- Анна Старобинец. Посмотри на него. — М.: Издательство АСТ: CORPUS, 2017. — 288 с.
«Ожидание ребенка», «несовместимый с жизнью диагноз», «инструкция по выживанию». Договоримся сразу: это книга о потере ребенка — тяжелое, слезоточивое чтение. Это скрупулезное описание личной трагедии, которое выносит из своих вод тебя, читателя, пропитанным сожалением и страхом. Договоримся сразу и оставим это за скобками.
Пройдя через все, что прошла, Старобинец понимает ценность своей книги как частного высказывания — громкого «я есть», которое смогут услышать другие, погребенные заживо ощущением тотального одиночества в своем горе. Методично фиксируя события, слова участников и собственную реакцию, Старобинец дает большому миру представление о частном опыте многих и многих женщин: о трагическом опыте быть здесь и сейчас матерью, у которой что-то пошло не так.
Однако движущей силой оказывается все-таки иное: «Но все, что я умею, это писать. Я не владею ни одним другим навыком изменять мир»; «систему можно исправить, и я на это надеюсь».
Это, конечно, не «документальный роман», как назвал его Андрей Лошак для анонса издательства. Да, пожалуй, «автобиографическая книга», как указано в аннотации, — самое общее и потому самое честное наименование. Но, возможно, несправедливо забытым оказалось хорошее слово «публицистика».
«Посмотри на него» — большой текст на социально значимую тему, запущенный личной историей. Здесь хроника жизни Старобинец ноября 2012 — апреля 2014 в России и Германии, два интервью с женщинами из России, пережившими подобную травму, и четыре интервью с немецкими врачами. Это не собственно история плюс справочный материал; не сюжет и документы по теме; не основная часть и приложения. Это равноценные главы одного высказывания, одного прямого включения в реальность. Как одним человеком являются два автора, руководящие написанием этой книги: Аня («одна я трясущимися руками», «совершенно нечем дышать») и Аня-журналист («другая я» «внимательно и спокойно следит»).
Несмотря на то, что это не только «книга о том, насколько бесчеловечна в моей стране та система, в которую попадает женщина, вынужденная прервать беременность по медицинским показаниям», но книга «о бесчеловечности и человечности вообще», в ней нет сомнения в сострадании как таковом. И как бы ни хотелось нестись в рассуждениях дальше, к тому, что люди вообще перестали быть тактичными или сочувствовать друг другу, нужно перенаправить себя и вместо сладкой косточки демагогии усилием воли переключить сознание на другой, настоящий вопрос.
Вопрос этот намного шире частных случаев нашего общения с конкретными сотрудниками органов здравоохранения, или полиции, или торговли — и лежит абсолютно в стороне от проблематики «как жить в этом кошмаре и не пора ли уже валить». Вопрос о том, почему в России отсутствует этический протокол и почему это нужно менять.
Область официальных отношений человек/человек должна быть регламентирована; тем более если в этих отношениях на одного возложена ответственность за другого; тем более если речь идет о психологически трудной ситуации. Правила поведения — этикет — появились когда-то не просто так, не как случайное дополнение к эволюции. Они облегчают участникам коммуникацию и позволяют не терзаться над изобретением велосипедов каждый раз. Кроме того, за счет четкого распределения ролей и статусов нивелируются социальные и индивидуальные различия между участниками, и оттого снижается агрессия. Этический протокол защищает все стороны в диалоге, ограничивая возможное зло и оставляя добро на усмотрение каждого. Соблюдая несложные ритуалы в речи и поведении, мы можем реже ломать хрупкое — а любой человек хрупок и бесспорно ценен; этому учил нас гуманизм, но по этой шкале истории Россия живет средневековой моралью.
Сложно поверить, насколько в психологически трудной ситуации могут быть важны простые словесные формулы — даже лишенные эмоциональной составляющей, даже сказанные исключительно в соответствии с этикетом, — но Старобинец, раз за разом честно описывая свою реакцию, свои чувства, методично объясняет, что это именно так. Сложно поверить, что каждое сказанное «мне очень жаль» действительно меняет что-то, даже в разговоре с близкими, когда кажется, что это излишне, даже в разговоре незнакомцев, когда кажется, что это необязательно.
Ну и о ритуалах. Один из обязательных ритуалов на англоязычных форумах: любые личные излияния в ответ на чьи-то чужие излияния предваряются одной простой фразой: I am sorry for your loss. Я сочувствую вашей потере. Может быть, на самом деле ты никому не сочувствуешь. Может быть, ты думаешь только о своем горе. Но ты все равно берешь и вбиваешь простую фразу. Просто для того, чтобы не чувствовать себя крысой в подвале.
Сложно поверить, что иные слова — сожаления и доброты — изначально создают между любыми людьми коммуникацию иного рода, нам еще непривычную. И любые отношения тогда с самого начала исподволь работают на другом ходу — на сопричастности, на терпении, на взаимоуважении.
Методично показывая различия в поведении и медицинской практике врачей Германии и России, Старобинец артикулирует и разницу дискурсов, лежащих в основе: «Просто одни уверены, что нет причин терпеть боль. А другие уверены, что боль — это норма». Именно это открытие становится колоссально важной частью авторского высказывания.
