Яков Гордин. Пушкин. Бродский. Империя и судьба

Первая книга двухтомника «Пушкин. Бродский. Империя и судьба» пронизана пушкинской темой. Пушкин — «певец империи и свободы» — присутствует даже там, где он впрямую не упоминается, ибо его судьба, как и судьба других героев книги, органично связана с трагедией великой империи. Это не просто рассказ о последних годах жизни великого поэта, историка, мыслителя, но прежде всего попытка показать его провидческую мощь. Недаром с наступлением катастрофы в 1917 году имя Пушкина стало паролем для тех, кто не принял новую кровавую эпоху. В книге читатель найдет целую галерею портретов самых разных участников столетней драмы — от декабристов до Победоносцева и Столыпина, от Александра II до Керенского и Ленина. Последняя часть книги захватывает советский период до начала 1990-х годов.

Драма замыкающий

Тот, кому приходилось маршировать в пехотной колонне, знает, что труднее всего приходится замыкающим. Все
ошибки, издержки смены темпа, сбоя шага в первых рядах
доходят до замыкающих в многократно усиленном варианте. Кто из пехотинцев прежних лет не помнит раздраженной
команды ведущего колонну офицера или сержанта: «Замыкающие, не тяни ногу! Замыкающие, не отставай!» В октябре 1894 года, с момента смерти Александра III, к власти
в гигантской волнующейся империи пришли замыкающие.

Однажды, после разговора с императором Николаем II,
министр внутренних дел Маклаков, сторонник решительных мер, грустно сказал:
«Погибнуть с этим человеком можно, а спасти его нельзя».

Маклаков был расстрелян большевиками в том же 1918 году, что и его император… А его формула очень точно выражает суть отношений между последним самодержцем и его верными подданными. Очевидно, император внушал это чувство
обреченности, которое сам испытывал.

Французский посол в России и автор ценных мемуаров
Морис Палеолог приводит рассказ о поистине символическом разговоре царя со Столыпиным:
«Однажды Столыпин представил государю проект крупных
мероприятий в области внутренней политики. Мечтательно выслушав его, государь сделал скептический и беззаботный жест, который, казалось, говорил: это ли, другое ли, не все ли равно. „Мне
ничего не удается в моих начинаниях, Петр Аркадьевич, в этом
у меня не только предчувствие, но и внутреннее убеждение. Я подвергнусь тяжелым испытаниям, но не увижу награды на земле“».

Б. В. Ананьич и Р. Ш. Ганелин, проницательные авторы вступительной статьи к тому воспоминаний о Николае
(СПб., 1994), резонно задаются вопросом:
«Означает ли это, что Николай II осознавал или предчувствовал неизбежность гибели монархии, отдавал себе отчет в том,
что именно ему выпала участь пожинать плоды политики, проводившейся на протяжении XIX века его предшественниками на
российском престоле?»

Имеет смысл расширить хронологические границы вопроса. Последний император расплачивался за два века петербургского периода русской истории.

Первый император железом, кровью, дыбой и кнутом
выстроил государство, в котором под конец жизни горько
разочаровался, ибо оно стало прибежищем неудержимых
и бесстрашных казнокрадов. В разоренной непрерывными
войнами Петра и содержанием гигантской армии стране
наследники первого императора тщетно пытались найти
баланс между интересами групп, сословий, регионов. Царствование Елизаветы — после полосы дворцовых переворотов — закончилось тяжелейшим социальным кризисом: крестьянскими волнениями, массовым бегством сотен тысяч
крестьян из центральной России на окраины и за границу.
Царствование Екатерины II, перешагнувшей через труп законного императора, пережившее кровавую гражданскую
войну — пугачевщину, завершилось финансовым крахом,
вызванным опять-таки разорительными войнами. Павел I
был задушен. Александр I закончил свой век в жесточайшей меланхолии и в ситуации финансово-хозяйственной
разрухи, не в последнюю очередь спровоцировавшей появление тайных обществ и взрыв декабря 1825 года — января
1826 года. Постоянные усилия Николая I выправить положение ни к чему не привели — его царствование закончилось
военным разгромом, фантастическим для России внешним
и внутренним долгом, фактическим банкротством государства и все возраставшей агрессивностью заждавшихся земли и воли крестьян. Катастрофически запоздавшие реформы
Александра II породили в конце концов глубокую неприязнь
к нему значительной части общества и ненависть радикалов, что и привело к его страшной гибели.

