Полвека назад лидер СССР имел возможность познакомиться с Мэрилин Монро… Алексей Зайцев и Андрей Кулик пофантазировали, что могло бы выйти из этой романтической встречи.
Хрущев в Голливуде
Утро. Кабинет спироса скураса
19 сентября 1959 года. На студии «XXth Ctntury Fox» суматоха. Ее хозяин Спирос Скурас, маленький энергичный толстяк с лицом мясника, проводит последний инструктаж для своих менеджеров:
— Запомните — второго дубля не будет! Всех вас предупредили за несколько месяцев, если
Один из нескольких совершенно одинаковых клерков делает шаг вперед:
— Почти… Оказалось, что в русском языке есть совершенно непроизносимые звуки — «шч», «сч»… Ну, в общем, мне это не выговорить, но консультанты работают над ее произношением…
— Вовсе не обязательно, чтобы она говорила без акцента — лишь бы Хрущев понял, что наша компания рада его приветствовать. Кстати, как
— Zdrav-stvuj-te…
— М-да… Ну, а «добро пожаловать»?
— Do-bro
—А как красиво и коротко это звучит
Утро. Автомобиль хрущева
Кортеж с советской делегацией приближается к воротам киностудии. Хрущев, только что прилетевший из Нью-Йорка, то и дело вытирает шею платком — солнце палит не
— Мне сообщили, что наш маршрут от аэропорта до киностудии изменили — якобы в целях безопасности. Но мы полагаем, на самом деле это сделано для того, чтобы вы, Никита Сергеевич, не увидели приветственных плакатов, которые приготовили коммунисты Лос-Анджелеса…
Зять Хрущева, Аджубей, плотный лысеющий мужик с лицом жизнерадостного пьяницы, деловито уточняет:
— Небось, с утра уже стояли? Все трое или сколько их тут?
Глянув на растерянное лицо Громыко, Хрущев укоризненно говорит зятю:
— Алеша, ну зачем?
Тот делает «серьезное» лицо, какое, по его мнению, пристало носить главному редактору «Известий»:
— Шучу, конечно, Андрей Андреевич, шучу… Но жить в таком городе и быть коммунистом — это, конечно….
Хрущев сердито обрывает ерническую реплику:
— Хорошо, Андрей Андреич, я понял — я заявлю протест: мы не боимся американского народа, и так называемые меры безопасности — предлог, чтобы не допустить нашего общения с простыми американцами.
Громыко облегченно выдыхает:
— Совершенно верно, Никита Сергеевич! Вы — самый мудрый дипломат, которого я когда-либо видел!
Хрущев молча кивает и отворачивается, чтобы Громыко не заметил его невольную брезгливую гримасу, а зятю незаметно показывает кулак. Тот в ответ пожимает плечами и изображает покорность: мол, виноват, исправлюсь, но кажется, что он того и гляди подмигнет…
Утро. Киностудия
Вступая на территорию «XXth Ctntury Fox», советская делегация пытается делать вид: «ничего особенного, и не такое видали». Но не получается — гости явно подпали под обаяние Голливуда, его огромных павильонов, мельтешения множества людей, которые заняты явно
Раскрасневшийся Скурас выходит к гостям, раскинув руки, и Хрущев принимает правила — вместо официального приветствия утопает в объятиях хозяина киностудии. Сразу бросается в глаза сходство этих двух невысоких энергичных толстяков, привыкших командовать. У обоих на лицах написано самодовольное: «Ну, брат, если думаешь меня перехитрить, не на того напал!»
Хрущеву представляют Фрэнка Синатру. Никита не может скрыть разочарования и тут же шепотом делится им с сыном Сергеем:
— И этот шибздик напел те пластинки? То ли дело наши Гмыря или Михайлов…
А в полный голос, как с трибуны, обращается к Синатре:
— Мистер Синатра, я слышал ваши пластинки. Поете хорошо! Но вот репертуар у вас подкачал… Вот есть у вас в Америке замечательный певец, негр товарищ Поль Робсон — знаете его?
— Слышал по радио, но лично не знаком.
