О «Маленькой жизни» Ханьи Янагихары с момента выхода книги на русском языке сказано уже много, но все как-то порознь. Разумеется, были и публичные обсуждения, и многочисленные комментарии на тех или иных ресурсах. В любом случае читательское внимание сфокусировано на доверенном критике, приковано к излюбленному сайту. Что, если попробовать собрать все мнения не просто в одном месте, а — в одно время: представить себе разговор о романе в формате, если угодно, «круглого стола» или онлайн в каком-то чате?
И вот, значит, собрались
Николай Александров, литературный критик, обозреватель радиостанции «Эхо Москвы»;
Лиза Биргер, литературный критик, «Ъ-Weekend», «The New Times»;
Александра Борисенко, переводчик романа «Маленькая жизнь», N+1, «Горький»;
Полина Бояркина, литературный критик, журнал «Звезда»;
Анна Гулявцева, литературный критик, редактор сайта «Прочтение»;
Сергей Ефимов, журналист ИД «Комсомольская Правда»;
Анастасия Завозова, переводчик «Маленькой жизни», «Афиша-Daily», «Горький»;
Катя Казбек, писатель, квир-исследователь, «Афиша-Daily»;
Сергей Кумыш, литературный обозреватель Фонтанка.ru;
Настя Курганская, обозреватель The Village;
Константин Мильчин, литературный критик, ТАСС;
Андрей Мягков, рецензент сайта «Год литературы»;
Анна Наринская, литературный критик, «Ъ-Weekend»;
Алексей Поляринов, писатель, переводчик, автор сайта «Горький»;
Мария Смирнова, литературовед, «Ъ-Lifestyle»;
Галина Юзефович, литературный критик, книжный обозреватель в проекте «Meduza»;
Ханья Янагихара, автор романа «Маленькая жизнь» (интервью «Meduza»),
и говорят о романе «Маленькая жизнь»:
Анна Гулявцева: Это история об архитекторе Малкольме, полном неуверенности и жажды обретения собственного голоса, о художнике Джей-Би, эгоистичном в творческой самореализации, об актере Виллеме, ставящем дружбу превыше славы, и о юристе Джуде, который поначалу кажется на богемном фоне своих друзей до смешного прозаичным.
Галина Юзефович: Начинается как классическая история про юношескую дружбу на всю жизнь, эдакий современный парафраз вечного сюжета о мушкетерах, таких разных, но при этом таких неразлучных.
Мария Смирнова: История взросления поначалу маскируется под роман воспитания, а на деле оказывается скорее готическим триллером, где в роли мрачного дома со множеством потайных дверей выступает память главного героя.
Лиза Биргер: Это не совсем роман, а скорее арт-проект в словах, составленный из образов настолько чистых и сильных, что невозможно выбрать среди них главный. Источником вдохновения для писательницы стала ее собственная художественная коллекция.
Александра Борисенко: Для того, чтобы читать и понимать эту книгу, ничего дополнительного знать не надо.
Анастасия Завозова: В своей рецензии для New Yorker Элиф Батуман пишет о двойственности романа: с одной стороны, это лайфстайл-порно в духе «Секса в большом городе», с другой — роман о страдании и травме.
Катя Казбек: Редактор раздела «Книги» BuzzFeed Исаак Фицджералд называл книгу великим гей-романом.
Сергей Ефимов: Женщин в романе немного, все они второстепенны, а изначально автор даже хотела обойтись вообще без них.
Галина Юзефович: На протяжении первых ста страниц герои маются от безденежья, карьерной неопределенности, проблем с сексуальной идентичностью. После сотой страницы роман внезапно ускорится и начнет тугой петлей затягиваться вокруг двух по-настоящему главных героев — Виллема и Джуда, а если еще точнее — одного Джуда.
Полина Бояркина: Герой был назван в честь святого Иуды Фаддея, защитника безнадежных (о чем становится известно лишь к середине романа).
Константин Мильчин: Джуд, непонятно почему (первые 550 страниц) хромающий человек непонятного происхождения и одновременно талантливый юрист, раздражает тем, что, как Иов, страдает от всех возможных и невозможных болезней.