Значительные экономические достижения страны последних десятилетий века не разрешили тяжелейших социально-психологических противоречий, но, скорее, усугубили их.
И все, что было разрушительно-опасного в политическом быте
России, законсервировалось в царствование Александра III.

Мы знаем, как оценивал перспективы державы один из
главных ее идеологов, воспитатель Александра III и в значительной степени Николая II — Победоносцев:
«Что мы посеяли, то и должны пожать. <…> Все идет вспять
к первобытному хаосу».

В этой ситуации и пришел на престол последний император, получивший в наследство дворцовые перевороты,
династические убийства, экономические провалы и потенциально озлобленное население. Когда говорят о судьбе Николая II, то слишком часто об этом наследии забывают…

В конце XIX века стоящий в центре Петербурга, имперской столицы, дворец самодержцев уже не воспринимался
как нерушимая твердыня, средоточие самовластной воли,
а скорее — как убежище обреченных.

Когда пишут историю петербургского периода и, соответственно, стержневой группы этого периода — дома Романовых, то выбирается либо апологетический, либо обличительный тон. Между тем, августейшее семейство ждет историка,
который напишет трагедию дома Романовых, эпиграфом
к которой вполне может стать уже цитированная фраза Николая II: «Мне ничего не удается в моих начинаниях».

В отличие от своего отца, последний император был
формально неплохо подготовлен к роли «хозяина земли Русской». В детстве и юности он изучал иностранные языки, все
основные естественные науки, юриспруденцию, экономику,
финансы, разумеется, историю и прошел весьма основательный курс военных наук, подкрепленный практической службой в разных родах войск.

Человеческий характер Николая бесчисленное количество раз подвергался самому пристрастному анализу. Но, на
взгляд автора этого текста, дело было не в его личных особенностях — в конце концов, его поведение по сути своей мало
чем отличалось от поведения его знаменитого предшественника Александра I Благословенного, своим нежеланием поступиться ни йотой самодержавной власти и головоломными
маневрами спровоцировавшего мятеж 14 декабря — первую
попытку не дворцового переворота, а столичной революции.

Все возможные сценарии, кроме введения представительного правления — конституционной монархии, — были
уже испробованы в России и не принесли положительных
результатов. Курс Александра III на абсолютную стабильность, понимаемую как неизменность всех государственных
форм, казался молодому царю наименьшим из зол. Его знаменитая фраза 17 января 1895 года в ответ на адрес тверского земства: «Я <…> буду охранять начало самодержавия
так же твердо и неуклонно, как охранял мой незабвенный
покойный родитель» — свидетельствует не столько о твердости или ограниченности, сколько о страхе перед будущим…

Так окрестил острый и проницательный Сергей Юльевич
Витте, один из ключевых деятелей последнего царствования, другого ключевого деятеля — военного министра генерала Алексея Николаевича Куропаткина.

Тот же Витте говорил об особой роли, которую играет
в военной империи тот, кто возглавляет военное министерство. Армия со времен Петра I составляла главную опору
и предмет забот русских императоров. Военный бюджет
был огромен и подавлял все остальное. Ни одна европейская
страна в XVIII–XIX веках не воевала — по общей протяженности боевых действий — столько, сколько Россия.

Обычно, когда говорят о крушении империи, то забывают роль генерала Куропаткина, в то время как его устремления были могучим катализатором этого крушения.

Конец XIX века был временем в военном отношении беспокойным. Неуклонно нарастало напряжение на Балканском
полуострове. В 1898 году разыгралась испано-американская
война, показавшая, что на историческую сцену выходит новый
военный игрок с большой потенцией — США. Началась в том
же году англо-бурская война. Несмотря на то, что обе войны
шли на периферии европейского мира, их символическое значение было вполне понятно — начинался новый передел мира.

В преддверье грядущих войн выбор военного министра
был принципиально важен и свидетельствовал о степени государственной прозорливости императора.

Генерал Куропаткин — как некогда Лорис-Меликов, которому Александром II предназначено было спасти Россию, —
был из плеяды строителей империи.

Он много воевал в Средней Азии, повоевал даже в Алжире — в составе Французского экспедиционного корпуса —
и получил за храбрость орден Почетного легиона. Во время
Русско-турецкой войны 1877–1878 годов был близким сподвижником знаменитого Скобелева, вместе со Скобелевым
завоевывал Туркестан, а позже был начальником Закаспийской области и дислоцированных там войск.