Внутренние ценности — это не то, что можно навязать человеку, директивой ли спустив сверху или сжато преподнеся на курсах повышения квалификации (в отличие от речевых формул или поведенческих моделей — впрочем, нет сомнений, что формальная этика является сильным подспорьем этики внутренней; в конце концов, язык — дом бытия). Но ценности можно формулировать и показывать, давая любому человеку возможность осознанного выбора. Старобинец позволяет задуматься над тем, что всегда было для нас априорно, подспудно, невидимо, негласно; позволяет нам вслед за собой почувствовать саму возможность выбора в том, что всегда казалось данным. И именно тем книга оказывается настоящей и пронзительной: обнаженностью сделанных открытий, которые мы, читатели, переживаем вместе с автором; тотальной честностью пройденного пути.
В Германии, где проходила операция, не только Анна была пришельцем с другой планеты, где принято делать болезненные процедуры «на всякий случай» и не принято предлагать психологическую помощь, но и стандартные немецкие практики поначалу казались Старобинец причудами инопланетян, которые настоятельно рекомендуют ей после операции увидеть погибшего ребенка, «чтобы попрощаться», и не понимают, почему можно отказываться от эпидуральной анестезии, и в чьих больницах не нужны бахилы, потому что «стерильность только в реанимации, а здесь вы можете ходить в обычной обуви и одежде».
Мы вместе со Старобинец вдруг признаемся себе в том, о чем редко пишут счастливые экспаты в своих статьях для отечественных изданий и в чем постесняешься признаться самому себе о время отдыха в Европе: какими бы вольнодумцами мы себя ни считали, порядок, транслируемый нам с детства, окружающий нас каждый день, на самом деле кажется нам естественным, то есть неоспоримым, то есть нормальным.
Так думают в России медсестры. Так думают врачи. Так думают чиновники. Так думают тетки в социальных сетях. И, что самое интересное, так думаю даже я. То есть не то чтобы думаю — но чувствую.
Законы джунглей сидят в нас глубже, чем нам кажется, и, восхищаясь устройством цивилизации там, мы вряд ли признаем, что оказаться в жерновах той цивилизации было бы нам непривычно, неприятно и страшно (в жерновах собственных джунглей тоже страшно — но другим страхом).
Старобинец линейно описывает то, что испытывает, будучи гостем на той стороне. Удивление, непонимание, протест, страх, смятение, благодарность, понимание — и только от каждого из нас зависит, в какой момент остановиться в со-чувствии или не останавливаться, в какой момент перестать думать, «не то чтобы думать, но чувствовать» так, как мы привыкли, как нас к тому приучили.
В действительности мы можем делать все, что от нас зависит, чтобы постепенно в нашей стране вырос прочный остов этического протокола. Пускай мы не наделены властью править систему по собственным лекалам, каждый из нас обладает хотя бы одним навыком изменять мир. Например, словом. Невероятно важно начинать разговор о том, что нас беспокоит, потому что все, чему найден вербальный облик, существует. Все реально, что названо.
Высказывание Старобинец, если дочитать книгу до конца, оказывается не только о конкретном переживании, но и о травматическом опыте любого человека, у которого что-то пошло не так, то есть кто был вынужден и/или сознательно решался чувствовать вне установленной нормы. На протяжении повествования от первого лица и еще больше в интервью с другими Анна говорит о способах психологической адаптации и о том пути, который должен пройти каждый, чтобы не остаться в тисках посттравматического расстройства. И одна из центральных остановок на том пути — возможность открытого разговора о пережитом.
Но мы, оставаясь заложниками представления о том, что боль — это норма, продолжаем табуировать эту тему. У нас не только нет сценариев переживания травмы внутри общества, в сознании каждого человека, но фактически нет и действующей профессиональной психологической помощи — а на самом деле у нас нет и языка, которым мы бы могли говорить об этом, и нет никаких координат, подсказывающих, как вести себя, если беда случилась рядом. И когда мы, столкнувшись с горем, бессловесные, не можем вынуть его, разделить с близкими, то не оставляем себе никакого способа пережить боль, кроме как забить ее в себе до смерти. Своей книгой Анна Старобинец открывает шлюз: вы можете об этом сказать; вы не одни; не молчите; — и остается только надеяться, что ее смелости хватит всем остальным с головою.
***
Я закрываю книгу и несмело думаю: «Посмотри на него» — самое нестрашное высказывание Старобинец из всех, что я читала. И скоро я начинаю понимать, почему; что же есть в этой книге, отчего сердце стучит ровнее после бешеного забега в первые сто пятьдесят страниц; почему, закрыв ее, дышишь легче, а не тяжелее.
Потому что эта книга вообще написана. Она написана, и, значит, об этом тяжелейшем опыте узнают люди, и сопереживших станет больше, и каждый из нас, сопереживших, хоть на толику изменится. Каждый из нас сможет искать в себе силы говорить вслух о своей боли (у кого тут нет травмы? лес рук) и учиться разговаривать о чужой.
Книга — это не случайные слова, не закрытый пост, это вообще не пост; не клип в потоке ежедневной нарезки, не временный раздражитель, это книга, и написанного не вырубишь топором.
Можно говорить, что Старобинец делает первый шаг к обсуждению табуированного, можно говорить «инфоповод», можно говорить, что гражданская журналистика поднимает голову, и все это будет верным. Но мне важно добавить, что после того, как я прочитала книгу, зло вокруг меня стало слабее: наблюдательная и спокойная Аня назвала тех демонов, что мешали второй Ане дышать, описала их, указала на них, и теперь нам есть с кем бороться.