Ольга Лукас. Поребрик из бордюрного камня

Несколько зарисовок из книги

Сотворение двух миров

Сначала был Петр I, и он создал всё сущее, но было оно кривое, корявое и кое-как, зато на века, потому что из гранита. А потом пришел Пушкин и стал вокруг сущего бродить: то песнь заводит, то сказку говорит — воспевает, словом. От такого воспевания всё сущее обросло легендами, мифами, мхами и паутинами и стало тем, чем стало — Петербургом.

В то же самое легендарное время, но хронологически значительно раньше, жил да был Юрий Долгорукий, и руки у него были очень долгими. Этими руками он подгребал под себя землю и всякое другое разное, подгребал, подгребал, а потом вылепил Москву. И была она чудо как хороша, потому что лепные изделия гораздо нежнее каменных. А если у мастера еще и руки долгие, а не кривые, то вообще загляденье.

И стали на Москву зариться всякие басурмане, и зарились 333 года и еще потом недели три, пока не пришел Иван Сусанин и не увел всех басурманинов в леса и болота, где они и сгинули. После этого басурмане на Москву зариться перестали, а начали в нее просто понаезжать.

Почему так названы

Когда Москва создалась из глины, стало понятно, что всё в ней надо как-то называть. Лепил-то ее Юрий Долгорукий без чертежей и предварительных графиков, по вдохновению, потому что руки у него были долгие, а глины подходящей вокруг было хоть завались. «Хочу, чтобы стало много всего!» — воскликнул Юрий. И стало всего много — по слову его. И пришлось это великое множество всего как-то называть. Долгорукий за словом в карман не лез. У него и карманов-то не было: зачем человеку карманы, когда у него руки такие долгие, всё равно ведь в карманы не поместятся. Пошел он тогда за названиями к будущим своим боярам (а тогда они были еще не бояре, а просто люди, как все остальные). Те посовещались минуту, попросили помощь клуба и звонок другу, а потом и говорят: «Было нам видение. Назови-ка ты то, что вылепил, Большой Золотой Супергород!» «Хорошо придумано! — сказал Юрий Долгорукий. — Только слов многовато. Я их потомкам лучше завещаю!»

И ушел, радостно посвистывая. А советчиков своих многомудрых назначил боярами в награду за то, что они для потомков такую клёвую штуку придумали — будет, что в наследство, помимо самого города (пока еще безымянного), оставить.

Потом, конечно, как все правители, оказавшиеся в безвыходных ситуациях, Юрий Долгорукий пошел в народ. А народ ему и говорит: «Раньше это место Москвой называлось, мы привыкли уже. Давай оставим, как есть?» «Четко! — обрадовался тот. — А теперь для улиц варианты накидывайте!» Народ накидал варианты: Солянка да Варварка, Петровка да Покровка. Ну и так далее. С тех пор в Москве так и повелось: что не по-народному названо, то именуется гордым составным именем — Большое Золотое Суперчто-то.

С Питером было сложнее: всех креативных бояр креативно казнил Иван Грозный, прочие же пребывали в депрессии по случаю отстрижения бород, а народ безмолвствовал (чтобы как бы чего не вышло). И пришлось Петру называть город самому. Позвал он в помощь иностранных послов. Те притащили по словечку из закромов родины, каждый — своей. Кронверк, равелин, першпектива — ну и так далее. У одного посла слов при себе не оказалось — онемел от восхищения при виде града Петрова, так он не растерялся, выудил из кармана горстку цифр. А у другого при себе даже цифр не случилось, а были только линии. Но Петр не осерчал, а принял и эти дары с благодарностью и украсил Васильевский остров номерными линиями. Когда иностранцы закончились, а неназванные места в городе еще остались, Петр свистнул своих верных друзей-собутыльников, и пировали они 3 дня и 3 ночи, и таких названий напридумывали в священном своем безумии, что стыдливая дева история донесла до нас отнюдь не все из них.

С тех пор так в Питере и повелось: которые названия не иностранные — те такие, что не всякая история вынесет. Эта история, к примеру, решила от их перечисления воздержаться. Но вы вполне можете найти их сами: на карте или прямо в городе. Опытные краеведы рекомендуют начинать с Дороги на Турухтанные острова.

Конспирология

Петр I, задумывая организовать на болоте столицу, радел не только о том, чтобы беспрепятственно грозить отсель шведу, окопавшемуся на том берегу, где сейчас окопалось Ленэнерго. Впервые царь посетил болото, раскинувшееся на месте будущего города-музея, в ноябре.