Однако всего этого было мало для того, чтобы занимать
один из важнейших постов в государстве.

Тот же Витте писал:
«Генерал Куропаткин представлял собою типичного офицера
генерального штаба 60–70 годов. <…> Иностранных языков он
не ведал, не имел никакого лоска, но мог говорить и писать обо
всем и сколько хотите и производил вид бравого коренастого генерала, и бравость эту ему в значительной степени придавала георгиевская ленточка на портупее и петлице, да еще Георгий на шее».

Но бравых генералов с Георгиями в русской армии после
Русско-турецкой войны было немало. Тут важно обратить
внимание на слова Витте, ничего зря не писавшего, о 1860—
1870 годах. По его мнению, Куропаткин был генералом прошлых войн.

Мнения осведомленных современников о Куропаткине
были весьма любопытны и парадоксальны. Скобелев, лучше,
чем кто бы то ни было, знавший особенности военных дарований своего начальника штаба, утверждал, что тот
«очень хороший исполнитель и чрезвычайно храбрый офицер, но как военачальник является совершенно неспособным
во время войны, что он может только исполнять распоряжения.
<…> Он храбр в том смысле, что не боится смерти, но труслив
в том смысле, что никогда не будет в состоянии принять решение
и взять на себя ответственность».

А крупный бюрократ, бывший министр финансов Абаза
сказал о Куропаткине, предрекая ему «громадную карьеру»:
«Умный генерал, храбрый генерал, но душа у него штабного
писаря».

Соперником Куропаткина и по общему мнению самым
подходящим кандидатом на пост военного министра был блестящий военный деятель Николай Николаевич Обручев, крупнейший теоретик и талантливый практик боевого искусства,
соратник Милютина по реформе армии в эпоху Александра II.
Правда, за Обручевым числился давний «грех» — в 1863 году
он отказался участвовать в подавлении польского восстания,
назвав это «братоубийственной войной».

Но главное, в конце 1890-х годов было другое — твердый
в своих убеждениях и независимый Обручев не соответствовал тем критериям «домашности», которым полностью соответствовал Куропаткин.

К моменту назначения Куропаткина военным министром Обручев уже 16 лет был начальником Главного штаба,
автором масштабных стратегических разработок. Вскоре по
воцарении Николая II Обручев был награжден высшим орденом империи — св. Андрея Первозванного и отправлен
в отставку…

Николаю нужен был свой «домашний» министр. Неуклонно загоняемый историей в угол, Николай подсознательно хотел
спрятаться от нее в «домашнем мире», населенном приятными
ему людьми. Куропаткин, бравый боевой генерал, с опытом
войны против арабов, туркмен и турок, генерал образца тридцатилетней давности, оказался тонким придворным психологом. Он сам рассказывал Витте живописную историю:
«Во время доклада была все время пасмурная погода и государь был хмурый. Вдруг мимо окна, у которого государь принимает доклады, я вижу императрицу в роскошном халате; я и говорю
государю — Ваше Величество, а солнышко появилось. Государь
мне отвечает — где вы там видите солнце? а я говорю — обернитесь, Ваше Величество; государь обернулся и видит на балконе
императрицу, и затем улыбнулся и повеселел».

Куропаткин после докладов — один из немногих министров — постоянно завтракал с августейшей четой, рассказывая императрице сюжеты тургеневских романов… Ни на
что подобное суровый Обручев способен не был.

К концу века продвижение Российской империи на юго-восток остановилось. Не состоялось вторжение в Афганистан, чреватое новой — после Крымской — войной с Англией. Отвергнут был и план Куропаткина по захвату Босфора.
Завоеванная Средняя Азия, требовавшая огромных вложений и кропотливой административной работы, уже не была
полем, на котором можно было стяжать боевые лавры. Но по
логике существования военной империи, по неустойчивости
ее внутренней политической ситуации, она обречена была
на постоянные попытки пространственного расширения.

К концу века генеральное направление экспансии определилось — Дальний Восток. Куропаткин, приятный собеседник на дворцовых завтраках, ставший апологетом этой
экспансии, проявил полную неспособность реально оценить
положение. В сложнейшей ситуации, сложившейся в то время на Дальнем Востоке, где на просторах несчастного Китая и Кореи соперничали крепнущая Япония, США, Англия,
Франция, Германия, Куропаткин — вопреки трезвому Витте
и Министерству иностранных дел — выбрал прямолинейную и примитивную позицию.