— А зря! Я понимаю, с негритянскими артистами, наверное, вам встретиться сложно, их у вас преследуют, сажают в тюрьмы, убивают… Но вы все же постарайтесь познакомиться с товарищем Робсоном — вам будет полезно. Он так замечательно поет «Широка страна моя родная»! (пытается напеть противным фальцетом, но тут же дает петуха) Могли бы спеть вместе…
Пока Синатра осмысливает услышанное, гости проходят дальше. Их ведут в зал, где полным-полно знаменитостей. Прежде, чем подняться вместе со Скурасом на сцену, Хрущев дергает за рукав сына: «В третьем ряду — та, которая из джаза?» — «Да, Мерилин Монро. Да тут же весь цвет Голливуда: Кирк Дуглас, Гарри Купер, Ким Новак, Морис Шевалье…» Не дослушав, Хрущев под аплодисменты и приветственные возгласы идет на сцену, остальные советские гости располагаются в зале.
Утро. Киностудия
Скурас сразу берет быка за рога и говорит, что американские фильмы должны найти короткую дорогу к советскому зрителю. Хрущев тут же машет Скурасу (мол, помолчи немножко) и обращается к похожему на филина Георгию Жукову (которой несколько лет спустя станет зваться Юрием): «Как обстоит дело у нас по линии кинофильмов?» Толстый Жуков с неожиданной резвостью вскакивает и рапортует, словно пионер на линейке: «СССР давно подписал с США соглашение о покупке десяти американских фильмов и о продаже американцам семи советских, но голливудские юристы уже год не могут оформить сделку!» Видно, что это домашняя заготовка. Хрущев театрально разводит руками: «У вас такие хорошие актеры и такие нерешительные юристы! Может, вы, господин Скурас, поможете им двинуться поскорее?»
Зал одобрительно хохочет и аплодирует — тут ценят эффектные шоу. Приободренный Хрущев развивает успех: «Здесь присутствует замечательный советский писатель Михаил Шолохов. По его рассказу сделан очень хороший фильм „Судьба человека“. Проявите заинтересованность, купите этот фильм! Он получил первую премию на мировом конкурсе фильмов. По рукам, господин Скурас?!» Зал смеется, когда Скурас протягивает руку, которую Хрущев тут же хватает и энергично трясет. Первый раунд советский премьер выиграл быстро и эффектно.
Уязвленный Скурас седлает любимого конька: мол, я был в Греции простым пастухом, а в Америке стал богатым успешным человеком, и в этой стране, если как следует постараться, можно добиться самых грандиозных результатов. Хрущев опять перебивает: «Вот вы пропагандируете американский образ жизни. А я не буду заниматься пропагандой и перетягивать в Советский Союз всех этих замечательных людей (его взгляд ненадолго задерживается на Монро, которая слушает Хрущева, приоткрыв рот и широко распахнув неморгающие глаза), но, честно говоря, хотел бы. Кто хочет — приезжайте: всех угостим русскими пирогами!»
Зал начинает хохотать и аплодировать, не дожидаясь окончания перевода — мимика и жесты Хрущева весьма выразительны. А он, не дожидаясь, пока наступит тишина, повышает голос: «Я тоже был простым шахтером, а теперь руковожу таким могучим государством, как Советский Союз. Кто из нас добился большего — вы или я, господин Скурас? В какой стране для простых людей больше возможностей?!»
Скурас пытается
Утро. Киностудия. Павильон
Пора на экскурсию в павильон, где идет работа над фильмом «Канкан». Морис Шевалье, Луи Журден, Фрэнк Синатра готовы к очередному дублю, но работа остановлена — Ширли Маклейн, сделав книксен, с жутким акцентом
Только после этого начинается «образцово-показательная» съемка — разумеется, канкана. Глядя, как девушки задирают ноги и демонстрируют свое нижнее белье, гости напрягаются. Покрасневший Хрущев своим огромным платком то ли действительно вытирает выступивший пот, то ли прикрывает лицо от любопытных взглядов киношников. Кажется, это провокация? Но вот сцена снята, пора прощаться. Один из фотографов командует Ширли Маклейн: «Подними юбку выше и обними мистера Кей!» Бросив быстрый взгляд на хмурого напряженного Хрущева, Ширли резко бросает фотографу: «Отвали, придурок!» — и отвешивает высокому гостю церемонный прощальный поклон.
