- Мария Галина. Всё о Лизе. Время, 2013
- Мария Галина. Письма водяных девочек. Айлурос, 2012
Стихотворения Марии Галиной обладают удивительным свойством: подобно множеству живых существ, они организуются в своеобразную экосистему, где происходит постоянное внутреннее движение, пульсация материи, рождение новых образов и сюжетов — иными словами, эволюция. История мира возникает из реликтового болота текста; Мария Галина работает со знаком, как добросовестный исследователь — со своими живыми и ископаемыми объектами, то ли формулируя альтернативную теорию эволюции нашего мира, то ли описывая зарождение новой жизни в его пост-апокалипсическом будущем, то ли рассказывая о параллельной реальности, где действует непостижимая логика.
Я видал такое что сам не знаю
что это было
История мира — миф о жизни и смерти, точнее, о жизнях и смертях, сменяющих друг друга в нескончаемом и неостановимом потоке. Если попытаться расположить истории, составляющие две книги, в воображаемом хронологическом порядке, то можно сказать, что «Всё о Лизе» — повесть о жизни до смерти, завершающаяся библейским «и земля стоит исполнена величья / безвидна и пуста», а «Письма водяных девочек» — повесть о жизни после смерти. Однако, помня о цикличности любого мифа, можно с уверенностью поменять местами эти «до» и «после». С этой точки зрения эволюция также представляет собой цикличный миф, а человек ошибочно полагает её вектором — только потому, что в силу быстротечности своего существования не способен увидеть, что прямая — в действительности только фрагмент бесконечно огромной окружности.
Когда человеческий род покинет эти края,
Кто придёт им на смену? Разумные муравьи,
Крысы с ловкими пальцами? Думающие сурки?
Их мелкие боги, тотемные предки, мудрые старики…
Садовый бог, дриады, инопланетяне, водяные — бывшие водолазы, акула, выпускающая из пасти проглоченных ею людей, болотная камышёвка и горихвостка из устаревшей с точки зрения современной биологии «Жизни животных» Альфреда Брема, — всем им находится место в разработанной автором строгой систематике живых, неживых и сказочных созданий. Не романтический, но научный язык при говорении о мистическом, встраивание сверхъестественного в академический дискурс оказывается наиболее эффективным для разрушения полупрозрачной границы между потусторонним и посюсторонним, создаёт ситуацию, в которой самые фантастические существа обретают право голоса.
это были
всякие мокрые мелкие
шевелящиеся
обрастающие скелетами
теперь они мёртвые
розовые белые
сухие крошащиесяизвестняки способны
медленно разлагаться
до углекислого газаперекристаллизироваться
до белого розового мраморапроизводить мёртвых безумных богов
минерализоваться
нуммулиты
осколки света
отблёскивающие в скальных плитах
точно крохотные монеты
минерализовавшиеся слёзы
чечевицеобразные линзы
искривляющие пространство
позднего кайнозоя
верхнего неолитавымерший род корненожек
В захоронениях древних царей, в палеозойских отложениях, в вечной мерзлоте, в невидимом глазу микромире Мария Галина обнаруживает свидетельства присутствия в привычной человеку действительности второй, подчас гораздо более настоящей реальности, которая существовала до и будет существовать после, которая может показаться пугающей, но при детальном рассмотрении оказывается скорее обнадёживающей, как обнадёживающе всё вечное и абсолютное, всё, не подверженное окончательному распаду и необратимой смерти.
И водяные девочки, запрокинув голову, смотрят туда,
где скользят по морской поверхности чудовищные суда,
чёрные авианосцы, плавучие города,
водяные девочки перепончатыми лапками машут им вслед
их прозрачные жабры омывает светящаяся вода.
Парадоксальным образом текст, в котором добрые боги превращаются в чудовищ, спящих на дне мирового океана, звучит почти оптимистично. Систематика не рассматривает человека как «венец творения», для неё Homo sapiens — только строчка в длинном перечне видов. Отрастёт ли у человека русалочий хвост, проклюнутся ли на лбу рожки, — суть от этого не изменится, «потому что главное — это сердце».
В художественном мире Марии Галиной жизнь и смерть неизбежны, но никогда — не окончательны; их взаимоперетекание безболезненно: главная героиня повести «Всё о Лизе», умирая, в своих грёзах оказывается на берегу моря, то есть именно там, где зарождается новая жизнь, начинается следующий виток эволюции.
Говорят, что в глухие безлунные ночи
Не доезжая кафе «Любава»
На обочине трассы
Стоит никакая не проститутка
Не дальнобойщица-плечевая,
А приличная девушка в белом платье,
Выбегает на трассу, машет руками,
Бросается наперерез машинам,
Просит довезти до ближайшего поворота.
У поворота спрыгивает с подножки,
Торопливо уходит, белое платье
Слишком быстро гаснет в зеркальце заднего вида.
Там, за поворотом, никакого жилья нету,
Только одно заброшенное кладбище,
Пластиковые венки, обесцвеченные дождями,
Мокрые металлические ограды…
В передрассветной мути, в кафе «Любава»
Где хороший шашлык и горячий кофе
Дальнобойщики переговариваются меж собою…
Что-то, говорят, давно не было нашей,
Говорят, паршивая эта трасса,
Чуть зазеваешься и кирдык котёнку,
А эта хоть как-то в тонусе держит, всё веселее.
Очень уж за рулём, говорят, одному тоскливо
Очень уж одиноко…
Потустороннее, проникающее в действительность, преобразующее и постепенно подменяющее её — не враждебно; банальный курортный роман оказывается гораздо опаснее путешествия в лес, окутанный клубящимся туманом и наполненный загадочными голосами; связь с живыми завершается гораздо более драматически, чем общение с мёртвыми и несуществующими. Привычная реальность кажется грубой маской, скрывающей лицо застывшего в вечном сне божества — жуткое и привлекательное одновременно. В стихотворениях Марии Галиной, как в осколках зеркала троллей, отражаются его фрагменты, так что читатель волен с помощью собственного воображения выстроить целостную картину.
луна в сущности не спрашивает никого
озаряя горы и долины
её боятся даже храбрые мужчины
она же не боится никого
один рог у неё чистый голубой нож
второй рог у неё окровавлённый нож
два блистающих острия
дорогая луна если кого возьмёшь
пускай это буду не я
Текст пронизан множеством литературных и нелитературных цитат — от Говарда Филлипса Лавкрафта до детских считалок, от научных статей до стихов современных поэтов. Периодически повествователь открыто вмешивается в рассказ комментарием, оговариваясь: «всё это я сообщаю в помощь критикам, которым будет легче отслеживать аллюзии и заимствования». Этот приём имеет неожиданный эффект: автор как бы сообщает читателю: «Всё в порядке, я здесь, а это значит — Конец Света ещё не наступил, я рядом, а на жабры и перепонки между пальцами, пожалуйста, не обращайте внимания».