мама! (mother!)
Режиссер: Даррен Аронофски
В ролях: Дженнифер Лоуренс, Хавьер Бардем, Мишель Пфайфер, Эд Харрис
Страна: США
2017
К кинематографу можно относиться двояко: как к искусству и как к жизни. Это достаточно тонкая грань, ведь кино может пробудить в тебе эстета, а может взять в плен твое сознание. Творческая рука Аронофски демонстрирует, как очевидная нереальность происходящего в новой картине «мама!» может создать максимально реальное чувство приобщенности к чему-то очень хрупкому и одновременно страшному.
Что мы знаем о Даррене Аронофски? Любитель сюрреализма и крупных планов, чье вдохновение человеческим безумием и одержимостью приводит зрителя в оцепенение не то от ужасной красоты, не то от очаровательного кошмара. В своей последней картине режиссер остался верным себе и оттого легко узнаваемым.
Сюжет интригует. В уединенном «райском» (как называют его сами герои) месте, выстраданном болью и кровью, как узнаем позже, обитает молодая пара. Неожиданно в их жизнь вторгается другая семья: поначалу они ведут себя как гости, но затем, срывая добродетельные маски, действуют в классических традициях вандализма — рушат то, что было создано не их руками. Что это значит? Кто все эти люди? Зачем им понадобился этот дом и эта семья? О прообразах главных героев и их роли не знает еще только ленивый. Аронофски, словно уставший от принципа современных повсеместных «руководств для чайников» — проще-лучше, перевел путеводитель по человеческому существованию в красивые библейские аллегории. Сложно, глубоко, но отнюдь не безосновательно.
Кино теряет свою сущность визуализации, если не оценить саму «картинку». Смысл облекается в форму, и степень успешности этого слияния становится решающим фактором успеха фильма. Сосуществование пламени и земли, хаоса и порядка в чередующихся кадрах фильма задает заветное волнение — ладони потеют, сердце бьется быстрее. Обрести красоту, увидев ужас, — мощнейший эстетический посыл фильма.
Сложно не отметить актерскую игру. На пару Лоуренс и Бардема можно смотреть бесконечно: такие разные внешне, они потрясающе гармонично смотрятся в кадре, привлекая зрительский интерес. Их настроению и чувствам веришь, хотя триумф своей актерской игры они переживают в абсолютно разных по эмоциональности сценах: Лоуренс изумительна в гневе, Бардем трогателен в единственном и не характерном для него приливе нежности.
О библейских аллегориях «мамы!» спорят, но сходятся в главном: они есть, их сложно не заметить. Достаточно хотя бы отдаленно знать (или вспомнить новеллы О. Генри) об обстоятельствах рождения Христа и о дарах волхвов. О Боге-Творце (он же Бардем) говорят куда реже. Торжество двусмысленности наталкивает зрителя на размышления: Бог как потребитель? Возможность творения через любовь? Бог «арендует» дом в наших сердцах, если там живет самое красивое чувство на планете? «Ты даешь, даешь и даешь», — доносится монотонным шепотом фраза из фильма. Чем не консьюмеризм?
Ажиотаж вокруг «мамы!» может быть объяснен тем, что Аронофски буквально выводит на сцену проблему созидательного искусства. Мы привыкли к тому, что кино — это сотворение и зарождение, а далее — одиссея предельно понятной и чистой мысли. А теперь взглянем, насколько это убеждение идет вразрез с тем, что мы видим на экране. Зрители выходят из зала под конец фильма — разрушения на полотне они переносят куда острее, чем в жизни. Парадокс. А режиссер в истерии продолжает рвать и метать. Жест рискованный, но движение уверенное. «мама!» — это не блокбастер.
«мама!» — это не ужастик. Это мысль и это разговор. Некоторым из зрителей удастся поговорить с Аронофски на одном языке. А прощаются они на песне «The end of the world», где точку ставит символичная строка: «Конец света наступил, поскольку ты меня больше не любишь».