Мы с Севой шли по Фонтанке… Сева говорил, поблескивая золотыми очками:
— Даже не знаю, что тебе рассказать… У тебя такая яркая биография: отец художник, мать писатель. Ты жила в эмиграции… А моя биография — такая обычная… Родился в новостройках. В бедной еврейской семье… Родители — техническая интеллигенция. Во дворе дразнили жидом… Научился драться. В школе тоже дразнили. Бросил: ушел в ПТУ… Потом техником на завод…Там научился пить… Однажды с ребятами продали налево деталь… Ну, потом, как водится, суд… тюрьма, колония… вышел на химию. Вернулся… женился… Родился первый ребенок… Потом решил бросить завод к чертовой матери… Устроился вести кружок — в доме пионеров …
— А как ты содержал семью?
— Играл в шахматы на деньги. В Катькином садике.
Вот так у нас тут выглядит типичная неяркая биография. Такое уж тут у нас яркое место.
Куда ни плюнь — попадешь на Жестокий романс. Или в кадр из фильма «Однажды в Америке».
Турьма, судьба… Шахматы… стихи.
У Севы нынче пятеро детей. От многих разных жен. В шахматы он действительно играет великолепно. А в поэзии он ярый апологет фединькопротасовщины и прочего «ямщикнегонилошадейства». С ним хорошо пить зимней ночью в подвальчике, где наливают.
В таких подвальчиках непременно водится шахматная доска, так что можно не волноваться —деньги не кончаться…
Вот тут читать много http://seva-g.livejournal.com
А вот из последнего:
* * *
В зазеркалье зеркального шкапа,
Отражённым мгновеньем дыша,
Амальгамою по сердцу шкрябать
Может сослепу дура-душа.
Не прогонишь — её — не пригонишь,
В той симметрии что-то не так:
К ней хмельной головы не приклонишь,
Пропадёшь — за посмертный пятак.
Запятыми наивно не путай,
Отделяясь от слов и теней:
Уходи, будто с детства не пуган,
Сквозь прижизненный перечень дней.
И стихи — лишь привычка, примета;
Толк от них — никчемушный, поверь:
Ни ответа, ни зги, ни привета —
Лишь легонько прикрытая дверь.
* * *
Наполняет комнату свет,
Возвращает из темноты
И минуты, и года, и привет:
Без понтов берёт легонько на «ты».
Уверяет: как ни путай себя,
Ни крути судьбу за — что там у ней?…
Ни менжуйся, мысль вотще теребя,
Не становишься счастливей, умней.
Ночь крадёт черты из мира вещей,
И даёт намёки строить мечты,
И мосты сжигает наших речей,
Реки лет пускает вспять до черты.
На черта нам череда дней-ночей?..
Но — катаемся в качельном строю!
Я вдоль сумерек землёю ничьей
Вдруг найду ответ-дорогу — свою?..
Опять Египет
1
Я путаю время и путаю ночи на дни,
А время опять накрывает своей канителью —
И движется вспять, и нудит поминутной капелью,
Кошачьею лапой цепляя, и память саднит.
На ближнем востоке рассыпчато время течёт:
Корявые пальмы трясут опахалами листьев —
Сравнить невозможно с родной петербуржскою слизью,
Где дням у недели ведётся дотошный подсчёт.
Конечно, вернёмся: расписано наперечёт,
Останутся здесь миражи — наших судеб фантомы,
А в петле Невы, до последнего дома знакомый,
Мой город сей опус, глумливо осклабясь, прочтёт.
2
Тени вечера легли на лицо —
Это время примеряет рубцы.
Мы, Фортуны раскрутив колесо,
Воспаряем и шалеем… Глупцы!
Оставляя берега облаков,
Неба синь вверяя синьке морей,
Кормим кошек, бережёмся богов,
Даже держимся, как можем, корней.
И пока нам нипочём темь да тишь,
Паутину лет зря время плетёт —
Нет, не липнет на лице. Ты сидишь
В колесе Фортуны — первый пилот!
Приглядись: там, вдалеке — синева!
Жвачку дней, безмолвней рыбы, жуём!..
Ждёт, удавкою — сжимает Нева
Град Петров, где мы гостями живём.
3
Тот край, где море лениво ласкает берег,
А время-не-оберег чуть серебрится в ртуть,
Ты сам, сколько можешь, его забираешь в мере
Аптекарско-точной, чтоб снова себя вернуть.
Бессрочно и бережно, пятнично бредит голос —
Так пьёт муэдзин верный воздух, так ловят взгляд!..
Путь вьётся, как волос по ветру, и в нашу волость,
И мякишем белым лёг по небу след — назад!