По свидетельству очевидцев, поздней осенью Питер практически не пригоден для жизни. Так, для существования разве. Заметив это, царь задумал думу. «Революции, — мыслил он, — бунты и восстания — они отчего происходят? Оттого что простой человек смотрит и видит, как хорошо живется царю и его боярам, и сравнивает это „хорошо“ со своим „ничего“ или даже „ничего хорошего“. Так вот, по замыслу моему, надобно царя и всяких его бояр поселить в таких нечеловеческих условиях, чтобы простые люди навсегда уяснили — плохо, очень плохо живется начальству. Здесь как раз условия подходящие. Во дворцах, впрочем, придется поставить дополнительные печки».

Как задумал он — так и устроил. Но Петр-царь опередил свое время. Никто не понял сей хитрой задумки, и после его смерти в Санкт-Петербург потянулись всякие люди, жадные до столичной жизни. Когда в этих разрозненных людских массах постепенно пробудилось революционное сознание, на дворе как раз случилась осень. «И так жить тяжело, а тут еще это!» — сказали революционные массы и устроили революцию. Потому все проекты перенесения столицы из Москвы в Петербург следует рассматривать как попытку восстановить историческую справедливость и сделать так, как Петр задумал. Чтоб самому главному начальству жилось зябко, тревожно и промозгло и на его место никто особо не претендовал.

Вместо сердца

Когда Бог создавал москвича, подходящих сердец в мастерской не оказалось, поэтому он временно поставил москвичу моторчик. Мол, пусть пока так живет, а как освободится какое-нибудь пылкое сердце — заменим. Вот, скажем, у карфагенянина возьмем, всё равно ему оно без надобности; Карфаген-то по любому должен быть разрушен, а пока он не разрушен, москвич и с моторчиком поживет — не перегреется. Тем более что моторчик вечной батарейкой снабжен.

Сказано — сделано. Поставил Бог москвичу моторчик — и забыл об этом, как водится, дел-то много — всё не упомнишь. И даже когда питерца создавал — не вспомнил, что москвич у него так до сих пор с моторчиком вместо сердца и бегает. Еще удивился: «Надо же, какого я прыткого москвича создал, что тот взял и Петербург придумал — мне такое в страшном кошмаре не снилось, а он, гляди-ка ты, в жизнь воплощает».

Да и с питерцем, кстати, не всё гладко вышло. Ему сердца тоже не хватило. В мастерской, конечно, были какие-то сердца, но Богу показалось, что они не слишком хороши для такого рафинированного создания. Дав ангелятам задание — сделать самое лучшее сердце для питерца, Бог поставил ему вместо сердца вторую, дополнительную совесть. Совесть, если хорошо за ней ухаживать, работает не хуже моторчика. Только батарейки вечной в ней нет — в роли батарейки выступает сам питерец. К счастью, он об этом не знает.

А ангелята так и не сделали питерцу сердце. Застыли перед флип-чартом, на котором размашисто начертано: «Сделать для питерца самое лучшее сердце». Боязно же — вдруг получится не самое лучшее. Так питерец и кормит собой свою вторую совесть — уже триста с лишним лет.

Магия слова

Всем известно, что в Москве и Петербурге по-разному называют некоторые совершенно одинаковые по сути своей предметы, как то: крупные хлебобулочные изделия из пшеничной муки, каменную каемку, ограничивающую тротуар, внутреннюю общедоступную часть жилого дома и так далее. Считается, что это происходит исключительно из-за культурно-климатических особенностей. Но наши добровольцы, посредством нечеловеческих экспериментов, поставленных друг на друге, установили, что каждое название возникло неспроста, в каждом — заложена своя магия.

— Как можно есть булку с рыбным салатом? — возмущается оголодавший, но еще не впавший в грех всеяденья питерец. — Булка — это же на сладкое!

— А ты представь, что это не булка, а белый хлеб! — предлагает рациональный москвич, и подмена срабатывает: с хлебом, даже и белым, салаты есть можно.

Бордюр, на который совершенно невозможно лихо запрыгнуть на велосипеде (такой он огромный, широкий, одно слово — бордюр), будучи временно переименованным в поребрик, перестает быть препятствием, превратившись в часть окружающей природы.

Ну и совершенно очевидно, что пьянствовать водку, курить сигареты и ругаться матом следует только в парадной (парадке, парадняке). В подъезде же можно разве что целоваться, да и то лучше добежать ради такого дела до лифта.

О книге Ольги Лукас «Поребрик из бордюрного камня»

Дата публикации:
Категория: Отрывки
Теги: Издательство «Комильфо»Ольга Лукас
Подборки:
0
0
4694
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь