- Liberty before Liberalism
- Перевод с англ. А. Магуна
- СПб.: изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге
- Обложка, 120 с.;
- 500 экз.
Либерализм перед рассветом
Не секрет, что в последнее время тема либерализма не вызывает энтузиазма даже у людей образованных. В глазах же общественного мнения «либерал» и вовсе стал неким собирательным образом Чубайса, Березовского и Буша-мл., одним словом — личностью сомнительной, продажной и даже внешне отталкивающей. В то же время все большей популярностью начинают пользоваться «государственники» — личности все сплошь надежные, хозяйственники и семьянины без вредных привычек. Единственное, что и тех и других сближает,— это искреннейшие уверения в заботе исключительно о счастье народа, причем не последнее место в понимании такого счастья занимает «свобода».
Надо сказать, что сама история свободы, а также накопленный человечеством богатый опыт как по обретению, так и по отказу от нее — тема далеко не новая. И древние тираноборцы, и новоевропейские рационалисты, и современные «лез ентеллектюэль» постиндустриального общества — все рассматривали свободу как единственно возможный modus vivendi всякого уважающего себя человека. Свобода повседневная, однако, очень скоро стала осмысляться не просто как набор возможностей в зависимости от, как говаривал Венечка Ерофеев, темперамента и идеала каждого, а как проявление самостоятельности в ограничивающих условиях, диктуемых обществом/государством. Посему эволюция представлений о свободе и о налагаемой ею ответственности — от евангельского «Какою мерою вы меряете, такой и вам отмерено будет» до категорического императива Канта — сильно зависела от политического контекста.
Неоримские теоретики свободы, о которых, собственно, и идет речь в книге, оказались в интересном месте — это Англия XVI—XVII веков — и в интересное время — это эпоха Генриха VIII, Шекспира, Великой Армады и, в конце концов, революции с Кромвелем во главе и Карлом I, как известно, головы лишившимся. Однако имена их — Гаррингтон (в книге — «Харрингтон»), Невилл, Холл, Нидэм, Сидней, за исключением, может быть, памятного из школьной программы 5-го класса Томаса Мора,— вряд ли знакомы «широкому кругу читателей». Отчасти это объяснятся тем, что либерализм, предложивший компромиссное толкование свободы, и получил в итоге «госзаказ» на ее обустройство в англосаксонском мире XVII—XIX столетий, а отчасти, как поймет сам читатель,— тем, что они, подобно Платону, чересчур полагались на человеческую природу, точнее, на лучшую, разумную ее часть. Другими словами, если для либералов сила или принуждение, угрожающее силой, суть единственные формы ограничений свободы, то для «неоримлян» к таковым относится даже само понимание того, что ты живешь в состоянии ограничения свободы. Согласитесь, что здесь простор для субъективных оценок собственного положения настолько широк, что определить методологически, где имеет место адекватное понимание, а где — недовольство вечного склочника и интроверта,— задача нелегкая.
Тем не менее эссе Скиннера стоит прочесть. И не только потому, что по объему оно сопоставимо с поэмой «Москва-Петушки» упомянутого Венечки Ерофеева и представляет собой — спасибо автору за гуманизм! — не академический опус, а, скорее, «облегченную» публичную лекцию. Скиннер «стряхнул пыль» с целого пласта политической мысли, предлагавшей альтернативу классическому либерализму и примкнувшему к нему вскоре утилитаризму. Альтернативу столь же свободолюбивую, но только идеальную и недостижимую, как и описание потерянного рая у Мильтона, другого неоримского автора. А кроме того — альтернативу, чуждую стремления «заставить людей стать свободными», как это предлагал сделать Жан-Жак Руссо (помните Бармалея из «Айболита-66»: «Кто у меня не станет счастливым, тому я проломлю череп»?). Неоримское толкование свободы настолько совершенно, что отсутствие «инструментальной» части в теории не портит его, а, наоборот, служит украшением. В конце концов, грезить о прекрасном и мечтать о несбыточном — это ведь тоже форма свободы, а тяга к свободе порой притягательнее самой свободы! По крайней мере, ввиду внешнего отсутствия последней хотя бы в либеральном толковании.