* * *
Светлый Смольный Собор
Над смолённою рябью Невы,
Толстосумое время
Беспамятно дышит в затылок,
Но ведёт за собой —
Нет ведь равных ему рулевых!..
И во всех, и со всеми
Янтарною правдой застыло.
Вдоль по набережной
Береги каждым шагом его,
Через убыль сквозь прибыль —
Попутному ветру навстречу…
Смотрит город речной
И морской — на раба своего,
Не мигая — по-рыбьи,
Раззявив хлебало наречий.
* * *
Мне вино по здоровью, совсем ни к чему…
Можно водку и пиво, коньяк, вискарёк:
От вина кайф не в кайф моему кочану,
Из желудка рыгательствам гадкий курок
Организм спускает и не комильфо
Я себя ощущаю, а водка — ништяк!
И привычный приход, и похмелье легко
Я смакую. Винтом? Ваш карман не иссяк?
Из горла да винтом исполняю на бис,
Потому что люблю почитанье толпы.
А вино — ни к чему, говорю как артист:
Мне — водяры. В стакан! Как же люди глупы…
* * *
Годы — это решето. Пропускают понемногу…
Дни и ночи — ячеи, ты идёшь со всеми в ногу
И не в ногу, и не в руку — сны, бессонницы, порукой
Лишь слова, но только — чьи?..
Мы и сами — решета, сосчитаем ли до ста?
Где орёл, а где решётка, где малина — как с куста?
Также наши ячеи — лишь слова, но только чьи?
Сезонные зарисовки
1
Завтра — февраль.
И ещё не конец зимы.
Столько дорог в рай —
Хочешь, возьми взаймы?
Мне пока ни к чему —
Бродишь, а веры нет.
С неба — по чесноку —
Падает снег.
Время писать слова,
Водку, как воду пить.
Время, оно — молва,
Воду, как водку, лить
На жернова часов,
Вдоль на круги чувств.
Пить, как ловить число,
Вдохом на выдох уст.
Завтра — ещё зима,
Ветер бросает снег.
Хочешь сойти с ума?
Прошлое — тоже: вслед.
Вскачь через ночь точь-в-точь
Дней бумеранг летит,
До мелочей охоч —
Всюду ищи петит.
Прорепетируй рай,
Сцену возьми взаймы.
Завтра будет февраль —
Крайний месяц зимы.
2
Весь город — как в преддверии войны:
На снежный бруствер хочется забраться,
И осмотреться. Танки не видны,
И где подмога, где снаряды, братцы?
По переходам к тайным блиндажам
Спешат вполне уверенные люди,
Но: вниз, по-муравейному дрожа,
Хотя не слыша грохота орудий,
В подземный путь. Гудит укрепрайон,
А враг нейдёт, и мне смешно и жутко:
Неужто мы прошли свой Рубикон,
Но потерялись, точно Божья шутка?
3
Последний день зимы и — воскресенье,
А в понедельник, стало быть, весна
(в работе шаловливая весьма)
Возьмётся за снегов искорененье —
Надеюсь.
И высокое горенье
Нас пробудит от тягостного сна.
4
Веку век талдычил да колдовал:
«В плен года не брать, рядить — в карнавал!
Три семёрки — портвешок и очко,
А по-модному — Blackjack. Молочко
Из-под бешенной кобылы — мой век!
Так что жду привет-респект от коллег!
Мне, хотя уже de facto начхать,
Но должны они меня почитать…»
Так во сне моём — бодёр, хамоват,
Двадцать первый, от рождения — хват,
Вёл-держал беседу — чёрт заводной! —
А родной мой век молчал, как не-мой.
5
Вымерший город и вымерзший — до фонарей,
Заиндевевший дорогой-позёмкою через,
Светом случайным, прогорклым — в оконной норе,
И поседевший, как я, и зелёный, как вереск —
Розовым цветом проснётся, проспект оживёт —
Зашевелится в преддверье весны, что попутна,
Смерть обменяв на вполне адекватный живот:
Жжёнкою впустит по венам — добрейшее утро!
6
О чём говорить? Все слова — потаскухи,
А темы известны — давно и вполне,
Но эти полправды — от лени и скуки,
А ты — под волною, а я — на волне.
Махнёмся — не глядя? Конечно, братело.
«О чём…» — но вопрос календарно покрыт,
Ведь просто — без спросу — весна налетела,
И мы под волной онемели навзрыд.
* * *
А почему настоящий поэт не может быть и шарлатаном?
(из разговора)
Не давайте деньги шарлатанам,
Лучше их снесите проституткам.
Может быть поэт вором карманным,
Может он не властвовать — желудком?..
А рассудком? А фальшивить в столбик,
Различать вслепую дни и ночи?
Всё он может, как обычный гопник,
Только шарлатаном быть не хочет.