Хилари Мантел. Убийство Маргарет Тэтчер

Британка Хилари Мантел — женщина, как говорится, на любителя, впрочем, и ее творчество тоже. Однако изысканные и умные, насмешливые, а порой и откровенно бунтарские современные притчи о любви, семье и обществе, вышедшие из-под ее пера, читаются легко и с наслаждением. Правда, серьезность тем заставляет задумываться над книгой надолго.

К тому времени, когда они прибыли к месту назначения, от усталости даже собственная фамилия вылетела из головы. Таксист, их встречавший, вспарывал воздух табличкой с этой фамилией, а они долго пялились на вереницу встречающих, пока Фил вдруг не ткнул пальцем и не сказал: «Это за нами». Заглавная «Т» в фамилии на табличке будто обросла ветками, а точка над «i» расплылась, словно песчаный островок под напором воды. Она потерла щеку, онемевшую от потока воздуха из кондиционера в салоне самолета; все остальное тело ощущалось разбухшим и отчаянно свербело. Фил устремился к таксисту, размахивая руками, а она оттянула ткань футболки от кожи — и побрела следом. Люди одеваются по погоде, которой им хочется, как если бы ее привораживая, — и плевать на прогнозы.

Водитель решительно наложил волосатую лапу на тележку с багажом. Невысокий, приземистый, с густыми усами, он щеголял саржевой, с клетчатой подкладкой, курткой на молнии, как бы советуя прилетевшим поскорее забыть свои фантазии насчет жаркого солнца. Самолет опоздал, и уже успело стемнеть. Он распахнул заднюю дверцу машины, затем взгромоздил сумки в объемистый багажник.

— Долго ехать, — только и сказал он.

— Да, но мы заплатили заранее, — ответил Фил.

Таксист плюхнулся на водительское сиденье; скрипнула кожа. Когда он захлопнул свою дверцу, весь автомобиль содрогнулся. Передние подголовники отсутствовали; когда он обернул- ся, собираясь сдавать назад, то положил руку на спинку сиденья и невидяще уставился мимо нее — его голова буквально в дюйме от ее лица, из ноздрей торчат волосы, отчетливо различимые в мертвенном свете фонарей на автостоянке.

— Все в порядке, милая, — сказал ей Фил. — Пристегни ремень. Скоро приедем.

Из него получится отличный отец. Кто тут у нас плачет, а? Ути-ути… Все хорошо, папа здесь.

Но Фил думал иначе. Всегда думал иначе. Он предпочитал зимние перерывы в разгар учебного года, потому что зимой цены в гостиницах ниже. Много лет подряд он подсовывал ей газетные статьи, в которых рассказывалось, что на ребенка придется потратить добрый миллион фунтов, прежде чем чаду стукнет восемнадцать. «Когда тебе разложат все по полочкам, становится страшно, — говорил он. — Люди думают, что справятся, что найдут возможность. Ага, держи карман шире. На самом деле тут целая куча проблем».

«Но наш ребенок не обязательно подсядет на наркотики, — возражала она. — Попробует, конечно, но не подсядет. И для Итона у него талантов не хватит. Он будет ходить в обычную школу, вроде Хиллсайд, что по нашей улице. Хотя, поговаривают, у них там педикулез».

«А тебе ведь не хотелось бы с этим разбираться, верно?» — припечатывал он, будто добивая козырным тузом.

Они медленно катили по городу, тротуары кишели отдыхающими, дешевые бары подмигивали вывесками; и Фил сказал, как она и ожидала: «Думаю, мы правильно сделали, что выбрались». Ехать предстояло около часа, машина увеличила скорость, когда очутилась в пустынном пригороде, и дорога пошла вверх. Когда стало окончательно понятно, что таксист не рвется общаться, она облегченно откинулась на спинку сиденья. Существуют два типа таксистов: болтливые, с племянницами в Дагенхэме, начинающие трепаться, едва заведут мотор, и не умолкающие до самого побережья и национального парка; и те, из кого каждое слово приходится выдавливать, кто ни за что не признается, где живут их племянницы даже под пытками. Она отпустила пару обязательных, «туристических» замечаний: мол, как погода? «Дождь, — коротко ответил таксист. — Теперь я закурю». Он губами выхватил сигарету из пачки, ловко извлек зажигалку — и на мгновение полностью оторвал обе руки от руля. Машина ехала очень быстро, всякий изгиб дороги водитель, казалось, воспринимает как личное оскорбление, сигаретный дым становился гуще при любом торможении. Она, словно наяву, слышала голос Фила: «Это вряд ли полезно для коробки передач, как вы считаете?» Поначалу встречные машины еще попадались, двигались в направлении городских огней. Потом они исчезли вовсе, дорога совсем вымерла и сузилась. Всюду, куда ни посмотри, высились черные, молчаливые холмы.