Как только гости попрощались с актерами, к ним кидаются репортеры: как вам канкан? Вы такое увидели, наверное, впервые в жизни? Но Хрущев уже сгруппировался и отвечает со снисходительной улыбкой: «Ну что я могу сказать о канкане? Это аморально: хороших актеров заставляют делать плохие вещи на потеху пресыщенным богачам. Мы в Советском Союзе привыкли любоваться лицами актеров, а не их задницами!» Журналисты счастливы: заголовки для вечерних газет готовы.
День. Киностудия
Довольный своим экспромтом Хрущев направляется к лимузину и по виноватым лицам охранников сразу понимает:
Хрущев, до этой минуты бледный, стремительно багровеет и на секунду закрывает лицо ладонью, короткие толстые пальцы дрожат. У Аджубея вырывается облегченный вздох: «Господи,
Хрущев не верит своим ушам. Он пристально всматривается в человека, сообщившего ему огорчительную весть, потом сурово спрашивает:
— Ты кто?
— Я специальный помощник мэра Виктор Картер, уполномоченный управления пожарной охраны…
— Какой-то пожарник указывает мне, куда я могу поехать, а куда не могу?! Если бы в Москву приехал американский президент, а ему бы наши пожарники командовали, куда ходить, а куда не ходить, такой бы тарарам журналисты подняли!
Уязвленный чиновник уже несколько пришел в себя и отвечает с достоинством:
— Мой отец был купцом второй гильдии в Нахичевани Ростовской области, и я бы мог быть вашим соотечественником. К счастью, в 1921 году батюшка успел уехать из России.
Хрущев отвечает моментально:
— Теперь понятно, почему вы ставите мне палки в колеса — ведь в двадцать первом я воевал в Красной Армии как раз в тех местах, брал Ростов и дал вашему папаше коленом под жопу… Да мы в Москве такой же Диснейленд построим. Даже лучше… Да мы скоро вас догоним, перегоним и пизды дадим, как твоему папаше!
Перепуганный Громыко тихо командует:
— Это не переводить.
Но господин Картер все понял — он четко разворачивается и уходит с высоко поднятым подбородком, не попрощавшись. Георгий Жуков разводит руками:
— Нет, ну что за хамство! Как будто нельзя было закрыть на денек этот паршивый Диснейленд для населения, оцепить район и сделать для нас экскурсию!
Трояновский хмыкает:
— Диснейленд без посетителей — это
Сказал он это себе под нос, никто, кроме нас, его не слышал.
Но спорить не с кем и не о чем, надо подчиняться предложенным правилам. Подойдя к открытой дверце машины, Хрущев поворачивается к личному помощнику Владимиру Лебедеву, человеку с проблесками интеллигентности на простодушной честной физиономии:
— Чтобы этого беляка я больше не видел.
— Никита Сергеевич, это официальное лицо, вечером на банкете он будет с вами за одним столом…
— Я неясно сказал? С беляком за один стол не сяду. Куда ты его денешь — твои проблемы. А сейчас — ну, что делать… поехали кататься!
День. Автомобиль
В лимузине Хрущев сидит злой, как черт, и молчит — отходит от страха, который испытал при мысли о возможном перевороте в Москве, и старается не смотреть на охранников. Чтобы разрядить обстановку, водитель включает радио — звучит «Volare». Хрущев
День. Отель
В отеле Хрущев совершенно злой уединяется на балконе. Подчиненные боятся к нему приближаться, чтобы обсудить планы на остаток дня. И тогда в ход идет проверенный вариант — просят пройти на балкон жену, Нину Петровну. Подойдя к Хрущеву, она ласково гладит его по лысине и тихо приговаривает, словно колыбельную напевает:
— И что ты так расстроился? Ничего страшного… Ну, обещал Никитке привезти из Диснейленда Микки Мауса — так не обязательно же самому ходить. Мы сейчас Петровичу дадим задание, он туда сгоняет и привезет… Или ты сам хотел на карусельке покататься? Да у нас в Москве в парке Горького
Она не видит лица Хрущева, на котором — страдание: ну как ей объяснить всю глубину испытанного унижения? Но он благодарен жене за участие и берет ее за руку:
— По паркам гулять будем, когда на пенсию выйду. Лет через десять… А пока — надо прОтокол соблюдать… Пойдем, Нина, переодеваться к ужину, нам уже скоро надо быть в мэрии.
