- Политика литературы — поэтика власти / Сб. статей под ред. Г. Обатнина, Б. Хеллмана и Т. Хуттунена. — М.: Новое литературное обозрение, 2014. — 288 с.
Немного школьной математики восьмого класса. Герметичное заглавие, ловкий каламбур, кажется, раскрывает не самое очевидное тождество. Поэтика так относится к литературе, как политика — ко власти. Если оба выражения тождественны друг другу — произведение имеющихся множителей тоже будет идентично. Политика * Литература = Поэтика * Власть. Продолжая ряд преобразований, мы вправе предполагать, что с легкостью определим любое из понятий, участвующих в нашем уравнении, наведем аналитическую оптику на необходимый объект, уже заданный контекстом остальных членов. Оставим на время вопрос о какой-либо целесообразности разбираемого тождества. Постараемся конспективно описать статьи рецензируемого сборника, условно разделив его содержание на группы, соотносимые с каждым из членов.
Власть = (политка * литература) / поэтика
В статье Юрия Цивьяна «Кино и власть — первое свидание» пунктиром намечена история различных видов репрезентации власти. Так, император Николай II в кадре всегда статичен, лишен голоса. Не учитывая техническое несовершенство молодого кинематографа, рассматривая лишь композицию кадра, исследователь видит следы принятого еще в Византии канона изображения власти: царь находится в окружении своего народа, внемлющего ему и безотрывно смотрящего на него. Большевики используют иную стратегию: власть погружена не в контекст стратификации общества (что в конечном счете может быть выражено только визуально), но в информационное поле (Ленин с газетой, в движении, в говорении). «Императору власть дана от Бога, большевизм — власть от информации».
Большая часть статей сборника описывает властные отношения сугубо внутри культурных институтов. Так в статье Магнуса Юнггрена «Марк Алданов и Нобелевская премия» рассматривается случай известного писателя-эмигранта, которым завладело непреодолимое желание заполучить себе почетную награду. Алданов в течение более двух десятилетий настойчиво предлагает свои романы для перевода на шведский язык, ведет чинопоклонническую переписку с внутренними рецензентами Нобелевского комитета, встраивается в «российские» коалиции (в разные годы с Горьким, Буниным, Бальмонтом, Шмелевым и т. д.), лоббирующие интересы литературы эмиграции. Несмотря на то, что Алданов не оставляет своих стараний вплоть до самой смерти (1957), еще в конце тридцатых годов влиятельная критика установила диагноз для его романов, определяемых одиозной антисоветской политической позицией, как художественно ограниченных и технически однообразных. Оставаясь в святом неведении, писатель занимается профанацией литературного творчества, штампуя тексты, равные по значимости (в глазах Нобелевского комитета) политической листовке.
Политика = (поэтика * власть) / литература
Политике поэта как определенного рода творческой деятельности, направленной на государственные нужды, посвящена статья Татьяны Степанищевой «П.А. Вяземский о Крымской войне: слишком долгая поэтическая память». Не слишком поэтически удачные, а потому и не востребованные критикой «Песнь русского ратника» или «Нахимов, Бебутов победы близнецы» тем не менее не должны читаться только с точки зрения красоты слога. По авторскому определению, это «рукопашные» стихи — стихотворный залп по вражеским редутам. Равно как поэт эпохи Просвещения, Вяземский мнит себя неотъемлемой частью государственной машины в период международного кризиса. А на войне, как известно, все средства хороши.
Подробному пересказу содержания, с учетом редакторских правок множества последующих переизданий школьного учебника по литературе 1970–1980-х годов, посвящена самая объемная статья сборника, «Последний советский учебник» Евгения Пономарева. Именно школьная библиотека, специально отобранная, адаптированная для воспитательных целей, и является самой незащищенной от властного политического контроля областью литературной продукции. Однако щепетильное описание пассажей из учебника о Пушкине, Толстом, Некрасове, Островском и т. д. приводит автора статьи к достаточно тривиальным выводам: «лишенный идейного стержня и заполненный пересказом, учебник напоминал тягучее желе». Равно как и рецензируемая статья, стоило бы отметить, если бы не множество эмпирических следов идеологии брежневской поры, безусловно полезных для специалистов-историков, изучающих период полураспада советского государства.
