О нелогичности добра

Евгений Мякишев — единственный актуальный поэт в нынешней петербургской литературной тусовке. Эта мысль, выпущенная в мир покойным Топоровым, давно представляет собой общее место. Мякишев — Робинзон крохотного островка, которым является современная русскоязычная поэзия. Робинзон сей — общительный, напористый, не лишенный тщеславия, не чуждый самолюбования и полный провокационного обаяния.

Недавно вышла книга Евгения Мякишева и о Евгении Мякишеве. Двойная книга с двойным названием. Если посмотреть с одной стороны, увидим: «В поисках райских кущ. Стихики. Евгений Мякишев». (Тут же перевод сего названия на английский язык. Парафраз Мильтоновых названий «Потерянный рай», «Возвращенный рай».) Если перевернуть и посмотреть с обратной стороны, прочитаем: «Ольга Земляная. Я искала поэта...». Писательница (увы, покойная) рассказывает о том Мякишеве, которого узнала в его стихах («стихиках»). Все, что здесь — убежденно, субъективно, влюбленно, аналитично. Это — Ольга Земляная, ее прочтение, ее открытие, и мы не будем с нею спорить или соглашаться.

В конце концов, самые высокомудрые описания грозы или майского жука не так интересны, как сама гроза или майский жук.

То, что можно сказать о творениях Мякишева в жанре рецензии (глупом, заметим, жанре) — уже сказано. И собрано им самим в виде предисловия к вышеупомянутой книге. Нащупывать приходится контуры жанра иного: медитации или откровения...

«Стихики» — явление природы. Природы особенной, общей человекам, ангелам, бесам, камням, цветам, птицам и рыбам.

Стихи вообще (когда они настоящие) — это то, чем человек дополняет творение Божие. Отсюда слово «стихики». По-гречески (смотри у неоплатоников) «психики» — твари душевные (психэ — душа); «соматики» — плотские (сома — плоть); «пневматики» — духовные (пневма — дух). «Стихики», стало быть, твари словесно-ритмичные.

Мякишев дополняет творение Божие вот уже 35 лет, если не больше.

Книга, вышедшая в конце 2014 года, — своего рода итог, «Избранное» за этот период. И главная отличительная особенность ее состава в том, что все стихотворения здесь — хорошие.

Что такое «хорошее»? Это то, что очищено от плохого.

В стихах Мякишева не наблюдается — нигде! — признаков посредственной поэзии, а именно: фальшивых чувств; слов, цена которых не соответствует номиналу; имитации интеллекта; ложного пафоса и слюнявого лиризма; нет уныния, краснобайства, напыщенности и придыханий. Тексты нигде и никогда не скучны. Это вообще очень позитивные, в меру ироничные, оправленные в быт и порой весьма умные стихи. После их прочтения хочется жить.

То, что нет плохих стихов, не означает, что нет слабых мест. Иногда, и нередко, автор заигрывается, говорит необязательное. Но даже и в слабостях своих остается живым и настоящим. Он как художник, изготовляющий фигурки из теста. Он окружен слепленными им существами — красавцами и уродцами. И преизбыточно наполненные жизнью своего создателя, эти фигурки тоже начинают жить — приплясывать, переговариваться, кувыркаться и колобродить.

Его стихики — твари многоразличные.

Стихики обычно (за некоторыми, впрочем, знаменательными исключениями) не заставляют задумываться — зато они наделены почти что кулинарной осязаемостью: они дают попробовать себя на зуб, ощутить некий дополнительный вкус бытия. В них есть и едкость, и соль, и горечь, но все это перебарывается бодрящим связующим составом из крепкого настоя жизнелюбия.

Когда пишут статьи о стихах, приводят обширные из них цитаты. В случае с книгой Мякишева хочется процитировать если не все, то по крайней мере половину. Хочется показать: вот тварь грустная, вот — буйная, вот насмешливая, вот неожиданно нежная; вот шутовская харя, за которой угадывается проницательный ум; вот сущность, наряженная в обэриутские одежды, но плотная и земляная (как у Заболоцкого, даже еще плотнее).

«Ребенок плачет, но смеется ворон»... «И лампа на столе не меркнет, Но шевелит упругой мордой»... «У девочки тоненькой руки похожи на палочки, И длинная шея тонка»... «Небосвода стропила гнилые Держат квелого солнца бадью»... «Я не сплю, я длюсь и снюсь Всем. Всему вокруг»... «Радуйся тонкому воздуху в теплых ладонях»... «Сомкнись в вышине, как минувшее над настоящим, Как над каторжанином — небо — размером в острог».

Цитаты цепляются одна за другую, ведут друг друга и читателя к неведомому финалу.

Книга выстроена в хронологическом порядке. Поэтому заключительное стихотворение с неизбежностью выполняет функцию авторского кредо, последнего слова подсудимого. Его название аскетично-покаянно: «Без мата». Начало, при всей эротико-тантрической забавности, можно принять за итоговое философское иносказание типа — «поэт и девушка-смерть». (Заметим в скобках, что стихотворение выдержано в ритме и тональности гумилевского «Пять коней подарил мне мой друг Люцифер», что придает ему инфернальную окраску. «Я на выси сознанья направил их бег И увидел там деву с печальным лицом»...)

Познакомившись с девушкой тонкой, но злой,
Я мечтал о таинственной встрече в ночи —
Как ее раскурочу я бензопилой,
Как ее реставрировать будут врачи...

Но случилось иначе, свершилось не так,
Как мечталось в ночи в ритме левой руки!
И она водрузила меня на верстак,
И вонзила мне в тело стальные крюки.

(У Гумилева: «И я отдал кольцо этой деве луны За неверный оттенок разбросанных кос».)

На короткой цепи в подземелье теперь,
На голодном пайке, на цементном полу
Я живу одинокий, как праведный зверь,
Но скорей чем хулу, я воздам ей хвалу.

Слишком много я сладкого зелья скурил,
Слишком много я выпил в охотку вина,
Слишком радостно я в эмпиреях парил...

Вот тут, на щемящее-иронично-трагической ноте, и должно было бы завершиться исповедание всякого иного поэта, кроме Мякишева. Добавить только строчку космического значения. (Как у Гумилева: «И Отчаянье было названье ему».)

Но стихики живут по особенным законам, и ад посрамляется, и смерть исчезает. И оказывается вот что:

...В общем, пауза всяко была мне нужна.

Не грущу я: пройдет... ну полгода... ну год.
И разыщут меня, и из плена спасут —
Ведь поэтов действительно любит народ.
А девица? Ну что — однозначно под суд.

Незаконно лишила свободы? Статья.
Поврежденья телесные, тяжкие? Срок.
Адвокатом ее на суде стану я,
Сам себе преподам всепрощенья урок.

Мои мысли чисты, справедливы, светлы —
Я являю собой благородство ума,
И под нежное лезвие бензопилы
В результате та девушка ляжет сама, —

Если даже отсутствуют совесть и честь —
Нелогичность добра спровоцирует страх...
Я прощу ей все зло, а зубчатая жесть
Обеспечит ей место в нездешних мирах.

Вопрос: о чем это стихотворение? Ответ (словами Хармса): о том, как жизнь победила смерть неизвестным науке способом.

Об этом же и вся книга.

О возвращении в рай путями словесного творчества.