Робин Данбар. Лабиринт случайных связей

• Издательство «Ломоносовъ», 2012 г.
• Сколько нужно друзей человеку? Почему высоким людям больше везет? Может ли так быть, что вы — потомок Чингисхана? Почему мужчины говорят, а женщины сплетничают и что лучше? С какой стати эскимосы трутся носами? Почему так больно рожать? Зачем люди целуются? Правда ли, что смех — лучшее лекарство? Почему Шекспир был гением? Когда появилась религия? И так далее... Мы все — продукт очень долгой эволюционной истории, и все, что мы делаем в повседневной жизни, — ее прямой результат. В сущности, все вопросы к этому и сводятся: почему люди ведут себя так, а не иначе? А за этим вопросом встает еще один, на который и пытается ответить интереснейшая книга Робина Данбара: что это такое — быть человеком?
  Робин Данбар (р. 1947) — британский антрополог и эволюционный психолог, специалист по поведению приматов, директор Института когнитивной и эволюционной антропологии Оксфордского университета.
• Перевод с английского Д. Могилевцева

Великая социальная революция последних лет произошла не из‑за политического катаклизма, но из‑за перемен, принесенных в мир социальными сетями вроде «Фейсбук» и «Майспейс». Дарвин и его современники и вообразить такое были не в силах. Для членов привилегированной верхушки, в том числе и самого Дарвина, существовала возможность значительно расширить географию общения, упражняясь в эпистолярном жанре (чему очень помогала новомодная почтовая оплата в одно пенни). Но, в общем, круг общения большинства людей ограничивался теми, кого они встречали. Кажется, нынешние социальные сети разрушили временны́е и географические барьеры, ограничивавшие мир человеческого общения во времена Дарвина.

Они же породили и забавное, и не совсем здоровое соперничество в количестве друзей, зарегистрированных на персональной страничке. Иногда это количество превосходит пределы здравомыслия, отдельные «чемпионы» могут похвастаться тысячами и десятками тысяч «друзей». Однако даже мимолетный взгляд, брошенный в призрачный сетевой мир, открывает две истины.

Во-первых, распределение по количеству «друзей» в высшей степени неоднородно: у большинства это количество более или менее одинаковое и близко к среднему. Лишь у считанного числа пользователей «друзей» больше двух сотен.

Во-вторых, подавляющее большинство тех, кто зарегистрирован у «тысячника», вряд ли можно назвать его «друзьями» в прямом смысле этого слова. Те, у кого больше двух сотен «друзей» в списке, как правило, не знают ничего или почти ничего о большинстве из них.

Начнем с самого начала

Начало чудесной пьесы Дилана Томаса «Под сенью молочного леса» представляет нам маленький, населенный рыбаками городок со странным названием Реханесветиди (для тех, кто не в курсе: попробуйте прочитать задом наперед). Жители его состоят в сложнейших связях друг с другом, каждый на своем месте в причудливой социальной ткани этого мирка. И связи эти путаются, будто ленты на майском дереве к концу танцев. У каждого жителя есть ужасная тайна — если она всплывет, то разрушит этот мирок дотла.

Так и со всеми нами — мы волочим за собой наследство наших предков-приматов, наследство сложнейших и запутанных взаимоотношений. По меркам наших более простых и здравомыслящих собратьев — животных пониже рангом, чем приматы, и птиц — эти отношения невообразимо запутанны и взаимозависимы. И наследство наше обусловлено тем, что у приматов отношение массы мозга к массе тела куда больше, чем у любых других животных.

Так отчего же у приматов настолько большой мозг? Существует две группы теорий, это объясняющих. Традиционный взгляд такой: большой мозг нужен для выживания, для поиска пищи. Другая группа теорий утверждает, что именно сложная социальная жизнь дала толчок к развитию мозга. Популярнейшая из этих концепций — теория «социального разума» (известная еще как «гипотеза макиавеллиевского разума») — как раз и акцентирует внимание на том, что отличает приматов от прочего животного мира, — на их сложной социальной жизни.

Сообщества приматов отличают от прочих животных сообществ два важных признака. Первый: сильные личные связи между особями и обусловленная ими сложная структура группы. Приматы не могут покидать группы и присоединяться к ним с такой же легкостью, с какой антилопы вливаются в довольно аморфное мигрирующее стадо или с какой насекомые собираются в стаю. Конечно, и другие животные имеют сложно организованные сообщества — на ум сразу приходят слоны и луговые собачки. Но они все же сильно отличаются от приматов по второму признаку. Приматы используют знания о социальных связях внутри своей группы, чтобы изменить их, — и потому их сообщества куда сложнее, чем у других животных.

