецепт избавления от старого кащея. Барон превращается в чистого душой синьорино 13-ти лет и решает стать акробатом в бродячем цирке. Секрета — как прожить жизнь дважды и как убить в себе ветхого Ламберто - раскрывать не буду. Замечу только, что своей сказке Родари тоже дарит вторую жизнь: в конце он предлагает читателям ее продолжить. Я бы юного Ламберто женил и отправил служить клерком в Сбербанк. А вы?

для слишком взрослых

Андрей Степанов

Больше, чем сказки (Дмитрий Дейч. Сказки для Марты)

Дмитрий Дейч

Сказки для Марты

М.: Гаятри

Поначалу — что-то странное, как будто Борхес впал в детство. Ветер разговаривает с телеграфным столбом, молоток — со своей рукояткой, рак легких — с раком печени, а моль — с каким-то голосом в родном шкафу. Но с каждой сказкой истории становятся все интереснее, ярче, сильнее, и к концу читатель испытывает чистый, беспримесный восторг. Мудрые китайские притчи (жители одного города убивают всех приезжих, потому что обычай требует выполнять любые просьбы чужестранцев, а их жаба душит). Солидные и вместе с тем уморительные мусульманские анекдоты (Насреддин прогоняет Аллаха, явившегося под видом нищего: «У него в кармане — Мироздание, а он делает вид, будто нуждается в подаянии!»). А потом вдруг притчи и анекдоты сливаются в рассказы, да какие! Моцарт пишет покойному отцу о том, как он сочинил марш, во время исполнения которого воскресает кот его ученицы. Моцарт чувствует, что марш — только первая часть большого опуса, и этот opus magnum воскресит всех мертвецов, но зачем писать его тому, кто верит Создателю (спрашивает Моцарт покойного отца)? Дейч верит в силу искусства, и в особенности музыки, так, что у него сам Сократ, послушав музыканта, едва не отказывается от своих убеждений перед самой смертью. Нет, Борхес не впал в детство. Он очнулся, помолодел и вернул себе тот талант новеллиста, который был у него в самых первых сборниках. Каждая новелла на последних ста страницах книги — абсолютный шедевр, хоть сейчас включай в антологию «100 лучших рассказов XXI века». Но дар писателя, похоже, не только в хлестких парадоксах, притчах и анекдотах - он любит и понимает людей. В новеллах последней части возникает небывалый Герой, причем в буквальном смысле: любимый дедушка рассказчика, Герой Советского Союза Довид Гирш реб Ицхак Дейч, полковник, инопланетянин и строитель светлого будущего. И тут не знаешь, смеяться или плакать, читая, как этот человек выводит свой полк из немецкого окружения, повинуясь чутью… оторванного в бою носа. Похоже, такой микс карнавала с трагедией не способно выдумать человеческое воображение, тут постаралась сама жизнь.

После тяжкой, как сон после обеда, стилистики толстожурнальной словесности, после всех ностальгий по прошлому и очернений его же, после всех проклятий и осанн гламуру, после всех окопных, алкогольных, политических и бизнес-правд, после убожества масслита, после всего, чем так богата наша литература, прочитать Дмитрия Дейча — все равно что распахнуть окно.

Андрей Степанов

Лев Клебанов. Преступник и преступление на страницах художественной литературы

Книга Льва Клебанова «Преступник и преступление…» выпущена издательством «Волтерс Клувер», специализирующимся на деловой и профессиональной литературе. Да и сама новинка очень напоминает методическое пособие для вузов. Впрочем, автор — ученый-правовед — честно указывает, что книга адресована студентам и преподавателям юридических вузов и издается в первую голову для того, чтобы помочь преподавателю расцветить лекции по уголовному праву.

Обращаясь к произведениям различных авторов — от Шекспира до Высоцкого с Шукшиным, — Клебанов использует судьбы их героев как примеры для иллюстрации Уголовного Кодекса Российской Федерации. Правда, никто из несчастных литературных персонажей не жил в эпоху указанной Федерации и тем более ее Уголовного Кодекса, но, разумеется, российского правоведа это не может смущать — «был бы человек, а статья найдется».

Подозреваю также, что современный студент лучше знает судьбу героев отечественных «криминальных» сериалов, а не персонажей Шекспира и Боккаччо, а тем более Шукшина.

Самое интересное в этой книге — попытаться представить себе ее автора: человека, явно увлеченного классической литературой, вложившего немалый труд в свою работу и трогательно посвятившего ее родителям.