Литература = (поэтика * власть) / политика
Самое очевидное отношение художественного произведения или литературного деятеля к власти проявляется тогда, когда исследователем учитывается пересечение двух историй: в нашем случае истории России и истории (биографики) русской литературы. Схема проста: следует найти «болевую» историческую точку и посмотреть, чем в это время занимались писатели. Именно так раскрывает тему сборника большинство предложенных авторов, предлагая, однако, совершенно разные неожиданные сюжеты. Так, Олег Лекманов и Михаил Свердлов пишут историю «Н. Олейников в Бахмуте в 1921-1925-х гг.», в которой будущий обэриут, впоследствии блестящий редактор детских журналов руководит шахтерской газетой «Всероссийская кочегарка». Будучи на окраине светской вселенной, без каких-либо связей, вечно ироничному Олейникову удается издавать литературное приложение к рабочему «ежедневнику» с участием молодых звезд литературной сцены (Зощенко, Слонимского и т. д.). Не менее любопытной видится статья Татьяны Никольской «Богема и власть („Голубые роги“ и „H2SO4“)». Молодые поэты-авангардисты из Тбилиси (Тициан Табидзе, Паоло Яшвили и прочие) к своей жизни относились как к творчеству. Эпатаж гилейцев с грузинским колоритом. Несмотря на то, что сюжет статьи проворачивается как «закручивающаяся гайка» и история авангардных литературных групп заканчивается репрессиями, запоминаются «добрососедские», по-кавказски душевные столкновения поэтов и властей. Городской глава Тициану Табидзе: «Слышал я, что ты женился, да еще на княжне, и не знаешь, куда ее повезти. Так вот, я закрыл купеческой клуб на Ереванской площади, получай ключи и живи там».
Поэтика = (литература * политика) / власть
Наиболее рискованная исследовательская позиция — упорядочить изобразительные средства исходя из внешних нехудожественных критериев. Однако именно такого рода анализ не просто предполагает параллельное существование литературы и власти, но обнаруживает общие черты системы рабочих принципов, поэтических и политических. Так Владимир Хазан в статье «Поэтика как политика (случай Андрея Соболя)» исследует структурные особенности художественных произведений участника подпольных группировок, политэмигранта, пособника террористов, пишущего под псевдонимом Андрей Нежданов (заимствованного из тургеневской «Нови»). Подпольная жизнь диктует и «конспиративную поэтику» беллетристики Соболя, где герои часто меняют «паспорта» (нет закрепленных имен за определенным героем), мотивы заметают свои следы, а сюжеты в последний момент ускользают от читателя. Одна из самых интересных работ сборника, «От нормативной поэтики к поэтическим нормам: микросоциологические наблюдения над советской поэзией 30-х гг.» Кирилла Постоутенко, утверждает возможность изучения социологии поэзии — жанра, исконно венчающего башню из слоновой кости. Высчитывая статистику различного употребления метрической системы в поэзии 1930–1938 годов, исследователь решает: произошла ли поэтическая революция вслед за Октябрьской, главенствует ли новый тонический стих или в основном поэты бессознательно стремятся «подсюсюкнуть» ямбом.
Краткий обзор некоторых статей вряд ли способен охватить весь разноплановый материал сборника. С другой стороны, чтение насквозь «Политики литературы…» не даст окончательного ответа на вопрос, как читать художественный текст, размышляя про себя о политике. Однако в том, что размышлять и читать нужно одновременно, сомнений нет. Конференция в Хельсинки, участники которой и предложили статьи для рецензируемого сборника, состоялась без малого три года назад, но именно сегодня, когда политизация мыслящего населения доходит до своего предела, книгу удалось напечатать. Это не случайно. Это и есть политика литературы.
Политика литературы — поэтика власти
