Невыносимая легкость бытия, или 9 высказываний Татьяны Толстой

О новой книге «Легкие миры»
Этот сборник состоит из трех блоков текстов. Название первого одноименно повести: в нем собрано то, что я называю «высокая лирика», — рассказы, написанные с установкой на художественную стилистику без вранья. У меня возник интерес: отражать действительность без выдумки с новой точки обзора. Мое обычное восприятие мира расположено на высоте глаз — метр пятьдесят пять. Если бы я была змея или крокодил, все выглядело бы по-другому: надо мною ходили бы ноги людей, которые я, будучи крокодилом, иногда хватала бы, конечно. Если бы была птицей, я смотрела бы на все сверху. В зависимости от того, как вы разместитесь в пространстве (а у него направлений сколько угодно), угол вхождения в понимание действительности будет разным.

Второй блок текстов называется «С народом» и состоит из документальных заметок, соображений, фиксации разных встреч с теми, кого ты видишь на улице или в магазине, кто приходит чинить засор в твоей квартире и так далее. Народ — это загадка и писать о нем интересно. Следующая часть называется «Может быть, свет», и она о том, что существует жизнь (или надежда на нее) за этим миром: все не кончается нашим существованием, а есть еще продление куда-то. Кроме того, в книгу входит большое интервью, которое у меня брал остроумный московский журналист Иван Давыдов, и маленький текстик в самом конце — «Волчок». Это рассказ о том, что, несмотря на творящиеся вокруг ужасы, с нами ничего не случится.

О сплетнях в «Фейсбуке»
Я очень люблю сплетни и отношусь к ним как к виду передачи информации. Сейчас общество выстраивает себя через социальные сети. «Фейсбук» оказался довольно удобным для фиксации ежеминутного: увидел — написал или фотографию сбросил. В условиях позиции властей на уничтожение нормальных СМИ, говорящих хоть какую-то правду, мы переходим на сплетни.

О жизни в Америке
Для меня это был первый опыт работы с людьми, которые общаются на другом языке, нежели я, опыт деятельности, которая мне неприятна и несвойственна. В Америке я была вынуждена преподавать художественное письмо студентам, которые ни хрена в этом не понимают и не знают, зачем им это нужно. В этом смысле там было очень трудно, а всякие трудности закаляют.

О переводах своих книг
Неприятно видеть свой текст на другом языке — ты же не писал этих слов: там другие интонации, связки, синтаксис. В английском нет уменьшительных суффиксов, а в моем случае это одна из красок. У меня было две переводчицы на английский. Одну из них я не звала, мне ее навязало американское издательство, и книга вышла с сорока шестью грубыми ошибками. Местами фраза была переведена с точностью до наоборот. Но мне удалось найти другую переводчицу и настоять на своем, и тогда стала очевидна разница между хорошим и плохим переводами. Я видала французские и немецкие переводы, но не могу оценить их качества. Однажды прислали перевод на японский, и я с почтением рассматривала эту книжку. Потом оказалось, что я ее держала вверх ногами и задом наперед.

О «Школе злословия»
Передача закрыта, новых проектов с Дуней Смирновой не будет — двенадцать лет вместе проработали и достаточно. Мы обе устали от «Школы злословия». Дуне есть чем заниматься — она фильмы снимает. Несколько лет назад передачу уже закрывали, а теперь наш договор не продлили по причине того, что мы не в формате. Нас стали давить и теснить, и время трансляции с пятидесяти двух минут сократилось до тридцати восьми. Мы старались звать людей, которых никто не знает. Но представить человека, сделать так, чтобы он проявился в ответах на вопросы, за полчаса невозможно.

О своей принадлежности к язычеству
Я отношу себя к христианству, но это не мешает мне интересоваться язычеством. Никто ничего не знает о Боге. Современное христианство — это результат церковной политики в районе IV века и позже, проведенной во времена Вселенских соборов, на которых епископы устанавливали каноны. Я понимаю религию как нечто более таинственное, широкое, теплое, доброе и загадочное, нежели то христианство, которое нам сейчас пытаются преподнести. Церковная вера отличается от истинного понимания Бога, как нормальная еда от бургеров.

О принятии закона о запрете мата в произведениях искусства
Всякое затыкание рта мешает. На обложке «Легких миров», которые вышли до первого августа, было велено поставить 18+. По моим наблюдениям, мат преимущественно используется людьми до восемнадцати лет, потом они успокаиваются и им становится легче. Следующий тираж выходит после первого августа, и он будет весь завернут в целлофан с крупной надписью 18+, означая: «Да, там есть мат! Бери!»

О развитии литературы
Никуда литература не идет, она всегда находится на одном месте. Появляется человек со своим голосом, и он сообщает о мире, который за последние пять тысяч лет базово не изменился. Трагическое проживание жизни, вопросы «к чему?», «зачем?», «как?», «нельзя ли иначе?» — он не успевает найти ответы, как вот уже умирать пора. Первый текст, важный для европейской литературы, — шумерский, о царе Гильгамеше, который задумался, почему надо умирать. Сейчас люди пишут о том же самом. Они славят жизнь, которую проживают, или испытывают горечь от ее кратковременности.

Я не читаю современную литературу, потому что это отнимает время от написания своих текстов. Я не могу на всех кораблях путешествовать в один и тот же порт. Но после того, что случилось недавно в метро, советую познакомиться с книгой Александра Терехова «Немцы» — это про московскую мэрию и префектуру. Из книги становится понятно, как все устроено и почему происходят такие ужасы.

О своем отношении к Александру Солженицыну
С одной стороны, он написал великие книги, лучшая из которых «Архипелаг ГУЛАГ», которая многим людям открыла глаза на происходящее. Первый том написан высокохудожественно, картины Дантова ада показаны в высшей степени мощно. Но история взаимоотношений Солженицына с его поклонниками — это история вполне кровавая, там труп на трупе. Я разговаривала с разными, не связанными между собой людьми, которые были преданы Солженицыну и по разным причинам оказались им вышвырнуты. Я вижу в этом вечную историю: можно быть в чем-то гениальным, а в чем-то — чудовищным, никто не гарантирован от того, чтобы не сеять зло.