Анастасия Завозова: Так для тех, кто не читал роман, «Маленькая жизнь» превратилась в какую-то хардкорную версию «Оливера Твиста» — жил-был сирота, но лучше бы и не жил вовсе.
Константин Мильчин: Потому что его жизнь, описанная во всех подробностях, максимально реалистично, кажется одним большим преувеличением. Непонятно, человек ли это или маска, придуманная с самой гнусной целью: выжать из читателя побольше эмоций.
Катя Казбек: Матерый критик Кристиан Лоренцен заметил, что единственный не выглядящий стереотипом персонаж романа — это залюбленный бабьим царством своей семьи художник Джей-Би.
Николай Александров: Такое впечатление, что все герои не просто сделаны на один лад, но это просто один и тот же персонаж, и лишь писательские ремарки позволяют нам понять, что мы имеем дело с разными людьми. И они все отзывчивы, дружелюбны и обеспокоены болезненным состоянием главного героя.
Катя Казбек: Между тем Джуд прекрасен. Он — амальгамация заброшенных, изолированных детей из книг, которые мы все читали в детстве, от чахоточных девочек у Достоевского до замызганных крестьянских мальчишек у Чехова. Болезненность, безвредность, безродность, израненность, красота и совершенная неспособность видеть свою важность и ценность делает Джуда каким-то совсем бестелесным, трансцендентным и очень влекущим.
Анна Гулявцева: Он исполняет затертые до дыр американские мечты: машина, лофт в Сохо, дом у озера, вдали от цивилизации, безусловно, с панорамными окнами.
Галина Юзефович: Мы узнаем, что же у него с сексуальной ориентацией, почему он так плохо ходит, когда он выучился так прекрасно петь, играть на фортепиано, готовить и решать математические задачи, а еще почему он никогда не носит одежду с коротким рукавом, что хранит в пакете под раковиной и как коротает одинокие ночи. И каждое из этих открытий будет бить под дых — все сильнее и сильнее.
Сергей Кумыш: Для кого-то это книга о насилии, и оспаривать или осуждать эту точку зрения совершенно бессмысленно. Кто-то скажет, что это, возможно, первый в мировой литературе роман, где дружба — не вспомогательный сюжетный инструмент, а основной объект рассмотрения.
Полина Бояркина: Отношения с друзьями могут рассматриваться как способы преодоления травмы Джуда; дружба оказывается своего рода вспомогательным элементом, а не центральной темой.
Сергей Кумыш: Каждый смотрится в роман, как в зеркало, и непременно видит что-то свое.
Андрей Мягков: Провернуть такой трюк Янагихаре помогает свободная от обязательств композиция: застав друзей на экваторе третьего десятка, мы сопровождаем их куда-то в старость, а по пути погружаемся в детство, прыгаем в будущее и возвращаемся в относительное настоящее.
Алексей Поляринов: Такая композиция позволяет сделать историю не только очень динамичной, но и добавить в нее элемент тайны, квазидетективный сюжет — читатель сразу замечает белые пятна в биографии главного героя и начинает задавать вопросы: как Джуд получил свои травмы? и почему он увиливает от разговоров? Автор постоянно заостряет на этом внимание.
Константин Мильчин: И ровно в тот самый момент, когда ты начинаешь понимать, куда ты попал, следует пара внезапных флешбэков, чтобы читатель особенно не забывался. Про самые важные детали о героях автор сообщает нам максимально незаметно, внутри не особенно примечательных рассуждений.
Андрей Мягков: Какие-то вещи Янагихара сообщает без околичностей, прямым текстом, но за весь роман ни на страницу не теряет поразительный навык увязывать характер и его проявления в абсолютно естественные жесты, которым прямой текст не нужен — и это, конечно, высший пилотаж.
Катя Казбек: Иногда то, что делает Янагихара с местоимениями или наречиями, хочется расчеркать черной гелевой ручкой, а саму ее отправить на курсы по структуре сюжета и фильтровке клише.
Анастасия Завозова: У Янагихары очень прозрачный, очень ясный язык, и именно эту прозрачность и простоту передать было сложнее всего. Кроме того, сложность романа Янагихары в том, что у нее нет фигуры рассказчика. Она словно камера, которая все фиксирует, ничему не давая оценки.