В пользу гипотезы о «социальном разуме» говорит сильная корреляция между размером группы (и соответствующей ему сложностью социальной жизни) и относительным размером неокортекса — внешнего слоя мозга, его коры, ответственной за мышление, — у различных видов приматов. Похоже, параметры неокортекса и определяют, со сколькими созданиями данная особь может одновременно поддерживать отношения (и качество этих отношений определяют те же параметры). Так же, как способность компьютера решать задачи ограничена его оперативной памятью и процессором, так и способность мозга усваивать и перерабатывать информацию о постоянно меняющемся социальном окружении может быть ограничена размерами неокортекса.

В эволюционном смысле корреляция между размерами неокортекса и группы особей означает, что именно потребность жизни в больших группах привела к развитию большого мозга у приматов. Есть несколько причин, по которым животные могут жить в больших группах. Возможно, первейшая их них — защита от хищников. Примечательно: как раз животные, имеющие наибольший размер неокортекса и образующие наибольшие группы, — например, бабуины, макаки и шимпанзе — проводят большую часть времени на земле. К тому же обитают они в сравнительно открытом окружении, на границе леса либо на залесенных участках саванны, где опасность попасться хищнику намного выше, чем у обитателей леса.

Число Данбара

Связь между неокортексом и размером группы у приматов заставляет задать неизбежный вопрос: какого же размера группы следует ожидать от людей, принимая во внимания наш необычно большой неокортекс? Экстраполируя данные по обезьянам, можно оценить максимальный размер группы в 150 человек. Это предельное количество людей, с которыми можно быть знакомым лично и поддерживать более или менее тесные персональные отношения. Упомянутое число теперь удостоено названия «число Данбара». Но каковы доказательства того, что этот предел действительно наблюдается у людей?

На первый взгляд установить такое едва ли представляется возможным. Ведь в современном мире мы живем в огромных городах, образуем многомиллионные нации. Но не забывайте: у обезьян предельный размер группы определяется количеством особей, с которыми обезьяна может общаться «лицом к лицу», кого помнит, о ком заботится. Очевидно, что, например, житель десятимиллионного Лондона едва ли поддерживает отношения с любым другим лондонским жителем. Абсолютное большинство горожан рождаются, живут и умирают, не узнав даже имен своих земляков. Существование столь больших человеческих скоплений еще требует объяснения и понимания, но, по крайней мере, ясно одно: они кардинально отличаются от естественных групп, встречающихся у приматов.

«Естественные» группы логично искать в доиндустриальных обществах, прежде всего у племен, живущих охотой и собирательством. Как правило, они сложно структурированы. Наименьшие группы образуются на временных ночных стоянках и насчитывают от тридцати до пятьдесяти индивидуумов. Эти группы непостоянны, отдельные семьи или одиночки то покидают их, то присоединяются к ним, кочуя между охотничьими угодьями либо источниками воды. Наибольшая группа — это, собственно, племя, объединенное общим языком и отчетливо осознающее свою культурную идентичность и обособленность. Обычно племена насчитывают от полутысячи до двух с половиной тысяч человек. Эти два — наименьший и наибольший — уровня организации традиционного общества хорошо известны антропологам. Однако так же общепризнан промежуточный уровень организации (хотя его редко выделяют). Эти промежуточные группы иногда принимают форму «кланов», объединенных ритуалом, например празднованиями инициации. Порой «клан» формируется при совместном владении охотничьими угодьями либо источниками воды.

Анализ данных по двум десяткам современных доиндустриальных сообществ показывает: средний размер этих «кланов» — 153 человека. Размеры почти всех поселений и клановых собраний для рассмотренных сообществ колеблются в диапазоне от 100 до 230 индивидов — вполне ожидаемый разброс вокруг среднего. Размеры же групп, собирающихся у ночных стоянок, а также племен выпадают из этого диапазона.

Теперь подошло время задать вопрос: проявляется ли предел, определяемый числом Данбара, в технологически развитых сообществах?