А книге придется пылиться на полках библиотек. Хотя из симпатии к ее автору (портрет которого получается очень притягательным) хочется в этом ошибиться.

Алексей Леонидов

Павел Крусанов, Наль Подольский, Андрей Хлобыстин, Сергей Коровин. Беспокойники города Питера

  • СПб.: Амфора, 2006
  • Твердый переплет, 303 с., ил.
  • ISBN 5-367-00173-4
  • Тираж: 5000 экз.

Живее тех живых!

В издательстве «Амфора» вышел сборник биографических эссе Павла Крусанова, Наля Подольского и их коллег «Беспокойники города Питера», героями которых стали наши, к сожалению, ушедшие из жизни друзья и знакомые: музыканты, поэты, переводчики, художники и фотографы…

Школьником я собирал книги из серии «Жизнь замечательных людей», и мне, по большому счету, было абсолютно неважно, кем именно являлись герои книг: с равным удовольствием я поглощал биографии мореплавателей и философов, изобретателей и военачальников, русских писателей и советских наркомов, действительно великих и лишь представленных таковыми… Суть была в другом: меня интересовало взаимодействие человека и окружающей его среды, конфликт личного и общественного, противоречие между желаемым и достижимым, соотношение намерений и обстоятельств, — словом, все те малозаметные на первый взгляд подробности, которые (а вовсе не постулаты надуманной марксистской идеологии), в конечном счете, и превращали жизни этих людей в жития.

Позднее повышенный интерес к книжкам с разлинованными на неравные разноцветные прямоугольники серийными обложками как-то угас, однако породившее этот интерес внимание к проблеме личности в социуме у меня сохранилось, хотя и переместилось в иные сферы, в частности, трансформировалось в тягу к энциклопедизму (не как сумме познаний, а как художественному методу), — тем более что круг общения и само время недвусмысленно рекомендовали становиться хроникером событий и летописцем эпохи. Но у энциклопедического подхода есть один минус: объективность, он не предполагает личного взгляда на людей и порожденные ими события. Книга Крусанова, Подольского и К°, напротив, фиксирует внимание именно на субъективных ощущениях, мимолетных воспоминаниях, анекдотических порой бытовых зарисовках, мелких штрихах, частных случаях, иногда пунктиках и слабостях, присущих любым, даже самым титаническим фигурам современности.

В книгу вошли четырнадцать очерков, или, если угодно, эссе, поскольку фигура автора в них не менее значима, чем личность героя. Что касается близкой мне «музыкальной» части этого труда, то ее автор, известный беллетрист Павел Крусанов — сам выходец из этой среды и с миром питерского рок-н-ролла самого увлекательного периода — конца 70-х и первой половины 80-х — знаком из первых рук. Честно говоря, эту часть я перечитал уже трижды, всякий раз находя какие-то трогательные подробности нашего коллективного бытия тех времен, которые Крусанов — с присущей поэтам цепкостью памяти на достоверные мелочи — запомнил и изложил на бумаге. Ордановский и Свинья, Майк и Цой, наконец, почти всегда ускользающий от оценивающего глаза стороннего наблюдателя неисправимый романтик и мифотворец-мистификатор Курехин — все они и в самом деле хорошо отвечают понятию «беспокойники», изобретенному Даниилом Хармсом (который и сам был беспокойником почище многих).

Беспокойники в нашем случае — это далекие звезды, свет которых продолжает доходить до нас через годы и расстояния, люди, которые, даже покинув этот мир, продолжают деятельно вмешиваться в его реальное существование. Подростки на бульварах поют под гитару Майка и Цоя; музыканты, начавшие карьеру на заре третьего тысячелетия, записывают альбом с песнями Ордановского, которого нет с нами больше двадцати лет; фестиваль S.K.I.F. имени Курехина уже десятилетие остается чуть ли не единственным лучом света в темном царстве топорной московской попсы, притягивая все светлое и живое, что есть в нашей жизни; Андрей Панов, своей жизнью и смертью доказавший, что можно быть известным и в то же время не стать подонком, перевешивает на весах Истории мишурную пыль и гламурную плесень дутых телевизионных celebrities во главе с карикатурной Ксюшей.

Я был меньше знаком со ставшими героями этой книги художниками, за исключением разве что Тимура Петровича Новикова, который всегда служил связующим звеном между миром рок-н-ролла и альтернативной живописи и даже сам как-то музицировал в представлениях курехинской «Поп-Механики», куда втянул многих коллег по цеху, что превратило ее в поистине мультикультурное явление.