Александра Борисенко: У Янагихары камера все время двигается, и когда мы видим мир глазами Виллема, она называет Виллема не по имени, а «он», а когда глазами Джей-Би, Джей-Би все время «он», а когда Джуда — Джуд все время «он».
Анна Гулявцева: Если в «Маленькой жизни» и есть что-то неправдоподобное, то явно не само насилие, а его распределение среди людских судеб.
Сергей Кумыш: Вы будете лишь смотреть на серию обрывочных картинок и в очередной раз убедитесь, что жизнь несправедлива. А значит и литература справедливой быть не должна.
Константин Мильчин: Непрерывно, на каждой странице, книга будет терзать непрерывным потоком невзгод, которые будут резать, ранить, проникать под кожу, заставлять так же страдать, заставлять мучиться от приближения следующей страницы, где все будет еще хуже.
Ханья Янагихара: Эта книга пытается создать настроение, которое становится темнее и безжалостнее по ходу дела, и это было необходимо.
Полина Бояркина: Автор использует некую универсальную матрицу описания эмоционального переживания, потому-то читатель и может отождествить себя с героем.
Анна Гулявцева: «Маленькая жизнь» ‒ роман нового времени. Оно новое по мироощущению: в нем нет традиционно четких границ между старостью, молодостью, мужским, женским, цветом кожи и глаз, сексуальными предпочтениями, гастрономическими пристрастиями, даже границы между странами здесь какие-то несущественные.
Анна Наринская: Это время души, где счет ведется на любови, ссоры, разочарования, трагедии и примирения. Герои не меняются, их чувства не притупляются, их фобии не меркнут. И в этом есть что-то очень точное про возраст — все той же души.
Лиза Биргер: Роман очень тщательно выверяет собственные внутренние часы и избегает любых конкретных примет времени.
Ханья Янагихара: Когда убираешь эти вещи из повествования, ты ставишь читателя в пределы очень маленького и очень конкретного мира — эмоционального мира героев. Читателю больше некуда деваться, нельзя ничего объяснить внешними событиями. Он не может сказать: «Ну герои так поступают, потому что дело происходит сразу после 9/11 и страна в шоке».
Анна Наринская: Вообще-то в том, как Ханья Янагихара устраивает свою книгу, есть много искусности (умно-человеческая интонация русского перевода дает это почувствовать).
Полина Бояркина: Ощущение тотального авторского контроля мешает воспринять роман как подлинно гениальное художественное произведение.
Николай Александров: Здесь — все плоско, картонно, сентиментально, многословно и до ужаса монотонно.
Лиза Биргер: Янагихара абсолютно антисентиментальна, в ее идеально сконструированной и безжалостной книге пот и кровь становятся таким же строительным материалом, как любовь и дружба. И к тому и к другому она по-своему равнодушна, это и страшно, это и цепляет.
Настя Курганская: Янагихара создает прецедент спокойного, недраматизированного разговора о самых страшных вещах и о прошлом, которое остается частью настоящего. Намеренным стиранием примет времени подчеркивает, что трагедия насилия — явление вневременное.
Алексей Поляринов: «Маленькая жизнь» и подобные ей книги очень нужны сейчас — они создают контекст, в рамках которого обсуждение больных и интимных вопросов может перейти на более цивилизованный уровень.
Александра Борисенко: Книга говорит о многих вещах, о которых наше общество говорить не умеет вообще. Янагихара говорит, что ей интересно было писать о мужчинах, потому что культура запрещает им выражать страх, стыд, отчаянье, навязывает им некий кодекс мужественности, который оборачивается неспособностью говорить об определенных вещах.
Ханья Янагихара: Мы приравниваем силу к стоицизму и, поступая так, лишаем мужчин возможности выражать полный спектр человеческих эмоций. А у этого, конечно, есть разрушительные последствия, и они касаются не только мужчин, но и женщин.
Константин Мильчин: «Маленькая жизнь» эксплуатирует чувства читателей, снимая с циников их защитный доспех.
Сергей Ефимов: В какой-то момент со стыдом констатируешь, что шмыгаешь носом.
Сергей Кумыш: Лично я рыдал — так сильно, что временами терял способность видеть.
Кадр на обложке статьи: сериал Girls
