- СПб.: Лимбус Пресс, 2007
- Переплет, 320 с.
- ISBN 5-8370-0451-3
- 5000 экз.
Postmodernism, be sugared, mama!*
Из песни слов не выкинешь. Тем более если песня эта придумана чернокожим музыкантом, всецело поглощенным своей креативной кручиной (то есть «blue feeling» — «тоскливым переживанием»). Но это теоретически. На практике дело обстоит несколько иначе: стоит только взяться за авантюрный роман, желая сделать его непременно современным (modern), выкинешь и не такое, поскольку все модернистское давным-давно уже вторично и потому имеет ехидный префикс «post».
Бритва Оккама затупилась — одним постмодернистским порождением на белом свете стало больше. Судя по имени — женского пола, поскольку на языке бывших рабов, а ныне свободных афроамериканцев «Sugar Mama» означает: «сладкая <девочка>». И оно бы ничего, но имя всегда обязывает. Причем в равной степени — и забетонированного школьной программой классика, и разжиженного слюнями дряхлеющих критиков постмодерниста. Тут уже теория и практика единое целое, как Тринидад и Тобаго. На американском сленге слово sugar («сахар») означает также «деньги» и «наркотик белого цвета». Не присвоил бы себе главный герой романа Костя, пиар-директор столичной радиостанции, 30 тысяч долларов (sugar), когда бы еще собрался на Кубу. Не нуждался бы школьный учитель Тичер в деньгах (sugar), может быть, и не стал бы сутенером и — тем более — не затеял бы комбинацию с продажей русскому «туристу» фальшивой рукописи Хемингуэя. И если бы сообщница Тичера проститутка Мишель в самый ответственный момент не подсыпала Косте в омлет наркотик белого цвета (sugar), остался бы он не только при убеждении, что способен распознавать подлинность рукописей нобелевских лауреатов, но и при своих деньгах (sugar), и была бы его dolce vita все так же сладка.
По большому же счету, если бы постмодерн в наших широтах не был бы столь пьяняще сладостен, не появилась бы в романе глава «Зосенька», в которой Зосенька это и девушка, и плодово-ягодное вино «Золотая осень» (не ветка акации = Вета Акатова, но где-то близко), и не беседовал бы герой на реке с Гойко Митичем, явно свалившимся из другого времени, прямо как Нимфея Альба — с покойным учителем Норвеговым. Не было бы, вероятно, вставного «Дневника Ло» (она, конечно, не Лолита, а Лора, но приятность звучания имени по ходу повествования узнаваемо подчеркивается), дочери некоего газпромовского Виктора Степановича (и кто бы это мог быть?). Наверное, не было бы и главы, в которой два ангела, черный и белый, прямо как зерванитские близнецы, спорят о судьбах героев романа…
Все-таки Саше Соколову было много легче, когда он выстраивал архитектонику своей «Школы для дураков». Контекст развитого социализма образца 1974 года был для возводящейся им небывалой конструкции средой совершенно чуждой. Потому-то и петляла, искрясь и пульсируя, от начала к концу, как потоки дождя по изгибам крыши неведомого храма, речь «об утонченном и странном мальчике, страдающем раздвоением личности… который не может примириться с окружающей действительностью». Действительностью мирной, мерной, официально бессобытийной.
Современному писателю (тем паче — дебютанту), живущему в действительности жесткой, непредсказуемой, иначе говоря, событиями богатой, такой путь во «внутреннюю эмиграцию» уже заказан, поскольку все всевозможные искушения в его распоряжении двадцать четыре часа в сутки, а зачастую еще и по сходной цене. Искушение применить превращенную в коммерческий продукт архитектонику Саши Соколова — с использованием новейших полимерных материалов — в перечне не самое первое. Эпоха героизации блаженных «маленьких людей» минула окончательно.
* Постмодернизм, чёрт подери, мама! (англ.)