Евангелие от Марка
И, встав, Он запретил ветру
и сказал морю: умолкни, перестань.
И ветер утих, и сделалась великая тишина.
И сказал Он им: что вы так боязливы?
как у вас нет веры? И убоялись
страхом великим и говорили между собою:
кто же Сей, что и ветер
и море повинуются Ему?
(Марк 4:39-41)
Когда я купил себе первый экземпляр Библии, как раз версию короля Иакова, меня сразу же привлек к себе Ветхий Завет, особенно его маниакальный, карающий Бог, который раздавал всему своему избранному, долготерпеливому народу такие кары, что у меня просто челюсть отваливалась — я никак не мог поверить, что в желании отомстить можно дойти до таких глубин. У меня тогда начался бурный интерес к литературе, связанной с насилием, причем это шло рука об руку с ощущением, не имевшим имени, что божественное начало присутствует во всем окружающем меня. И вот, когда мне стало уже больше двадцати, именно Ветхий Завет действовал прямо на ту составляющую моей натуры, которая заставляла меня поносить этот мир, освистывать его и оплевывать. Я верил в Бога, однако я также верил в то, что Бог зол, пагубен и что если уж Ветхий Завет вообще можно считать свидетельством чего бы то ни было, то этому он точно прекрасное свидетельство. Зло, грех существовали внутри него, казалось, так близко от поверхности жизни, что можно было почувствовать его безумное дыхание, воочию видеть желтый дым, вздымающийся со многих страниц Ветхого Завета, слышать стоны отчаяния, от которых кровь стыла в жилах. Это была великолепная, кошмарная книга, и она же заодно была Священным Писанием. Но рано или поздно, человек взрослеет. Обязательно. И все смягчается. Ростки сострадания начинают, наконец, пробиваться сквозь трещины в черной, испытавшей немало горестного почве. Ярости, обитавшей в тебе прежде, больше не требуется какое-то имя. Тебя уже совершенно не утешают картины того, как вконец свихнувшийся Господь насылает мучения на род людской, — ведь ты постепенно учишься прощать: и себе самому, и миру вокруг тебя. И этот Господь из Ветхого Завета претерпевает постепенное перевоплощение в твоей душе, цветные металлы обращаются в серебро и злато, а ты сам уже начинаешь согревать мир.
И вот, в один прекрасный день, я познакомился с викарием, священником англиканской церкви, который предложил мне на время отложить Ветхий Завет, а пока почитать Евангелие от Марка. Я на том этапе Новый Завет не читал, потому что в нем речь шла об Иисусе Христе, а это был, насколько я помнил с детства, когда пел в церковном хоре, этакий слюнявый, вселюбящий, анемично-хилый тип, которого церковь обратила в собственную веру. Я ведь лет до десяти пел в кафедральном хоре Вангарафтского собора, в австралийской провинции, но даже в том возрасте, помню, мне все казалось, что история там приключилась какая-то жидкая, невыразительная… Потом это же была англиканская церковь: там вера, что кофе без кофеина, а Иисус и был их Богом.
— А почему от Марка? — спросил я.
— Потому что короткое, — отвечал викарий.
Что ж, как раз тогда я был готов заняться чем угодно, поэтому, вняв совету викария, прочел это Евангелие, и оно меня подняло ввысь…
Не могу не вспомнить картины Холмэна Ханта, что изображают Христа, облаченного в мантию, грустного и прекрасного, со светильником в руке — Он как раз стучится в чью-то дверь. Дверь в наши души, надо полагать. Свет в картине неяркий, маслянистый, в окружающих Его, поглотивших все сумерках. Христос таким мне вдруг и явился, как lumen Christi, в тусклом освещении, в печальном свете, однако света этого было достаточно. Изо всех книг Нового Завета — от четвероевангелия, через все Деяния и сложные, до предела насыщенные Послания Павла, к пугающим, тошнотворным Откровениям — лишь Евангелие от Марка действительно смогло овладеть мною, завладеть моим вниманием.
Исследователи Библии обычно сходятся на том, что Евангелие от Марка было написано первым из четырех Евангелий. Марк записал беспорядочные рассказы о событиях, составивших жизнь Христа, прямо из уст учителей и пророков и затем организовал их в своего рода биографическое повествование. Он сделал это, однако, с таким напряжением, затаив дыхание, с таким упорством, в рассказе столь маниакальном по своей интенсивности, что можно подумать, будто это ребенок пытается рассказать о чем-то чудесном, невероятном, нагромождая одно событие на другое, как будто от успеха его рассказа, от того, поверят в него или нет, зависит судьба всего мира — а Марк явно именно так и считал… «Тотчас» и «немедленно» — вот какие слова связывают одно событие с другим; все там только и знают, что «подбегают», «ужасаются», «кричат» или же «вопиют», так что миссия Христа лишь разгорается на этом фоне, подчеркивая свою жгучую безотлагательность. В Евангелии от Марка слышится стук костей — в нем все так обнажено, все на таком нерве, в нем так мало информации, что повествование исполнено грустью невысказанного. Глубоко трагедийные сцены описаны настолько просто и настолько реально, с такой явной экономией средств, что в них едва ли не осязаемой становится ничем не скрываемая скорбь. Начинается рассказ Марка с Крещения, и мы «немедленно» видим одинокую фигуру Христа, который крестился от Иоанна в реке Иордан и которого дух немедленно уводит в пустыню. «И был Он там в пустыне сорок дней, искушаемый сатаною, и был со зверями; и Ангелы служили Ему» (1:13). Вот все, что сказал Марк об искушении, однако стих там весьма эффектен, благодаря присущей ему простоте таинства и скупости средств.