Оказывается — да! Если присмотреться, группы как раз такого размера встречаются буквально повсюду. Я и мой коллега Рассел Хилл как‑то попросили ряд людей составить списки тех, кому рассылают рождественские поздравления. В среднем каждый рассылал шестьдесят три открытки по адресам, где жило около ста пятидесяти человек.

То же самое обнаруживается и в бизнесе. Общее правило, повсеместно используемое в организации, гласит: предприятие с численностью персонала менее 150 человек может эффективно работать как слитное единое целое на основе межличностных связей. Если больше — необходимо структурирование. Социологи знают уже с 50‑х годов прошлого века: существует критический порог в численности персонала — между ста пятидесятью и двумястами. За этим порогом резко учащаются прогулы и пропуски по болезни. Примечательно, что Боб Гор, основатель «ГорТекса», одной из наиболее успешных нынешних фирм среднего размера, всякий раз настаивал на организации отдельного производства, когда число работников грозило превысить 150, — вместо того чтобы попросту увеличивать размер основной фабрики в соответствии с растущим спросом на продукцию. Подозреваю, это и было ключом к его успеху. Удерживая размер предприятий ниже порога в 150 работников, он смог обойтись без иерархий и организационных структур. Предприятия работали на личных отношениях, и чувство долга друг перед другом, рожденное личными отношениями, побуждало сотрудников к взаимопомощи, а не конкуренции.

Военные, кажется, тоже используют подобное эмпирическое правило. В большинстве современных армий минимальная самостоятельная единица — рота — состоит из трех взводов солдат, каждый численностью от тридцати до сорока человек плюс штаб и вспомогательные службы. Всего — 130 — 150 человек. Даже основная боевая единица республиканского Рима (манипула, или двойная центурия) была сходного размера — в ней насчитывалось около 130 человек.

Кстати, организация коллективов в академическом сообществе, похоже, подчинена все тому же правилу. Обработав данные по двенадцати различным дисциплинам, и естественно-научным, и гуманитарным, Тони Бичер, сотрудник педагогического факультета университета Сассекса, обнаружил: число исследователей, на работы которых обращает внимание отдельно взятый ученый, колеблется от сотни до двух сотен. Если число ученых, работающих в научной области, превышает это число, область, как правило, дробится на более специализированные подобласти.

В традиционных обществах число жителей поселения также близко к числу Данбара. Судя по числу жилищ, в неолитических деревнях Ближнего Востока за 6000 лет до нашей эры жило, по‑видимому, 120 — 150 человек. По оценкам соратников Вильгельма Завоевателя, составивших в 1086 году «Книгу Судного дня», в тогдашней английской деревне жило тоже в среднем 150 человек. Аналогичным образом в восемнадцатом столетии среднее население деревень во всех английских графствах, кроме Кента, составляло примерно 160 жителей. В Кенте, однако, всего лишь около сотни (что подталкивает к любопытным выводам о тамошнем народе...).

У хаттеритов и амишей, современных религиозных фундаменталистов, живущих в США и сообща занимающихся сельским хозяйством (одни — в Пенсильвании, другие — в Дакоте), средний размер общины составляет приблизительно 110 человек. Но и хаттериты, и амиши искусственно разделяют общины, как только те достигают размера в 150 человек. Любопытна причина, по которой хаттериты, по их словам, разделяют чересчур разросшиеся общины. Они обнаружили: когда в общине более 150 человек, невозможно контролировать поведение ее членов простым убеждением, силой мнения окружающих. Общину держит вместе чувство взаимной обязанности, взаимопомощь — но для общины более чем в 150 человек этого оказывается недостаточно. А поскольку учение хаттеритов запрещает установление социальной иерархии и насильственное принуждение, им приходится разделять общины.

Вот еще один способ определить число Данбара. Это количество людей, повстречав которых в три часа утра во время пересадки в аэропорту Гонконга, вы не сочтете неловким подойти к ним и сказать что‑нибудь вроде: «Привет! Сто лет тебя не видел! Как поживаешь?» Наверное, эти люди даже слегка обиделись бы, если бы вы не подошли. Вам не пришлось бы им представляться — ведь они поняли бы, какое место вы занимаете в их социальном кругу, а вы понимаете, какое место они занимают в вашем. И если вас вдруг прижмет, они, скорее всего, согласятся одолжить вам фунтов пять, если вы, конечно, попросите.

© Robin Dunbar, 2010