Фил принялся сыпать подробностями о флоре и фауне местных лесов. Аромат трав, хрустящих под ногами, приходилось воображать — автомобильные окна были закрыты, ночь, прохладно. Она сознательно отвернулась от мужа и подышала на стекло. Фауну составляли в основном козы. Они скакали по холмам — из-под копыт летели камни — и порой выпрыгивали на дорогу, наперерез машине; дети гурьбой бегали за козами. Пятнистые, пестрые, с густой шерстью и совершенно бестолковые. Порой свет фар отражался в зрачках животного, притаившегося на обочине. Она поправила ремень безопасности, который почему-то лег ей на горло, и закрыла глаза.

В Хитроу Фил вел себя бесцеремонно. Когда молодой человек впереди в очереди на досмотр наклонился, чтобы расшнуровать свои походные ботинки, он громко сказал: «Ведь все знают, что придется разуваться. Неужели нельзя было надеть шлепанцы или сандалии, как все остальные?»

«Фил! — прошептала она. — Эти ботинки очень тяжелые. Он летит в них, чтобы не добавлять лишний вес в багаж».

«По-моему, это чистой воды эгоизм. Очередь-то накапливается. Он должен был понимать, что так и будет».

Парень искоса поглядел на него и сказал: «Извини, приятель». «Однажды тебе съездят по физиономии», — предостерегла она.

«Еще посмотрим, кто кому съездит!» — Фил петушился, как мальчишка на игровой площадке.

Помнится, спустя год или два после свадьбы он признался, что терпеть не может маленьких детей: столько бессмысленного шума, разбросанные пластмассовые игрушки, нечленораздельные требования что-то там обеспечить, что-то починить или принести — поди догадайся, что именно…

«Ты ошибаешься, — сказала она тогда. — Они показывают. Или кричат: «Хочу сок».

Он печально кивнул.

«Не жизнь, а сказка, верно? Так утомляет. Чувствуешь себя рабом».

Как бы то ни было, эти разговоры теперь вызывали исключительно академический интерес. Она достигла той стадии развития организма, когда генетические цепочки путаются, а хромосомы сходят с ума и соединяются заново. «Трисомия, — объяснял Фил. — Синдром налицо. Метаболические отклонения. Я не хочу подвергать тебя риску».

Она вздохнула. Потерла голые руки. Фил подался вперед. Откашлялся, обратился к водителю:

— Моей жене холодно.

— Пусть кофту наденет, — ответил таксист. И сунул в рот очередную сигарету. Дорога взбиралась все выше, чередой крутых поворотов, и на каждом водитель резко выкручивал руль, выводя заднюю часть автомобиля к обрыву.

— Долго еще? — спросила она. — Хотя бы примерно?

— Полчаса. — Если бы водителю было куда плевать, он, судя по тону, наверняка бы сплюнул.

— Как раз к ужину, — ободряюще заметил Фил. Погладил ее руки, все в мурашках, как бы успокаивая. Она неуверенно улыбнулась.

— Щекотно.

— Да брось ты. Чему там щекотаться?

Луна выглядывала сквозь разрывы в облаках, справа тянулся длинный склон, выше виднелась темная линия деревьев; в тот миг, когда Фил обхватил ладонями ее локоть, согревая, машину снова занесло, по колесам, незримые в сумраке, забарабанили камни. Фил как раз говорил: «У меня займет всего пару минут, чтобы распаковать вещи». И явно готовился изложить свои взгляды на преимущества путешествия налегке. Но тут водитель крякнул, выкрутил руль, надавил на тормоза. Машина рывком остановилась. Ее кинуло вперед, запястья ударились о спинку водительского кресла. Ремень безопасности потянул обратно. Неужели врезались? Но во что? Водитель распахнул дверцу и нырнул в ночь.

— Ребенок, — прошептал Фил.