Сорок дней и сорок ночей Христа в пустыне немало говорят о том, сколь одинок Он был — ведь когда Христос отправился со своей миссией по Галилее и пришел в Иерусалим, Он оказался в пустыне души, и там все Его излияния чувств и все Его блистательные, драгоценные мысли, порожденные его воображением, в свою очередь не вызывали отклика: их не понимали, им давали отпор, их игнорировали, над ними насмехались и их всячески поносили, так что в конечном счете дело дошло до Его гибели. Даже Его ученики, Его сподвижники, которые, как нам хочется надеяться, вот-вот зажгутся от яркого горения Христа, по-видимому, постоянно пребывают в тумане непонимания, они лишь плетутся за Христом из одной сцены в другую, почти ничего или совсем ничего не понимая в том, что творится вокруг них… Столько раздражения, столько разочарования и гнева, накопившегося у Христа, прорывается порой на поверхность, что они, кажется, разъедают Его — а направлено это на Его учеников, притом на фоне их полного непонимания, насколько же Он все время одинок, в какой изоляции находится. Внутреннюю энергию, грандиозное напряжение рассказу Марка придает самый контраст между божественной вдохновенностью Христа и тупым рационализмом окружающих Его. Пропасть непонимания между ними столь глубока, что друзья Его, «ближние Его пошли взять Его», поскольку решили, что «Он вышел из себя» (3:21). А книжники и фарисеи, что однообразно настаивали на соблюдении буквы Закона, дают Христу прекрасный повод высказать свои самые блистательные мысли. Даже те, кого Христос исцелил, предали Его — потому что сразу же понеслись по улицам с рассказами о деяниях чудодейственного лекаря, и это после того, как Христос настоятельно просил их никому и ничего об этом не говорить… Он даже от матери родной отрекается — за то, что она не смогла понять Его. На протяжении всего Евангелия от Марка Иисус Христос находится в глубочайшем конфликте с миром, тем самым, который Он взялся спасти, и это чувство одиночества, что окружает Его, порой становится попросту невыносимым в своей интенсивности. Даже в последний час свой Христос возопил с креста, потому что Бог, как Ему это показалось, оставил Его в одиночестве: «Элои! Элои! Ламма?савахфани?» (15:34).
Ритуал крещения, — то есть смерть своего прежнего «я» ради рождения нового, — подобно многим другим событиям жизни Христа, метафорически окрашен Его последующей смертью на кресте, и именно Его смерть на кресте проявляется как могучая, непреходящая, незабываемая сила — особенно в Евангелии от Марка. Его предощущение этой смерти и Его поглощенность ею тем более очевидны в Евангелии от Марка, поскольку оно исключительно коротко сообщает о событиях Его жизни. Из рассказа Марка может создаться впечатление, будто практически все, что Христос делает, лишь приближает и подготавливает Его смерть: и Его раздраженная реакция на своих же учеников, и Его страх, что так и не поняли они все значение Его поступков; и то, как Он беспрестанно дразнит священнослужителей в храме, как возбуждает толпу; как Он творит чудеса, чтобы их свидетели смогли навсегда запечатлеть в памяти масштабы Его богоданных возможностей. В Евангелии от Марка главное внимание уделено завершению жизни Христа, Его смерти — и звучит эта тема настолько сильно, что можно подумать, будто Христос полностью поглощен Своей скорой кончиной, будто всю Его жизнь определяла только Его смерть…
Христос, возникающий перед нами со страниц Евангелия от Марка, бредет тяжкой поступью по вроде бы случайно возникающим, неуправляемым событиям собственной жизни — в этом образе для меня оказалось столько звенящей насыщенности, что я не смог устоять. Христос говорил со мной из тиши своего одиночества, сквозь тяжкий груз собственной смерти, сквозь гнев и ярость ко всему мирскому, сквозь собственную печаль. Христос, как мне начало казаться, стал жертвой полной неспособности человечества к творческому воображению, полного отсутствия у людей фантазии — Его пригвоздила к кресту, так сказать, творческая несостоятельность окружающих.
Евангелие от Марка не перестает одушевлять мою жизнь, являясь теперь главным, коренным источником моей духовности, моей религиозности. А Христос, Которого предъявляет нам наша, англиканская, церковь, этот бескровный, умиротворенный, безмятежный «Спаситель», — Кто способен лишь кротко улыбаться детям или же упокоенно висеть на кресте, — это не истинный Христос, церковь лишила Его действенной, творческой скорби или бурлящего гнева, который столь сильно проявляется именно в этом Евангелии. Таким образом, церковь не признает в Христе Его чисто человеческую природу, но выдвигает на передний план фигуру, которую нам, людям, разрешено лишь «прославлять», однако с нею не возникает контакта, нет точек соприкосновения. Неотъемлемо важная составляющая человечности в образе Христа из Евангелия от Марка дает нам возможность делать соответствующие наметки в отношении собственной жизни в будущем — то есть у нас появляется некий идеал, к которому мы можем стремиться, а не просто чтить его: идеал, который способен помочь нам выйти за пределы банальности будней, обыденного существования и не заниматься при этом самобичеванием, постоянно повторяя мысль о том, сколь мы низки и недостойны. Если мы будем без конца прославлять Христа во всем Его Совершенстве, мы никогда не встанем с колен, а головы наши так и останутся склоненными на грудь от сострадания. Но ясно одно: Христос вовсе не это имел в виду — Он ведь явился как освободитель. Он понимал, что мы все на самом деле, простые смертные, кого сила тяжести приковала к поверхности Земли; что все мы ординарны и заурядны, но что именно собственным примером Он освободит нас, наше воображение, наше творческое начало - чтобы мы смогли воспарить. Короче, чтобы мы стали такими же, как Христос.