Особняком в этой книге возвышается и еще одна фигура: Сергей Хренов был не только виртуозным переводчиком и потрясающим журналистом, статьи которого, написанные как бы даже играючи, походя, в значительной степени повлияли на мой собственный стиль и слог, но и настоящим философом, сродни великим древним китайцам, мудрым и непостижимым как сама Вечность.

Думаю, давая своей книге название «Беспокойники города Питера», ее авторы знали, что делают. Если полистать современную глянцевую прессу или потратить пару недель на бессмысленно цветной телевизор, можно предположить, что героев этой книги нет и никогда не было. Если же побродить по улицам, заглянуть в мастерские художников и маленькие галереи, в рок-н-ролльные клубы и музыкальные магазинчики, внимательно вслушиваясь в трехсотлетнее бормотание вечного города-подростка, станет ясно, что они-то как раз и живы — в отличие от тех, кто мнят себя героями нашего циничного времени. Sapienti sat*.

* Sapienti sat (лат.) — умному достаточно

Андрей Бурлака

Вячеслав Пьецух. Жизнь замечательных людей

  • Авторский сборник
  • М.: Глобулус, НЦ ЭНАС, 2006
  • Переплет, 280 с.
  • ISBN 5-93196-638-2, 5-94851-166-9
  • 5000 экз.

Тихий голос

Уже много лет можно слышать и читать горестные суждения многих литературных критиков, утверждающих смерть литературной составляющей культуры вообще и русской культуры в частности. Данный стон кажется странным и непонятным при посещении любого книжного магазина. Книжный рынок можно назвать переизбыточно преизобильным. Классический литературоцентризм вовсе не уступил место визуальным техникам коммуникации, а стал еще более центричным, всасывая в себя недоступные ранее области реальности. Можно сказать точнее: именно книга, текст стали удостоверением реальности — существует то, что описано и опубликовано. Свое бытие книгами утверждают политики, их секретари, поп-звезды, бизнесмены, их жены и любовницы, бизнесвумены, их мужья и любовники, шпионы (секрет интересен лишь когда выболтан), коммерсанты (их любовники и любовницы в периоде), историки всего и вся, врачи от всех болезней, эзотерики, выдающие вечные тайны, и, даже, иногда, литераторы. Еда (и ее переваривание), сон, секс (очень разный и разнообразный), разные естественные потребности утверждают свою реальность (хотя кто в этой реальности им отказывает) посредством текста и, особенно, авторства. Я есть, поскольку я описал, что я ел (варианты — пил, с кем спал и т. д.). Представляется, что в этой атмосфере корректнее говорить не о конце литературы, а об изменении ее характера. Современный текст всегда заметен, ярок, потому что болтлив и криклив. Его стиль — «Купи меня (необязательно — прочти), я много расскажу». Именно при такой ситуации удивительно, что есть книги, которые шепчут, а то и молчат.

Парадокс бытия настоящей литературы — ее смысл никогда не исчерпывается смыслами слов, из которых состоит текст. Подлинный писатель мучим неспособностью точно назвать то, что хочет; и поэтому кружит вокруг, намекает, иронизирует над языком, всегда для него недостаточным, и, обязательно, над собой, неспособным этим языком овладеть. Так пишутся тексты В. Пьецуха, которые среди болтливой мути современных издательских проектов звучат наполненной тишиной природы среди шума мегаполиса. Пьецух постоянно пытается решить вечную задачу литературы: средствами языка, который по сути своей распределяет мир по словам и значениям, передать целостность и нераздельность, вселенскость мира и, в идеале, отношения к нему. Пьецух видит сквозь быт бытие и знает, что не может это вИдение отразить в словах. Отсюда самоирония, очень похожая на мудрость. Отсюда — память смысла жанра — беллетристика (belle tristo — прекрасная грусть).

В мире (и не только книжном) насильно призывающем: «Веселись!», «Развлекайся!», его книга — глоток чистого воздуха среди смога и гари.

