- Быков Д. Июнь. — М.: Редакция Елены Шубиной, 2017. — 512 с.
Вина — ключевое понятие модерна. Невиноватых нет. Состояние вины — самое творческое, самое высокое. Мы всех сделаем виноватыми и всех излечим.
Д. Быков
«Июнь» Д. Быкова — роман-предчувствие, описывающий события рубежа 1930–40 годов. В центре — предощущение неизбежной катастрофы, которым полна Москва того времени. Финская война, начало Второй Мировой, события в Испании, продолжающиеся репрессии становятся предметом раздумий трех героев, каждому из которых посвящена отдельная часть.
Сначала героем романа оказывается молодой студент филологического факультета Миша Гвирцман, который был исключен из университета по обвинению в домогательстве и устроился работать медбратом в больницу. Герой, пережив первый шок, начинает «погружаться в жизнь» и постепенно радоваться выходу из «аквариума» института, в котором он теперь видит не просто учебное заведение, а место ухода от реальности, место эскапизма. На протяжении всей части Миша разрывается между светлой, чистой влюбленностью в Лию и темным, едва ли не животным влечением к Вале Крапивиной, из-за которой и был отчислен из института. В новом романе Быков подробно, иногда эвфемистически, а иногда буквально описывает эротические переживания героев. Развитие сексуальной жизни Миши является одной из главных движущих сил сюжета.
Вторая часть романа посвящена журналисту Борису Гордону. Герой приближается к своему сорокалетию, осмысляет себя как человека, пережившего взлет надежд послереволюционных лет и последующее разочарование 1920-х гг. И он, подобно Мише, разрывается между двумя женщинами: женой Муреттой, будто сошедшей с агитационного плаката о новых женщинах 1930-х гг., и ирреальной Алей, вернувшейся из эмиграции, восторженно взирающей на новую Россию и совершенно не вписывающейся в атмосферу жизни предвоенных лет своей чистотой и искренностью.
Третий герой — или только кажущийся безумным, или действительно обезумевший литератор Игнатий Крастышевский. Он убежден, что научился кодировать в текстах скрытые послания, на бессознательном уровне влияющие на решения, которые принимает читатель. На протяжении третьей части разворачивается история его своеобразного «общения» с людьми «наверху», которым он посылает призывы к мирным действиям, пытаясь предупредить их о надвигающейся опасности.
Каждый герой так или иначе задумывается о грядущей катастрофе. В том, что она произойдет, ни у кого сомнения нет. Вопрос лишь, каковы ее истоки. И наряду с конкретно-историческими появляются причины, восходящие к понятиям мировой гармонии, всеобщего баланса и возмездия:
Миша задумался: если как встретишь, так и проведешь, то что ему сулит именно этот [1941. — Прим. ред.] год? Какой урок заключен в том, что увезли Баландина? Он подумал: главный смысл происходящего — безусловно, заслуженность. Пусть все в новом году получат то, что заслужили.
Сама судьба говорила Крастышевскому, что мир спасти нельзя, что чума начнет первой, и тогда уже никакого другого финала не вырисовывалось. Миру предстояло погибнуть, доказав перед этим полную, безоговорочную заслуженность погибели.
Герои видят параллельность событий большой истории и происшествий собственной жизни. Их поступки также оказываются частью общей дисгармонии, воцарившейся вокруг. Хтоническое в них самих прорывается наружу и становится частью мирового устройства:
Мы наработали на полноценный конец света, и за то, что я вчера сделал с Крапивиной, по большому счету, следовало бы меня примерно наказать чем-нибудь посерьезней изгнания. Но ведь это на сторонний взгляд, а ежели жить внутри той жизни, которой живем мы, все логично и даже прекрасно. Кто мог бы вернуть нам другую логику? Потрясение каких масштабов должно случиться для этого? Что-то, чего я не могу себе представить, как жители Содома не могли и допустить, что их невыносимое существование когда-нибудь кончится.
В этом смысле нельзя не сопоставить мысль Быкова о закономерности начала Великой Отечественной войны с предчувствием революции 1917 года писателями Серебряного века. Автор сам наводит читателя на подобное сравнение, ставя в качестве эпиграфа цитату из поэмы «Возмездие» А. Блока.
Литературные аллюзии и литературность романа в целом чувствуется уже с первых страниц. Разумеется, студент филологического факультета Миша не может обойтись без раздумий о том, что более реально: жизнь как таковая или словесное творчество. Кроме непосредственных размышлений о сущности литературы и литературного процесса 1930-х годов, автор вступает в своеобразную игру с читателем. Искать ли в образе Али и ее семьи отсылки к судьбе Ариадны Эфрон, узнавать ли в сюжетах, набросанных Крастышевским своим товарищам по перу, произведения И. Ильфа и Е. Петрова, М. Булгакова и видеть ли в самих литературоведческих поисках героя отголоски научных дискуссий филологических школ 1920-х гг. и другие проекции романной действительности на реальность историческую — дело читателя. В любом случае Быков позволяет обратиться через переживания частного человека к историческому периоду, который странным образом редко оказывается в фокусе внимания современника. Осмысляются репрессии 1930-х, не утихают споры вокруг событий Великой Отечественной, но то самое «накануне», 1939–1940 гг., как правило, остается за пределами интереса.
К ночи с 21 на 22 июня 1941 года каждый из трех героев подходит в буквальном смысле рука об руку или со своим преступлением, или со своей одержимостью. Для каждого из них финал остается открытым, неясно, что ждет впереди, они не знают еще о начале войны, только слышат ее звуки издалека, не понимая их чудовищного значения. Парадоксальным образом завершение сюжетных линий каждого из героев дает некое успокоение: то наказание, которого все так ждали, наконец-то пришло, наконец-то напряжение последних лет и месяцев разрешилось в ожидаемую всеми катастрофу.