Попал под машину? Водитель вытаскивал что-то из-под передних колес. Он согнулся пополам, они видели могучее седалище, фрагмент клетчатой подкладки над поясницей — куртка задралась. Внутри салона они сидели тихо и неподвижно, будто надеялись тем самым исправить случившееся. Не смотрели друг на друга, просто наблюдали, как таксист выпрямился, потер спину, затем обошел автомобиль, поднял крышку багажника и вынул нечто, завернутое в брезент. Ночной холод заставил поежиться, они невольно прижались теснее. Фил взял ее за руку. Она освободилась — не раздраженно, нет, но потому, что почувствовала: нужно сосредоточиться. Водитель снова показался на виду, силуэт в свете фар. Он покрутил головой, посмотрел в обе стороны пустой дороги. У него было что-то в руке. Камень. Он вновь наклонился. Глухой стук. Тук-тук. Она напряглась. Из горла рвался крик. Тук-тук-тук. Водитель распрямился. В руках какой-то сверток. «Завтрашний ужин, — подумала она. — Обжаренный с луком и томатным соусом». Она не знала, почему в сознании возникло слово «обжаренный». Вспомнилась вывеска внизу, в городе: школа вождения «Софокл» — «Никто не назовет себя счастливым…». Таксист запихнул сверток в багажник, к их сумкам. Крышка захлопнулась.

«Переработка» — подумалось ей. Фил сказал бы: «Похвально». Если бы раскрыл рот. Но, похоже, он решил этого не делать. Наверняка им обоим ни за что и никогда не придет в голову обсуждать это страшное начало их зимних каникул. Она погладила запястье — мягко, осторожно. Жест, выдающий тревогу. Стирание. Массаж, уносящий боль. «Я буду слышать этот звук, — подумала она, — по крайней мере, до конца недели — тук-тук-тук. Мы могли бы превратить все в шутку, пожалуй. Как замерли. Как позволили ему все обстряпать, как…» Здесь нет ветеринаров, патрулирующих горы по ночам. Что-то подкатило к горлу, что-то, искавшее выражения, некое слово — покрутилось на языке и скользнуло обратно в небытие.

Швейцар торжественно произнес: «Добро пожаловать в „Ройал Афина Сан“». Свет лился наружу из мраморного холла и поблизости, на груде холодных каменных обломков, менял цвет, становился то синим, то зеленым. «Вот и обещанный «археологический колорит», — подумала она. В другой раз она бы улыбнулась этой вульгарной рекламе. Но липкий воздух и дорожное происшествие… Она медленно выбралась из машины и выпрямилась, положив руку на крышу такси. Водитель прошел мимо, не издав ни звука. Поднял крышку багажника. Швейцар, весь из себя услужливый, уже маячил у него за спиной. Обеими руками потянулся за сумками. Водитель быстро шагнул вперед, намереваясь помешать, и она, к собственному удивлению, метнулась туда: «Нет!» И Фил следом: «Нет!»

— Все нормально, — прибавил Фил. — У нас всего две сумки. — Словно доказывая малый вес багажа, он подхватил одну сумку и повертел в воздухе. — Я убежден, что путешест… — Фраза «путешествовать налегке» отчего-то ему не далась. — Мало вещей.

— Как скажете, сэр. — Швейцар пожал плечами. Отступил. Она проиграла сцену в уме, как бы пересказывая подруге, много позже: понимаешь, мы стали невольными соучастниками. Но таксист не сделал ничего дурного, конечно. Только то, что требовалось.

И воображаемая подруга согласилась: ну да, но инстинктивно вы чувствовали, будто вам есть что скрывать.

— Я бы чего-нибудь выпил, — объявил Фил. Он явно намекал на долгие посиделки: бренди с кислинкой, звон кубиков льда, замороженных в форме рыбок, цокот высоких каблуков по терракотовой плитке, кованые завитки изголовья, отельные простыни, мягкая подушка. «Лишь подумает — счастлив я…»^* «Лишь подумает — счастлив я…» — канет в могилу. Или хотя бы в свой полулюкс. Стереть из памяти сегодня, проснуться завтра голодным. Таксист наклонился, доставая вторую сумку. При этом он отодвинул брезент, и она увидела — одновременно отказываясь видеть — не раздвоенное копыто, а грязную тонкую руку ребенка.

* Софокл. «Царь Эдип». Стасим четвертый, стр. 1. Перевод Ф. Ф. Зелинского.