Никита Николаев

Ханна Арендт. Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме

Пер. с англ.
С. Кастальского, Н. Рудницкой
М.: Европа

Чиновник, отвечавший в Рейхе за уничтожение евреев, имел совсем небольшой чин (оберштурмбанфюрер СС — подполковник) и должность (зав. отд. IV главн. упр. РСХА). Дурачок, не доучившийся даже в ПТУ, неудачливый агент по продажам, туповатый исполнитель, существо без собственного языка и без проблеска мысли, мелкий хвастунишка. Вовсе не антисемит, были даже свойственники-евреи. В жизни никого своими руками не убил, работал исключительно с документами. Несомненно, высоконравственный человек (когда ему дали почитать «Лолиту», вернул с возмущением: «Очень вредная книжка»). В общем, банальность зла. Однако к очерку психологии Эйхмана и суда над ним работа автора — крупнейшего политического философа — не сводится. Здесь дается анализ причин Холокоста и вся его история, рассматриваются неиспользованные возможности сопротивления (там, где народы вставали на защиту евреев — в Дании, в Болгарии - немцы не решались на геноцид). Книга Арендт в свое время (1963) вызвала скандал, потому что она позволила себе напомнить о сотрудничестве еврейских лидеров с нацистами (в попытке спасти малую часть народа) и попыталась снять часть вины с Эйхмана (точнее, не стала обвинять его в том, чего он не делал). Но сегодня, когда в России об истории Катастрофы почти ничего не знают, не так важна спорная концепция, как ясность и полнота изложения: еретическая книга стала просветительской. Выпущенная с досадными ошибками переводчиков, с гнусной издательской аннотацией («…кровавая попытка тбилисских властей создать „Грузию для грузин“» и т. п.; главред — Г. О. Павловский, кто же еще), она, тем не менее, — главное книжное событие уходящего года в области политической философии.

для агентов по продажам

Андрей Степанов

Джулия Хартли Мур. Адюльтер. Pro et Contra. (Infidelity: Exploding the Myths)

  • Переводчик: Ю. Евтушенков
  • М.: Рипол Классик, 2006
  • Обложка, 320 стр.
  • ISBN 5-7905-4249-2
  • Тираж: 3000 экз.

Об изменах написано огромное количество книг. Проблема, что и говорить, животрепещущая. Поэты, прозаики, психологи, даже редкие философы — все отметились. Но вот частный сыщик, пищущий об адьюльтере — это что-то новенькое. И хотя бы поэтому интересное.

Автор книги — Джулия Хартли Мур, проработавшая не один год в одном из частных сыскных агентств Австралии, усиленно делится с читательницами своим опытом выведения неверных мужей на чистую воду. Причем делает это настолько бодро и напористо, что мне, мужчине, так и хотелось вытянуть руки по швам и отчеканить: «Виноват… Исправлюсь!» Ощущение было такое, будто сижу в кабинете следователя. Умеют, умеют западные авторы обходиться без розовых соплей и рефлексии. Сказал как отрезал. Порой оторопь берет…

Так вот, в книге минимум психологии, никакой лирики, только сокрушительная прямолинейность бульдозера. Установил пароль на компьютере? Виновен! Быстро бросай этого негодяя. Чересчур внимателен? Ха, знаем таких… Виновен! Никакой пощады. Подробно объясняет, где был и что делал? Виновен! Мы тут не в бирюльки играем, а изобличаем злостного изменщика. Ну и так далее. Факты, факты и еще раз факты. Объяснения, оправдания — это лепет преступника, выслушивать который может только наивная дурочка. И все это не просто так, а с ссылками на богатый опыт выслеживания таких вот мерзавцев.

С одной стороны, может быть, так и надо с неверными и неблагодарными. Не талоны же на усиленное питание им выдавать. С другой стороны, любая женщина, у которой возникли сомнения в безупречности своего суженого, легко может услышать все эти советы от подруги. И на книжку тратиться вовсе незачем. Какая хорошая подруга откажет себе в удовольствии сказать: «А я тебе давно говорила, что он негодяй, сразу надо было его бросить»? То же самое заявляет и Джулия Мур — неутомимый борец с иллюзиями. Только более развернуто.

Словом, частный детектив он и есть частный детектив. Всю книгу можно свести к одной фразе, хорошо знакомой отечественному читателю по уголовным сериалам: «Не верь. Не бойся. Не проси». Будет ли от этого всем хорошо? Кто ж его знает. Но автора больше волнует торжество справедливости, чем химеры вроде большого человеческого счастья. Так что все в рамках конепции.

Одно радует — нет в книжке зашкаливающего феминизма, характерного для западных пишущих дамочек. Автор прямо говорит, что все мужики, конечно, сволочи, но и среди женщин тоже есть нехорошие. Очевидный прорыв. Странно только, что все жены в примерах из жизни — умные и самодостаточные красавицы, а любовницы — уродливые плохообеспеченные дурочки. Чего, интересно, мужикам в Австралии не хватает?

Кирилл Алексеев