Огни взлетно-посадочных полос

Представим писателя человеком, смотрящим в окно. На что будет направлен его взгляд? В зависимости от фокусировки он может видеть либо собственное отражение, либо оконное стекло в трещинках и следах от непогоды, либо вид из окна. Разнообразие достаточное для того, чтобы выбор одной из точек зрения стал основой будущего произведения.

Но есть и такие писатели, которые, подходя к темному окну, смотрят на отражение освещенной комнаты. Призрачность людей, теплящихся на стекле блеклыми и расслоенными фигурами, или свобода тайного наблюдения происходящего за спиной — что из этого более привлекательно? Впрочем, в свой новый роман Даниэль Орлов вложил комплекс двух составляющих, сработав не прямым попаданием, а рикошетом.

Множество сюжетных хитросплетений делают фабулу уязвимой для пересказа. «С надрывом», — обычно резюмируют такие книги. Отразить уровень сложности конфликта способно лаконичное перечисление героев: папа, девочка, ее брат и его любовники. Даже не сказать, чего здесь больше — Гринуэя или Альмодовара. История одной большой семьи, где роли мужей и жен, братьев и сестер, любящих и ненавидящих так же нестабильны, как мозаичные картинки калейдоскопа, читается лишь с перерывами на проветривание.

Однако путаница и круговерть коллизий создает обратное впечатление: не полноты рассказа, а недосказанности. Словно автор набрасывает петли одну за другой, чтобы скрыть и запрятать самое главное. Похожим образом мужчина после возвращения хозяйки своего дома будет в подробностях излагать, что наполняло его дни в эту неделю, до последнего скрывая усохшие цветы.

Имя, вынесенное в название книги, принадлежит девушке. Несмотря на то что за ее судьбой с детских лет и до среднего возраста следит читатель, она по сути является тем окном, которое транслирует невнятное изображение главного героя. Альфа и омега книги, творец трех детей и бремя трех жен, он лишь отбрасывает тень, точно плывущее по небу облако, напитывая осадками тех, кто отверзает ему душу.

Собственно, и само сочетание слов «Саша слышит самолеты», характерное для письма Орлова своим ритмом и мелодикой, указывает не на действующее лицо, а на вектор его устремлений. Чуткость, которая была развита у Саши с ранних лет «игрой в разведчиков» (так называлось обязательное условие обращаться к папе при посторонних «дядя Гена»), приняла гипертрофированные формы после разлуки с этим единственным в ее жизни любимым человеком. Не построив своей семьи, точнее, загубив ее по образу и подобию родителей, Саша мысленно взывает: «Отче наш!» — пытаясь за гулом самолетов расслышать ответ.

«Кто этот человек и почему, разрази его гром, он все еще жив?» — этой мыслью задается сам герой, появляясь в финале романа на берегу Финского залива. Следы от подошв, которые читатель наблюдал на протяжении всего повествования, наконец приводят к одинокой фигуре, бредущей по пляжу к своему небольшому дому, к своей новой семье.

Все, что было написано до этой главы, обретает смысл и обоснованность. Внутренний монолог героя, такой, каким он мог бы звучать на Страшном суде, пожалуй, был главным импульсом для создания этой книги, ведь «когда бы ты не спросил: „Quo vadis, Domine?“, у тебя всегда найдется причина вернуться назад, чтобы быть распятым вниз головой на своих ошибках».

Пребывание Саши в этом мире, ее дар резонанса и проклятие кротости стали единственной возможностью оправдания мужского малодушия. В конце концов, «женщина сама по себе не существует: она — тело и отраженный свет».