Ранний вечер. Отель «Амбассадор»
В отель «Амбассадор», где мэрия устраивает вечеринку, приглашена элита Лос-Анджелеса: бизнесмены, политики, чиновники, кинозвезды, продюсеры… Они уже знают из выпусков новостей, как весело прошло посещение Хрущевым Голливуда, и надеются на продолжение шоу. Но Хрущев, поначалу пытавшийся держать себя в руках, не выдерживает, когда мэр напоминает ему о злополучном обещании «похоронить капитализм». Голос мэра вибрирует, когда он пафосно завершает свою речь:
— Господин Хрущев, не спешите нас хоронить. А если все же попытаетесь, запомните: американцы будут драться насмерть!
Такого поворота не ожидал никто, мирный банкет превращается в яростный политический диспут. Разозленный Хрущев уже не балагурит, не шутит с мэром, как это было утром со Скурасом — он кричит, обращаясь как бы к мэру, но глядя на празднично одетую элиту Лос-Анджелеса:
— Угрожаете? Драться хотите? Не готовы к разоружению? Что ж, тогда мы увеличим производство ракет, которые у нас выпускаются на конвейере, как сосиски! Я приехал сюда, чтобы протянуть руку дружбы — принимаете или нет?!
Растерянный мэр молчит, но из зала раздается испуганный женский голос: «Принимаем, принимаем!» Хрущев достает платок, в развернутом виде напоминающий средних размеров скатерть, понимает, что он насквозь мокрый, и, скомкав, сует его в карман штанов, а пот вытирает
— То-то же! А то ведь, если так будете с нами разговаривать, нам недолго вещички собрать — и через десять часов дома будем. Только потом уж на себя пеняйте… Если вспомнить историю, так ведь американские войска высаживались в России, много горя принесли нашему народу. А наших солдат на американской территории не было. Пока. Можем эту несправедливость поправить.
Ему сначала кажется, что он опять вышел победителем, но американцы явно напуганы, приподнятое настроение улетучилось, все улыбки — только нервные, и скоро Хрущев понимает, что вечер испорчен. С ощущением, что все приятности кончились, он механической улыбкой отвечает на череду приветствий официальных лиц и даже не пытается поддержать разговор — все, кого ему представляют, после сдержанного хрущевского «Очень приятно» ни с чем отходят в сторону.
Ранний вечер. Номер Хрущева в отеле
Хмурый Хрущев стоит на балконе, вцепившись в перила. На балконе возникает Нина Петровна:
— Никита, ты спать не хочешь?.. А я бы легла… У меня от этих переездов день с ночью смешались… В
Муж не реагирует на ее бормотание, и она, тяжело вздохнув, скрывается за шторками, висящими абсолютно без движения. Несмотря на вечер, спасительная прохлада не наступает. Хрущев снова извлекает из широких штанин абсолютно потерявший вид носовой платок, и, развернув его, тщательно протирает лоб и лысину. Некоторое время спустя он заглядывает в спальню:
— Нина, я воздушком внизу подышу…
Но Нина Петровна уже похрапывает, забыв выключить ночник. Никита Сергеевич аккуратно прикрывает дверь, не притронувшись к выключателю. Он берет шляпу и выходит в коридор, где дремлет охранник. Хрущев внимательно разглядывает разомлевшего детину,
Причмокивания усиливаются. Детина разлепляет глаза и несколько мгновений таращится на хозяина, беспомощно хватая ртом воздух. Наконец до парня доходит весь идиотизм ситуации, и он пружинисто вскакивает. Еще пару секунд здоровенный бугай стоит, склонив голову, чтобы маленький толстенький человечек не оторвал ему нос.
Наконец Хрущев убирает руку от чужого лица, вытирает мокрые пальцы о галстук пострадавшего и, ни слова не говоря, направляется по коридору. Охранник, потирая нос, покорно следует за ним, но хозяин бросает, не оборачиваясь:
— Не надо за мной ходить! Посижу тут во дворике… Как же вы мне все надоели…
Последняя фраза сказана тише, больше для себя.