- СПб.: Амфора, 2007
- Переплет, 416 с.
- ISBN 978-5-367-00411-3
- 5000 экз.
«Я в Москве не летаю»
Жизнь тяжела, кто спорит; тяжела в смысле достатка, вернее — недостатка. Недостатка жизненных средств, я имею в виду. Существование этих самых средств самой жизнью ставится под вопрос. А потому вопрос осуществления жизни как таковой полагается несущественным.
Спрос определяет предложение, которое, в свою очередь, формирует спрос. Собственно, помимо этих двух взаимно ориентированных институций ничего нет. То есть совсем ничего.
Я, может быть, немного преувеличиваю, но в принципе…
Если кто не производит в смысле потребления, тот вообще, считается, ничего не производит.
Эти, с позволения сказать, «товарно-денежные» отношения распространены и в сфере обмена духовным опытом, или, вернее, они распространяются и на сферу создания произведений искусства.
Я вот спросил одного литератора (хорошего, между прочим), который и сценарии для кино пишет, и собственно литературу для чтения, — я спросил его: отчего вот это вот (не буду приводить название) — это проза, а это, например,— сериал, и какая между всем этим разница.
Он мне знаете что ответил?
«Да, блин, что закажут».
Это хороший, правильный ответ. А как еще?
Драматургия сейчас вообще «не идет» — это по мнению издателей, редакторов и людей сведущих; издавать ее смысла нет: раскупаться не будет.
А если не входить в практические соображения и эту необходимость писать что-то, а потом делиться написанным с незнакомыми людьми (читателями, зрителями) попытаться осмыслить с позиций не физических, а, наоборот, метафизических. Ну, как выразился бы «нищий духом» — что Бог дал?
Драматургия — это по определению литература для сцены. Драматург, как я понимаю, пишет на выдохе. (В отличие, скажем, от прозаика, который пишет и на вдохе и на выдохе, подряд.) Ведь актерам этот текст придется произносить, а попробуйте сказать что-нибудь на вдохе… Оттого, наверное, в драматургии и буквы не равноценны — гласные как бы занимают больше места (а ударная вообще за две полагается), и длина слова определяется не количеством букв в нем вообще, а количеством тех букв, что произносятся. Так складывается ритм текста.
Есть даже практика такая, я слышал, эвритмическая — не знаю доподлинно, но что-то связанное с энергией звуков.
Вы скажете — кого это заботит?
Верно, никого.
Но ведь воздух мы вдыхаем, и выдыхаем независимо от нашего желания, а вместе с воздухом еще и прану — жизненную энергию, и попробуйте этот процесс прервать волевым усилием…
Я не собираюсь ничего исследовать или доказывать, мне обидно просто, что вместо божественных, природных, космических — каких угодно — энергий, которые, независимо от того, признаем мы их существование и важность или нет, проницают всю нашу жизнь, нас все больше интересует конвертация товара в валюту и обратно.
И меня интересует. Денег-то не хватает.
А жизнь-то идет.
Где?
Ну, где-то внутри идет.
У какой-то женщины, которая вы даже не знаете как выглядит, да это и не важно; и у вас тоже внутри идет, если, конечно, вы еще… (не буду эту фразу продолжать, самому жутковато становится).
А когда я спал, ко мне луна прилетала на крыльях. У нее глазки черненькие, я ее не боялся. Она такая красивая была, вся развивалась. Она мне ничего не сказала. Я ей все рассказал про мою беду. И она мне сказала: «Я в Москве не летаю». (Людмила Петрушевская «Три девушки в голубом»).
У Окуджавы помните как:
Каждый пишет, как он слышит,
Каждый слышит, как он дышит…
Петрушевской вон книгу издали же, хотя ее пьесы не для печати написаны, а для других людей. Просто не все же нам мертвыми вещами обмениваться, живою жизнью тоже надо.