Собственно, будущая война была проиграна в Петербурге, в Зимнем дворце и Царском Селе, где император принимал доклады своего военного министра.

24 июля 1903 года победитель среднеазиатских ополчений убеждал Николая:
«Мы можем быть вполне спокойны за участь Приамурского края, мы ныне можем быть спокойны за судьбу Порт-Артура.
Нынче можно не тревожиться, если даже большая часть японской
армии обрушится на Порт-Артур, мы имеем силы и средства отстоять Порт-Артур, даже борясь один против 5–10 врагов».

Николай II жил представлениями времен Николая I.
В преддверье качественно новых войн XX века он выбрал
себе соответствующего своим представлениям военного
министра. Известно, чем кончилась Русско-японская война,
и как бездарно проявил себя Куропаткин в качестве командующего русской армией. Недаром Витте назвал его человеком, в котором все обманулись…

Последние годы XIX века и начало XX века поражают
калейдоскопом сменяющихся лиц — и это тоже было симптомом приближающегося краха. Безусловное начало краха
обозначила война с Японией.

Каждый из участников конфликта вокруг решения —
воевать или не воевать — являл собой личность по-своему
эпохальную.

Сама же война выросла из противоречий прежде всего
внутриполитических.

До начала XX века роль влиятельного идеолога внутренней политики играл Сергей Юльевич Витте, трезвый прагматик, спокойно менявший свои взгляды на самые фундаментальные вопросы и не считавший нужным оправдывать
эти маневры. В 1902 году Витте заявлял, оценивая реформы
Александра II:
«Здание построено, а купол остался нетронутым».

Он имел в виду представительное правление, о котором
в свое время и слышать не хотел. Теперь он говорил, что ему
«понятно стремление к увенчанию здания, понятно желание
свобод, самоуправлений, участие общества в законодательстве и управлении». Если не дать этим стремлениям легального выхода, уверял Витте, — неизбежна революция.

Но император истово чтил завет Победоносцева о святости и спасительности самодержавия, которое одно и могло
отсрочить катастрофу. И 4 апреля 1902 года на вершине российской власти появился еще один характерный персонаж
из замыкающих — министр внутренних дел Вячеслав Константинович Плеве, бывший директор департамента полиции, занимавшийся политической крамолой. Он, мастер
сыска и подавления, был демонстративно противопоставлен
Витте.

Витте призывал власть опереться на «образованные классы». Плеве отвечал:
«Крепок в народе престиж царской власти, и есть у государя
верная армия».

Надо иметь в виду, что и само назначение Плеве было
выразительной демонстрацией. 2 апреля эсер Балмашев застрелил министра внутренних дел Дмитрия Сергеевича Сипягина, пытавшегося грубой силой подавить студенческие
волнения. Назначение Плеве было ответом на этот выстрел.

Витте и Плеве расходились во всем — во взглядах на земельную реформу, на судьбы земства, на роль полиции и права Финляндии. Однако в одном Плеве скрепя сердце втайне
соглашался с Витте — необходимо дать легальный выход
общественной энергии. Есть свидетельство, что незадолго
до смерти — а он, как и его предшественник, был уничтожен
Боевой организацией эсеров — Плеве обдумывал учреждение
Государственной думы.

По вопросу о дальневосточной экспансии Витте и Плеве решительно расходились. В планы министра внутренних
дел, помимо всего прочего, включена была и «маленькая
вой на», без которой, как он считал, предотвратить революцию невозможно. Трезвый финансист Витте считал эту затею гибельной авантюрой.

В борьбе с Витте министр внутренних дел блокировался
не только с Куропаткиным, но и с группой людей, которых
Витте называл «безобразовской шайкой» по имени ее лидера статс-секретаря Безобразова, «шайкой», преследовавшей
прежде всего чисто корыстные интересы, добивавшейся
концессий на вновь приобретенных территориях и государственных субсидий, которые и разворовывались. Им нужна
была война для собственных целей. Они обвиняли Витте
в том, что он служит еврейскому капиталу и связан с «тайным масонским правительством, направляющим всемирную политику».

Плеве и Безобразов победили. 16 августа 1903 года Витте
был отправлен в отставку.

Генерал Куропаткин мог провоцировать войну.

Фундаментальные неустройства, накапливавшиеся два столетия петербургского периода, давили на арьергард имперской
истории, сбивали с шага, путали направление марша.

Апокалипсические пророчества Победоносцева приобретали черты близкой реальности — всего два года оставалось
до первого натиска буйного хаоса.

2002